ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ

 

ПРИШЛА МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПОРА — ПСИХОЛОГИЯ, ОТВОРЯЙ ВОРОТА!

(ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ РЕПЛИКА НА СТАТЬЮ А.В. ЮРЕВИЧА “МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ В ПСИХОЛОГИИ”)

 Нельзя ничего построить без умения строить, т.е. без знания метода построения. Эта банальность, разумеется, относится и к процессу построения науки. Всех нас когда-то так и учили: “психология не двинется дальше, пока не создаст методологии”, — писал Л.С. Выготский [3; 423]. Правда, в советское время под методологией обычно понималось только марксистско-ленинское учение, трактуемое как заведомо верное, а значит, не подлежащее сомнению. Поскольку же научное знание — это всегда сомневающееся знание, то любые не подлежащие сомнению догмы тормозили развитие советской науки вообще и советской психологической науки в частности. (Замечу, что эти догмы именовались марксизмом не всегда справедливо, поскольку сам же К. Маркс, напуганный догматизмом своих последователей, уверял, что он не марксист.)

Для психологии как науки отказ от “истинной” методологии был, безусловно, прогрессивным. Но одновременно с водой психологи зачем-то выплеснули и ребенка: большинство из них с удовольствием отказалось вообще от каких-либо методологических построений. В итоге российская психология, не зная, как надо строить теории, фактически не может не только их строить, но даже и толком обсуждать. Нет разработанного метаязыка. А потому на всем постсоветском пространстве так и не появилось новых теоретических разработок, сопоставимых по своему влиянию с идеями Б.Г. Ананьева, А.Н. Леонтьева, Д.Н. Узнадзе и других создателей самостоятельных школ советской психологии. Лучшей отечественной книгой по психологии только что ушедшего столетия был признан (и вполне справедливо награжден “Золотой Психеей”) учебник, написанный С.Л. Рубинштейном в первой половине XX в.!

Финальным методологическим аккордом советской психологии явилась книга Б.Ф. Ломова “Методологические и теоретические проблемы психологии” [4]. Она обсуждалась практически во всех крупных психологических центрах и была встречена громкими и, по-видимому, до сих пор еще не полностью прекратившимися овациями. О чем же поведал в ней замечательный советский исследователь и организатор науки? Начал он с оптимистической ноты: “Современное состояние психологической науки можно оценить как период значительного подъема в ее развитии” [4; 4]. И пояснил, почему. Дело в том, оказывается, что “психология созрела для революции”! Несколько неожиданная оценка, ведь сказанное, по сути, означает следующее: мы так хорошо двигаемся вперед, что еще немного, еще чуть-чуть, и мы сможем, наконец, отказаться от тех идей, которые до сих пор так успешно развивали.

Что же должно было стать основанием будущей психологии? Здесь Б.Ф. Ломов сформулировал свое самое главное положение: при изучении целостной системы нельзя вырывать отдельные связи, ибо “такая “вивисекция” не продвинет нас по пути понимания действительной детерминации поведения человека” [4; 118]. Однако все дело в том, что теория, как известно из методологии науки, — это всегда “вивисекция”. Не удивительно, что Б.Ф. Ломов пришел к заключению, будто отдельную психологическую теорию построить в принципе невозможно. Поэтому он настаивал, что надо учитывать разные уровни детерминации и разные порядки психических свойств, но, “к сожалению”, как он сам написал, в психологии еще не разработаны критерии выделения уровней психики, “к сожалению”, еще даже не разработан вопрос о разных порядках свойств. Психология, уверял он, в конце концов только вместе с развитием всех биологических и общественных наук может надеяться хоть на какой-либо успех. Такой откровенный антитеоретизм не случайно превращает замечательную книгу Б.Ф. Ломова в заупокойную мессу по советской психологии.

Западная психология создала хоть какие-то — пусть плохонькие — психологические концепции, до сих пор имеющие значение в становлении мировой психологической мысли. А вот все заранее знающая советская теоретическая психология, потеряв марксистскую ориентацию, вообще незаметно исчезла с горизонта. Российские психологи оказались в полнейшем методологическом коллапсе. Теоретическая психология стала иронически называться академической, т.е. оторванной от жизни, и над ней теперь не издевается только ленивый. В атмосфере методологической вседозволенности наступает эпоха принципиальной эклектики. Приверженцы московской и ленинградской школ легко становятся психоаналитиками, бихевиористами или христианскими психологами, продолжая считать себя (где-то в глубине широкой души, способной, по-видимому, вместить в себя любое противоречие!) последователями А.Н. Леонтьева или Б.Г. Ананьева.

При этом все рассыпается в пух и прах. Чуть ли не каждый второй серьезный исследователь психических процессов пишет о неправомерности их членения на ощущение, восприятие, память и т.д., но это деление по-прежнему входит в обязательный стандарт подготовки психологов. Голый эмпиризм продолжает победное шествие по заметно обедневшим лабораториям, все так же прикрываясь фиговым листком мифа о проверяемости теорий на практике: мол, раз теории принимаются исключительно на основе их способности выдержать проверку эмпирическим опытом, то потому, якобы, чем больше эмпирики, тем лучше. И даже вернувшийся, по счастью, в психологию гуманистический и нравственный пафос почему-то вдруг сам по себе начинает считаться наукой... Психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно теорий, но только не из концепций научной психологии, справедливо пишет В.А. Мазилов [5]. В итоге практические достижения по их теоретической обоснованности сопо-ставимы с астрологическими прогнозами и борьбой со “сглазом”, а по эффективности иногда даже уступают последним (согласно теоретикам психотерапии, хороши те методы лечения, в которые люди верят, а ведь к колдунам и астрологам заведомо идут только те клиенты, которые им верят). Едва ли не единственное, что психологи могут реально противопоставить всевозможным целителям и духовным академикам, — это честь мундира, опирающаяся на наличие только у психологов диплома о высшем психологическом образовании. Прямо скажем, не слишком сильный аргумент для обыденного сознания.

И вот в эту заболоченную эклектикой и методологическим пофигизмом атмосферу начал поступать чистый воздух. Речь идет, прежде всего, о блестящих по стилю и тонких по замыслу книге А.В. Юревича [7] и, в первую очередь, о его статье “Методологический либерализм в психологии” [6]. В ней настолько ясно и убедительно все изложено, настолько удачно продуманы примеры (например, о невозможности открыть закон всемирного тяготения путем подсчета корреляций), что, сознаюсь, читая его текст, периодически ловил себя на сожалении: ну, почему это не я написал? Прекрасно сказано о сходстве мифических рассуждений дикаря и корреляционного анализа в научной психологии. Полезен для любителей голого эмпиризма рассказ об опытах Г. Менделя, который был вынужден подтасовать полученные им данные из-за того, что проводил опыты с ястребинкой — растением, не подчиняющимся угаданным самим же Г. Менделем законам генетики. “К подобным подтасовкам, — пишет А.В. Юревич, — были вынуждены прибегать и другие корифеи науки — И. Ньютон, И. Кеплер, Г. Галилей и т.д. — и не потому, что были мошенниками, а вследствие того, что изучавшиеся ими индивидуальные объекты часто не вписывались в общие закономерности” [6; 9].

Пожалуй, впервые в российской психологии именно голосом А.В. Юревича зазвучали реальные методологические проблемы во всей их подлинной безнадежности. Автор явно с эстетическим удовольствием ссылается на работы Т. Куна, М. Полани, К. Поппера и других творцов постпозитивизма, с которыми, к сожалению, не слишком стремились знакомиться российские психологи. Ведь старшему поколению предписывалось изучать переложения Марксовых идей в исполнении зачастую избыточно конъюнктурных советских философов, после чего читать какую-либо философскую литературу вообще не хотелось. А младшее поколение уже радостно отказывается от всей философии или, по крайней мере, от рациональной философии и, по контрасту, в лучшем случае увлекается полузапретной ранее гуманитарной заумью Н.А. Бердяева, М. Фуко, М. Хайдеггера и других. Стоит быть признательным А.В. Юревичу, который изменяет у вдумчивого читателя взгляд на методологию науки и при этом справедливо утверждает, что психология не имеет сколь-либо принципиальных отличий от естественных наук.

Тем не менее в рамках краткой реплики не буду долго петь заслуженные дифирамбы, а обращу внимание на некоторые важные утверждения, которые делает автор статьи и с которыми я не могу согласиться.

Прежде всего, утверждается, что отсутствуют когнитивные основания для вынесения психологии тяжелого диагноза о том, что она находится в глубоком кризисе. Советские психологи (после Л.С. Выготского и до распада страны в начале 90-х гг. XX в.) всегда утверждали: кризис — это достояние зарубежной психологической науки, а мы, мол, опираемся на всесильные истины марксизма, следовательно, в принципе не можем быть в кризисе. А.В. Юревич обосновывает свою позицию иначе: “хотя отдельные направления научной мысли могут заходить в тупик и порождать пустоцветы, не бывает так, чтобы целая наука полтора столетия двигалась по ложному пути. Путь, пройденный психологией, — это не движение по тупикам, а, по-видимому, единственно возможная, хотя и нелинейная (таковых в науке вообще не бывает), но правильная траектория ее развития” [6; 13]. Мне кажется, стремление к афористичности изложения здесь слегка подвело автора. Ученые, как говаривал К. Поппер, являются лишь искателями истины, а не ее носителями. Поэтому естественная наука всегда, в некотором смысле, движется по ложному пути, поскольку лишь пытается найти (угадать) истину, но никогда строго не знает, верна ли ее догадка. Поэтому же тысячелетнее победное шествие ошибочной геоцентрической астрономии Птолемея, разумеется, может трактоваться и как движение по ложному пути, и одновременно как правильная траектория развития астрономии.

Вот как обычно характеризуют черты, присущие кризису, методологи науки:

1. Констатируется неудовлетворенность ученых положением дел в науке в целом и в некоторых наиболее важных областях, усиливаются призывы к пересмотру оснований науки, к революционным преобразованиям, к переходу на иной стиль мышления и т.д.

2. Преобладает стремление к уходу от решения фундаментальных проблем, а основные усилия сосредоточиваются на частных задачах. В итоге целостная картина науки распадается на мало связанные между собой фрагменты.

3. Отмечается “плюрализм” несовместимых друг с другом теорий: даже примерно одинаковый фрагмент реальности описывается разными теоретическими конструкциями так, что эти описания невозможно сопоставить. Сторонники разных школ оказываются не способными ассимилировать достижения оппонентов. Учебники, написанные представителями разных школ, в том числе в разных странах, мало похожи друг на друга.

4. Резко возрастает интерес к процедуре обоснования научных утверждений, к анализу исходных положений науки. Т. Кун добавляет: среди ученых, которым — в отличие от философов — обычно в голову не приходило критиковать создателей давно отвергнутых теорий, получает распространение критика предшественников.

5. Существуют принципиальные рассогласования между теоретическими конструкциями и эмпирическими данными, которые значимым кругом компетентных ученых осознаются как неразрешимые аномалии (головоломки), требующие разработки новых теоретических представлений. К их числу сам А.В. Юревич относит различные параллелизмы: психофизический, психофизиологический и т.п.

Конечно, подобное описание фазы кризиса в науке носит качественный характер, поэтому каждый сам должен решать, соответствует ли это описание ситуации, сложившейся в психологии. Свою точку зрения я выразил ранее [1].

Вопрос о наличии или отсутствии кризиса в нашей науке весьма важен, ибо тесно связан с главной позицией А.В. Юревича — с позицией методологического либерализма. А.В. Юревич рассматривает разные взгляды на психологическую науку: либо в психологии единая парадигма еще не сложилась — тогда, разумеется, следует признать наличие кризиса и начать эту парадигму строить, либо психология — это мультипарадигмальная наука, где сосуществуют несколько парадигм, или даже внепарадигмальная наука, где никакой парадигмы и быть не может. А.В. Юревич принимает последнюю позицию: “Психологи в большинстве своем придерживаются первой из указанных выше позиций, ожидая, как манны небесной, единой парадигмы, постоянно стараясь ее построить, причем непременно “революционным” путем... Психологам не следует уповать на то, что в XXI, XXII или XXIII в. сбудется их давняя мечта — возникнет какая-то другая психология, которая будет построена по образу и подобию точных наук. Она всегда будет примерно такой, как сейчас, и не из-за отсутствия среди психологов своих эйнштейнов, которые разрешили бы ее главные методологические проблемы, а потому, что иной она быть в принципе не может. Наука развивается путем “угадывания” и “раскручивания” догадок; чем больше версий, тем больше шансов угадать, и поэтому основной принцип ее развития выразиґм формулой “пусть расцветают все цветы”, будь то бихевиоризм, психоанализ, теория деятельности или что-то еще, являющиеся важными шагами в развитии психологии, а не артефактами или пустоцветами” [6; 14].

Мне кажется, что автор здесь немного слукавил. Он оценивает теории не по их истинности, а по их эвристичности. Он говорит: чем больше версий, тем больше шансов угадать. Но угадать — что? По-видимому, то, что происходит на самом деле, т.е. угадать истину. Истина, таким образом, все-таки одна, хотя ее можно описывать разными теориями. Однако бихевиоризм, психоанализ и теория деятельности — не просто разные интерпретации действительности, а противоречащие друг другу интерпретации. Следовательно, эти теории не могут вместе претендовать на описание одной и той же реальности, так как не могут быть одновременно верны.

Методология науки указывает нам способы выбора из многих теорий наилучшей. Но есть ли из чего всерьез выбирать? Психоанализ методологически дефектен, ибо опирается на гипотезы ad hoc, а в итоге принципиально не проверяем. (К. Поппер относит психоанализ к разряду таких же непроверяемых конструкций, как астрология и марксизм.) Теория деятельности содержит явные логические противоречия, а следовательно, вообще не может претендовать на статус естественнонаучной теории. Бихевиоризм, собственно, не является теоретическим описанием психических явлений, так как заведомо отказывается от логической идеализации (а без нее естественно-научных теорий не бывает, о чем А.В. Юревич вполне определенно заявляет), да и, к тому же, склонен отрицать сами психические явления как таковые [2].

И все же из этого не следует, что данные концепции — пустоцветы. Если они окажутся плодотворными эвристиками для построения будущих теорий, то не так важно, верны они или нет, как не важно, “из какого сора растут стихи, не ведая стыда”. И тогда, конечно, пусть расцветают все цветы. Но подобный подход — отнюдь не единственно возможный, да и, на мой взгляд, вряд ли перспективный, уж слишком он поощряет эклектику. Конечно, эклектизм характерен для психологической науки в целом, но в нашей стране механическое смешение всего со всем просто чудовищно. (Впрочем, в России всегда любили смешивать французский с нижегородским.)

Разных эвристик может быть много. Интересно, как А.В. Юревич отнесется, например, к такой: признать, что психология находится в кризисе, предположить, что во всех существующих теориях содержится один и тот же порок, попробовать найти нечто общее в этих теориях и, наконец-то, от всего этого отказаться. Однако автор концепции методологического либерализма последовательно либерален и заранее соглашается со всеми своими оппонентами — авторами других представлений о путях развития психологии.

Несколько слов в завершение. Очень давно на наших бескрайних просторах не звучало столь вразумительной и грамотной методологической речи. Элегантная и тщательно сделанная статья А.В. Юревича не просто написана блестяще. Она вдохновляет на обсуждение самых важных методологических проблем. Она манифестирует психологию как естественную науку. А главное — эта статья написана вовремя. Ибо пришла пора для российской психологии разобраться в собственных основаниях.

 

1. Аллахвердов В.М. Опыт теоретической психологии (в жанре научной революции). СПб.: Печатный двор, 1993. С. 104–120.

2. Аллахвердов В.М. Сознание как парадокс. СПб.: ДНК, 2000. С. 120–241.

3. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М.: Педагогика, 1982.

4. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1984.

5. Мазилов В.А. Психология на пороге XXI века: методологические проблемы. Ярославль: МАПН, 2001. С. 28.

6. Юревич А.В. Методологический либерализм в психологии // Вопр. психол. 2001. № 5. С. 3–18.

7. Юревич А.В. Социальная психология науки. СПб.: Изд-во Русского Христинского гуманит. ин-та, 2001.

 

В.М. Аллахвердов

Санкт-Петербург