К 100-ЛЕТИЮ К.М. ГУРЕВИЧА

 

19 октября 2006 г. исполняется 100 лет старейшему психологу России, доктору психологических наук, профессору, почетному члену Российской академии образования Константину Марковичу Гуревичу.

В течение последних 57 лет трудовая биография К.М. Гуревича связана с Психологическим институтом РАО, где он вначале занимался проблемами дифференциальной психологии, а затем — профпригодности с позиций теории основных свойств нервной системы. С 1968 по 1985 г. он возглавлял созданную им лабораторию психофизиологических основ профессиональной деятельности (в 1983 г. ее название сменилось на лабораторию психологической диагностики). Ныне он — главный научный сотрудник института, занимается вопросами психодиагностики, в частности тестологии.

Редакция журнала горячо поздравляет Константина Марковича со славной датой, желает ему здоровья и свершения его творческих задумок. Вниманию читателей предлагаются публикуемые в данном номере журнала два материала, подготовленным юбиляром, — статья о проблемах современной психодиагностики (в соавторстве с Е.И. Горбачёвой), а также небольшой отрывок из его воспоминаний.

 

 

 

 

 

НАДПИСИ НА КНИГАХ

 

К.М. ГУРЕВИЧ

 

Как и любой другой специалист, я в процессе своей работы встречался со многими людьми, и встречи эти нередко переходили грань официальности, приобретали дружеский характер. Среди этих людей были и люди пишущие. Они считали своим долгом дарить свои книги тем, кто был с ними так или иначе связан. Надписи на книгах — дело обычное, в большинстве своем эти надписи ничего не значат, кроме простой вежливости. И мне приходится делать такие надписи. У меня немало дареных книг, где автор выражает пожелание «творческих успехов». Но есть книги, надписи на которых значат для меня очень много. Это — особые надписи; они свидетельствуют о важном периоде моей жизни. О них я и хочу вспомнить. Может быть, эти воспоминания представят интерес и для читателей журнала.

Держу в руках книгу Б.М. Теплова «Психология: Учебник для средней школы». В верхней части титульной страницы надпись: «Дорогому Константину Марковичу. От вечно эксплуатирующего автора. 24.X.1948».

Книга эта появилась в 1948 г. Что есть такая наука психология, в то время мало кому было известно. Ее многие путали с психиатрией. Борис Михайлович Теплов рассказывал, что как-то в дачном поезде пришлось ему случайно сказать, что он — психолог. Это вызвало у некоторых пассажиров живой интерес. К нему стали обращаться с просьбами о помощи. И какой? Психиатрической! А когда он сказал, что у него не та специальность, то это вызвало явное разочарование. То, что психология стала предметом в средней школе, видимо, можно объяснить прямым указанием Сталина, который, будучи в свои молодые годы учеником духовного училища, надумал ввести психологию в современную школу. Не знаю, по своей ли инициативе или по специальному заданию, но именно Б.М. Теплов выступил автором школьного учебника психологии. Книга, на которой им сделана приведенная выше надпись, — второе издание этого учебника. В тот период я особенно тесно сотрудничал с Б.М. Тепловым. В работе он не знал «ни отдыха, ни срока». Если я был ему для чего-то нужен в нерабочие часы, то он звонил по телефону, не считаясь со временем. Это могло быть и раннее утро, и поздний вечер.

По счастливой (для меня!) случайности мы жили в одном районе Москвы, и я порой сопровождал Бориса Михайловича до его квартиры в Спасопесковском переулке на Арбате, а иногда, при необходимости, и заходил к нему. Это была квартира в ветхом домишке на первом этаже. Впоследствии крупные ученые получили новые современные квартиры. А в том старом доме, где он тогда жил, у него была маленькая комнатка. Для двух стульев места не хватало, иногда приходилось сидеть на его кровати.

У Бориса Михайловича была своеобразная манера вести беседу. Допустим, вы задавали ему какой-то вопрос, на который он хотел бы ответить. Услышав вопрос, он задумывался и нисколько не спешил с ответом, порой отвечал молчанием, которое могло длиться несколько минут. К этому надо было привыкнуть, чтобы понять, что разговор не окончен. Решение научной проблемы всегда превращалось в очень активное, а часто и в очень острое обсуждение, и он никогда не имел намерений упрощать тему.

Конечно, его отношение ко мне не всегда было ровным, и я знаю сейчас, что многое тогда зависело от меня, от моего понимания его мыслей.

Как-то утром (это было осенью 1965 г.) мне позвонил А.А. Смирнов. Он сказал, что Бориса Михайловича с инфарктом везут с Николиной горы (есть такая местность под Москвой). А.А. Смирнов просил меня зайти в поликлинику, узнать, в каком состоянии больной. Кроме меня пошли М.Н. Борисова и Э.А. Голубева. Думаю, что врачу, который решил везти Б.М. Теплова с инфарктом в Москву, нет оправдания.

Да что теперь об этом говорить! В пути он скончался. Об этом я и сообщил А.А. Смирнову. Нет спора — смерть Б.М. Теплова была огромной потерей для отечественной психологической науки. Но для меня это было большое личное горе.

С того дня прошло более 40 лет. И хотя были у меня книги Б.М. Теплова с надписями более обычными, и они мне дороги, но эта «Психология» особенно дорога.

Вот еще одна значимая для меня надпись на книге: «Дорогой Константин Маркович! С глубоким уважением, на добрую Вам память. 28.05.71. Кузнецов».

Книга эта — «На флотах — боевая тревога» — талантливо написанные военные мемуары. В ней более 300 страниц. Ее автор — адмирал флота (таково было его воинское звание) Николай Герасимович Кузнецов — во время войны был министром военно-морского флота СССР. Книга посвящена первому периоду войны, как известно, для нас особенно несчастливому. Германская армия, встречая незначительное сопротивление, двигалась на восток. Речь здесь не идет об отдельных героических действиях, они не могли изменить общего хода войны. Но военно-морские суда в разных морях и океанах оказывали повсюду должное сопротивление, сбивали германские самолеты и топили военно-морские суда.

Надо, однако, сказать о том, как книга, о которой было сказано выше, да еще с такой надписью, оказалась у меня, человека, в военном билете которого (он сохранился) написано: «Годен к нестроевой службе в военное время». Н.Г. Кузнецов встал на партийный учет в нашу институтскую парторганизацию в 1970 г. Он был разжалован военным судом и к нам пришел как генерал-майор береговой службы. Однажды, проходя в большую аудиторию, я увидел, что А.А. Смирнов беседует с Н.Г. Кузнецовым. Первый позвал меня и сказал, что Николай Герасимович испытывает трудности с переводом специального текста на английском языке. Не помню, были ли мы, я и Н.Г. Кузнецов, представлены друг другу. А.А. Смирнов спросил меня, не могу ли я, постоянно читающий английскую литературу, перевести нужный текст. Я согласился.

Чем мне запомнилось это знакомство? Н.Г. Кузнецов обладал каким-то особым чувством собственного достоинства. Он абсолютно свободно вступал в нужные контакты с людьми самых разных слоев общества, всегда держал себя без малейшей напряженности. Это впечатление усилилось при нашем дальнейшем знакомстве.

Я сделал все возможное, чтобы перевести полученный текст. Но было ясно, что он пестрил идиоматическими выражениями, и простой перевод не раскрывал истинного смысла сказанного. Так или иначе, я принес свой перевод на ближайшее партсобрание. Н.Г. Кузнецов сидел на передней скамье справа, это место было для него постоянным. Войдя в аудиторию, я встретил его приветливый взгляд. Жестом он показал мне место рядом с собой. Когда я уселся, он взял листок с переводом. Внимательно прочитав написанное, он сказал — нет, не подходит. Я встал, намереваясь уйти, но он сделал знак рукой, чтобы я остался и посидел рядом с ним.

Вспоминаются два эпизода, когда он довольно открыто выявил свою точку зрения. Первый — это его своеобразная интерпретация взглядов академика Лысенко. Он отрицал фактор наследственности, считая, что все в человеке зависит от воспитания. В психологическом толковании это выглядело так: мы можем воспитать, кого нам нужно, будь это политик или композитор. Все целиком зависит от воспитания. С такой точкой зрения выступил один из достаточно солидных сотрудников. Выслушав его речь, Н.Г. Кузнецов с нескрываемым огорчением сказал: «Он, что, дурак или притворяется?» Что я мог ему сказать? Да он и не ждал ответа. Как вообще вел себя Н.Г. Кузнецов в нашем институте? Он никогда не уклонялся от обычных обязанностей члена парторганизации. Взял на себя руководство комсомольским политкружком, выступал с докладами на военные темы. Со мной он нередко говорил, выясняя позиции современной психологии по разным вопросам. Я же со своей стороны нередко просил подробнее рассказать о каком-нибудь событии войны и никогда не получал отказа. У меня имеются с его надписями две книжки помимо той, о которой шла речь выше. Он с явным интересом расспрашивал меня о содержании моей докторской диссертации. Не могу с полной уверенностью утверждать, но мне кажется, что он пришел и на защиту диссертации.

И вот второй эпизод, о котором я хотел здесь вспомнить. Я приготовил для него свою только что вышедшую монографию. Он взял книгу, повертел ее в руках, открывая где придется. А потом вернул ее мне и сказал: «Не обижайтесь, но вашу книгу я не возьму. Чтобы ее читать, нужно быть специалистом-психологом. У меня она заваляется, и ее в конце концов выбросят».

Летом 1971 г. Н.Г. Кузнецов ушел из нашего института, и я его более не встречал. Но на всю жизнь у меня осталась память об этом замечательном человеке. Надпись на книге пробуждает память о нем.