СУБЪЕКТНО-ДЕЯТЕЛЬНОСТНАЯ КОНЦЕПЦИЯ И ТЕОРИЯ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМ

А.В. БРУШЛИНСКИЙ

Выдающийся психолог и философ С.Л. Рубинштейн (1889—1960) наиболее известен как автор оригинальной субъектно-деятельностной концепции, обобщенной им в конце жизни в качестве новаторской философской антропологии [27]. Начальный этап в создании этой концепции отражен в его рукописях и статьях 1916—1922 гг. Различные другие варианты психологической теории деятельности разработали также М.Я. Басов, А.Н. Леонтьев, Б.М. Теплов, А.А. Смирнов, Б.Г. Ананьев, П.Я. Гальперин, В.В. Давыдов и многие другие психологи. Деятельностную “парадигму” в психологии, социологии, философии, педагогике и т.д. развивают теперь не только отечественные, но и зарубежные специалисты

Основоположник субъектно-деятельностной концепции С.Л. Рубинштейн родился в Одессе в семье крупного адвоката и получил прекрасное философское, естественнонаучное, психологическое и математическое образование в университетах Германии, где в 1913 г. в “философской столице” мира Марбурге блестяще защитил докторскую диссертацию “К проблеме метода”. В ней он дал глубокий оригинальный (в частности, критический) анализ абсолютного рационализма Г. Гегеля — автора философской теории деятельности. В период учебы в Марбургском университете одним из учителей С.Л. Рубинштейна был очень им уважаемый профессор Г. Коген — основоположник и глава Марбургской школы неокантианства, автор теории этического социализма, выступивший (вместе с П. Наторпом) официальным оппонентом (референтом) на защите его диссертации. С благодарностью восприняв от своих учителей высокую философскую культуру, С.Л. Рубинштейн, однако, не стал их правоверным учеником — неокантианцем. В недавно опубликованной благодаря О.Н. Бредихиной рукописи 1917—1918 гг. “О философской системе Когена” [27] С.Л. Рубинштейн не соглашается прежде всего с основной идеей идущего от Платона и И. Канта когеновского идеализма: “бытие покоится не в самом себе”, поскольку “мысль создает основу бытия”; “бытие не существует, а полагается мыслью”. По мнению С.Л. Рубинштейна, напротив, никакой конечный комплекс понятий и определений не может исчерпать бытие. Вместе с тем он отвергает материализм, который “совершил уже свое опустошительное шествие”, а также другую, “более утонченную форму натурализма” — психологизм (подробнее см. [27; 138 и след.]).

В процессе всего своего многолетнего научного творчества С.Л. Рубинштейн последовательно разрабатывал как бы “третий путь” в философии и психологии, позитивно преодолевая неприемлемые для него крайности и материализма, и идеализма (но в 1930—1950-е гг. он мог называть такой путь, конечно, только диалектическим материализмом).

Эта методологическая перспектива отчетливо представлена в его ныне знаменитой статье “Принцип творческой самодеятельности”, впервые опубликованной в 1922 г. и содержащей исходный абрис его концепции, называемой теперь субъектно-деятельностной. В данной статье кратко раскрыты главные особенности субъекта и его деятельности. В итоге С.Л. Рубинштейн делает общий вывод, до сих пор сохраняющий свою эвристичность: “Итак, субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется” [26; 438]. Такова принципиально новая реализация очень общей идеи, которую четко сформулировал еще И. Гете: “Вначале было дело” (die Tat), противопоставив ее другому принципу, идущему от Библии: “Вначале было слово” (логос и т.д.). Иначе говоря, не сами по себе слова, речь, языковые знаки и т.д. составляют основу психического развития людей, а изначально практическая (игровая, учебная, трудовая и т.д.) деятельность детей и взрослых, конечно, неразрывно связанная с общением (с речью, с языком и т.д.), имеет решающее значение для такого развития. Однако приходится признать, что большинство психологов во всем мире тогда и теперь использовали и используют знаково-речевой, а не деятельностный подход к изучению человека. Но именно второй из них в XX в. наиболее тщательно развил С.Л. Рубинштейн.

В этой и в других своих немногочисленных работах 1920-х гг. С.Л. Рубинштейн начинает создавать концепцию человека как субъекта и его деятельности, но он нигде не делает ссылок на К. Маркса, хотя после революции они очень помогли бы в конъюнктурно-прагматическом смысле. Еще до октября 1917 г. С.Л. Рубинштейн хорошо знал учение К. Маркса по его “Капиталу” и по своим беседам в Швейцарии с Г.В. Плехановым (с которым он познакомился через своего отца), но он пока не чувствовал достаточной идейной близости между Марксовой философской позицией и своей точкой зрения.

Положение существенно изменилось, когда в 1927—1932 гг. впервые были опубликованы ранние философские рукописи К. Маркса (1844), в которых детально (в отличие от “Капитала”) автор раскрывал свое отношение к философской системе Гегеля и свой подход к проблеме человека и его деятельности. Теперь С.Л. Рубинштейн увидел определенную концептуальную близость между своими и марксовыми воззрениями на сильные и слабые стороны немецкой классической философии, на проблемы субъекта и его изначально практической (затем также и теоретической, но в принципе единой) деятельности, на историческое развитие человеческой психики и т.д. В своей статье “Проблемы психологии в трудах Маркса” (1933—1934), в “Основах психологии” (1935) и в последующих трудах С.Л. Рубинштейн не конъюнктурно, а искренне и аргументирование использует и оригинально развивает по-новому открывшуюся теперь Марксову философию для дальнейшей разработки своей концепции, создававшейся в период 1916—1922 гг. Теперь он принципиально по-новому развивает методы и методики изучения психики, проблемы личности как субъекта сознания и деятельности, сознания и бессознательного, знания и переживания, проблемы биологической и исторической эволюции психики, практического и теоретического (но в принципе единого) интеллекта и т.д.

Например, С.Л. Рубинштейн выдвинул и убедительно обосновал свою принципиально новую идею о том, что вопреки широко распространенным тогда теориям генетически исходной формой мышления у детей является изначально практическое действие, а не употребление словесных знаков, не само по себе речевое взаимодействие ребенка с другими людьми и не понятийное мышление. Такое действие является одним из важнейших компонентов изначально практической деятельности. “Непосредственно реально соприкасаясь с объективной действительностью, проникая внутрь ее и ее преобразовывая, оно является исключительно мощным средством формирования мышления, отображающего объективную действительность. Действие поэтому как бы несет мышление на проникающем в объективную действительность острие своем” (курсив мой. — А.Б.) [22; 337]. Такой фундаментальный вывод о первичной форме мышления сделал к 1935 г. С.Л. Рубинштейн, развивая и конкретизируя свой субъектно-деятельностный подход в психологии.

Приведу из своих наблюдений простейший пример возникновения такого элементарного практического действия — зародыша будущего мышления. Поощряемые взрослыми младенцы в возрасте 8—10 месяцев играют с кубиками и, в частности, пытаются поставить один на другой. В результате верхний кубик либо сохраняет устойчивое положение, либо падает. Это одна из простейших форм наглядно-действенной, изначально практической активности, в которой малыш пытается самостоятельно и творчески решить новую для него задачу. Мышление зарождается именно в подобных наглядно-действенных ситуациях, потому что в них материальные предметы как бы сопротивляются или, наоборот, покоряются ручонкам младенцев, обнаруживая свои осязаемые и зримые свойства (см. также [12; 78]). Следовательно, на начальных этапах простейшей деятельности сенсорно-практические контакты с материальными вещами — обратные связи — вполне доступны младенцам и, значит, способствуют их самообучению, формированию элементарных самооценок и т.д. Таков яркий пример самостоятельной деятельности даже у этих крошек. Саморегуляция осуществляется здесь особенно успешно именно потому, что она основана на системе обратных связей. Хотя последний термин в 1930-е гг. еще не использовался в современном, обобщенно кибернетическом смысле, мы можем сейчас его применить для интерпретации теорий того времени. Это тем более правомерно, что уже тогда российские физиологи и психофизиологи П.К. Анохин и Н.А Бернштейн проводили свои классические исследования саморегуляции, результаты которых в дальнейшем были обобщены, в частности, с помощью понятия “обратная связь” в смысле Н. Винера — основоположника кибернетики (подробнее о сильных и слабых сторонах теории обратных связей см. ниже).

Новаторский для 1935 г. вывод С.Л. Рубинштейна о том, что практические действия суть генетически первая у детей форма мышления, был затем подтвержден во многих экспериментах, которые проводили очень разные психологи: П.Я. Гальперин, А.В. Запорожец, Г.Л. Розенгарт-Пупко, Ф.А. Сохин, И.М. Жукова и другие. В том же направлении шла и творческая эволюция Ж. Пиаже (независимо от российских авторов деятельностного подхода). В 1920-е и в начале 1930-х гг. он исходил из того, что речевое общение детей и взрослых в чисто умственном плане составляет основу для возникновения и развития детского мышления. Но в дальнейшем, как известно, Ж. Пиаже разработал существенно иную теорию развития интеллекта у детей: сенсомоторный интеллект вместе с наглядно-чувственной интуицией является исходной формой мышления, которое лишь потом развивается в виде системы конкретных, а затем и формальных операций (данный вывод нисколько не умаляет фундаментальную роль общения в психическом развитии детей и взрослых, поскольку деятельность всегда осуществляется на различных уровнях общения).

В наше время для многих психологов стало общепризнанным, что мышление в онтогенезе проходит три основных стадии: наглядно-действенное (зародыши которого, как мы видели, возникают уже у младенцев), наглядно-образное и понятийное (теоретическое).

Возникновение мышления внутри практических действий — это для С.Л, Рубинштейна лишь частный, хотя и существенный случай в общей проблеме саморегуляции, вообще детерминации субъекта и его активности (деятельности, поведения и т.д.; поведение здесь понимается не в бихевиористском, а в нравственном смысле) [25; 437]. Эту принципиально важную проблему С.Л. Рубинштейн начал систематически разрабатывать на высшем методологическом уровне в 1948—1949 гг., когда он выдвинул, а затем теоретически и экспериментально развил свой новаторский общенаучный принцип детерминизма:

внешнее через внутреннее, т.е. внешние причины, влияния и т.д. не прямо и не непосредственно детерминируют то, на что или на кого они воздействуют, а только через их внутренние условия. (С 1947—1948 гг. С.Л. Рубинштейн был несправедливо обвинен в космополитизме, т.е. в “преклонении перед иностранщиной”, а затем также и в недооценке учения И.П. Павлова для психологии, в результате чего он был снят со всех постов и несколько лет не мог даже печататься. Поэтому свой принцип детерминизма он впервые опубликовал лишь в середине 1950-х гг., когда бывших “космополитов” и “антипавловцев” после смерти И.В. Сталина постепенно восстанавливали в правах.)

В 1955 г. была напечатана статья С.Л. Рубинштейна, в которой кратко, но четко сформулирована его идея детерминизма: “Внешние причины действуют через посредство внутренних условий, представляющих собой основание развития явлений” [23; 8]. Иначе говоря, внутренние условия сразу же понимаются очень обобщенно именно как основания (а не только и не столько как причины, поводы и т.д.).

В 1957 г. в своем труде “Бытие и сознание” и в последующих работах С.Л. Рубинштейн систематически раскрывает различные уровни и типы взаимосвязей между внешним и внутренним, обобщенные в его формуле детерминизма. Одна из главных идей этого труда сформулирована следующим образом:

“Чем "выше" мы поднимаемся от неорганической природы к органической, от живых организмов к человеку, тем более сложной становится внутренняя природа явлений и тем большим становится удельный вес внутренних условий по отношению к внешним” [26; 11].

В том же 1957 г. он развивает эту мысль применительно к самоопределению личности: “В силу того, что внешние причины действуют лишь через внутренние условия, внешняя обусловленность развития личности закономерно сочетается с его "спонтанейностью"” [24; 251]. “Сама подверженность тем или иным внешним воздействиям обусловлена внутренними условиями, существенными специфическими особенностями того, на кого или на что оказывается воздействие” [26; 274]. Продолжая эту линию, он совсем обобщенно излагает свой принцип детерминизма в посмертно опубликованной рукописи “Человек и мир” (1973):

“Строго говоря, внутренние условия выступают как причины (проблема саморазвития, самодвижения, движущие силы развития, источники развития находятся в самом процессе развития как его внутренние причины), а внешние причины выступают как условия, как обстоятельства” [27; 29]. Так раскрывается понятие внутренних условий, составляющих основание развития.

С этих позиций С.Л. Рубинштейн подверг аргументированной научной критике известную теорию интериоризации, разработанную А.Н. Леонтьевым и П.Я. Гальпериным. По логике данной теории внешние причины (по крайней мере, на первых этапах онтогенеза) прямо и непосредственно, а не через внутренние условия детерминируют психическое развитие детей (подробнее см. [26; 187, 368—369], [24; 221—227,231— 232]). А.Н. Леонтьев (как и П.Я. Гальперин) не ответил на эту убедительную критику, но в 1975 г. он изложил свою позицию следующим образом: “То, что внешнее действует через внутреннее, верно, и к тому же безоговорочно верно, для случаев, когда мы рассматриваем эффект того или иного воздействия. Другое дело, если видеть в этом положении ключ к пониманию внутреннего как личности” [16; 181]. Именно для того, чтобы найти подход к проблеме личности, А.Н. Леонтьев и предложил “обернуть исходный тезис: внутреннее (субъект) действует через внешнее и этим само себя изменяет” [16; 181]. Из всего вышеизложенного следует, однако, что тем самым С.Л. Рубинштейна дополняют... С.Л. Рубинштейном (подробнее см. [3], [11]; см. также далее о свободе).

Детерминация (саморегуляция и т.д.) субъекта наиболее глубоко изучена С.Л. Рубинштейном, его учениками и последователями на примере мышления как деятельности и как процесса [1], [12]. [18], [20], [21], [26], [27]. Здесь детерминация сама выступает как процесс, т.е. она не является изначально полностью готовой и (или) заданной, поскольку непрерывно формируется с помощью универсального “механизма” мышления — анализа через синтез [26]. Исследование такой процессуальное™ открывает возможности для изучения наиболее специфичных, высших видов активности человека.

Высшим уровнем детерминации субъекта является тот, на котором человек самоопределяется в своей свободе. В монографии “Бытие и сознание” С.Л. Рубинштейн разработал оригинальное и очень перспективное понятие свободы. Он исходит из того, что закономерный ход событий, в котором участвуют люди, осуществляется не помимо, а через посредство воли людей, их сознательных действий. Субъект и его действия не предопределены до их свершения. Человек самоопределяется по отношению к действительности в процессе осуществления своих действий. Пока действие не совершилось, еще нет всех условий, его детерминирующих, поскольку наиболее существенные, новые из них создаются, открываются, развиваются людьми по ходу его совершения. Более того, благодаря сознанию и познанию человек может в большей или меньшей степени прогнозировать последствия своих действий и, значит, самоопределяться во взаимодействии с действительностью, данной ему лишь мысленно, идеально, еще до того, как она предстанет перед ним в своей материальной форме. “Действительность, еще не реализованная, детерминирует действия, посредством которых она реализуется. Это обращение обычной зависимости — центральный феномен сознания. С ним непосредственно и связана свобода человека” [26:184]. Таким образом, вопреки до сих пор широко распространенной точке зрения свобода и детерминизм вовсе не исключают друг друга. Свобода несовместима не с детерминацией, а с предопределением. К такому выводу приводит начатое С.Л. Рубинштейном и продолженное его учениками теоретическое и экспериментальное изучение у субъекта психического как процесса, являющегося высшим регулятором всей активности людей и, в частности, их сознательных действий [1], [2], [12], [21], [26].

В регуляции действий психическое участвует в неразрывной связи с физиологическим и физико-химическим (биохимическим и т.д.). Соотношения между этими разными уровнями саморегуляции определяются следующим образом: более общие законы лежащих “ниже”, менее сложных уровней сохраняют свою силу для всех лежащих “выше”, более сложных сфер бытия; вместе с тем распространение общих закономерностей лежащих “ниже” уровней на уровни более специальные не исключает, а, напротив, предполагает существование специфических законов у этих последних [26;12]. Например, психическое подчиняется специфическим закономерностям (раскрываемым психологией), и в то же время на него целиком и полностью распространяются — вопреки дуализму — все закономерности “ниже” лежащих областей: физиологические, физико-химические и т.д. На основе такого монизма объективно определяются гуманистический статус психологии человека (по отношению к физиологии, биохимии, биофизике и т.д.) и ее участие в построении общей картины мира. Всегда взаимосвязанные психическое и физиологическое не рядоположны в жизни человека, поскольку между ними существует вышеуказанная иерархия, которая соответственно определяет и соотношение между гуманитарным и естественнонаучным в самой психологической науке. Вот почему эта наука — вопреки прежним и новейшим представлениям ряда психологов — не раскалывается на две обособленные ветви: якобы только естественнонаучную психологию и лишь гуманитарную психологию. Психологическая наука едина, поскольку в психике человека природное и социальное всегда неразрывны, недизъюнктивно взаимосвязаны на всех стадиях развития, начиная с пренатальной [10], [12], [26].

Все это составляет исходную теоретическую основу для постановки и решения психофизиологической проблемы. В процессе разработки последней С.Л. Рубинштейн учитывал, использовал и при необходимости корректировал все современные ему достижения физиологической науки и, в частности, теорию функциональных систем, созданную П.К. Анохиным (1898—1974).

П.К. Анохин принадлежал к числу тех выдающихся физиологов, которые работали на стыке физиологии с психологией. Многие крупнейшие психологи отмечали его большой вклад в исследование физиологических оснований психики. Например, С.Л. Рубинштейн уже в 1946 г. в своем фундаментальном обобщающем труде “Основы общей психологии” следующим образом подытожил результаты физиологического изучения проблемы движения: “Учение об анатомо-физиологических механизмах движения получило в последнее время углубленную разработку в работах советских авторов (П.К. Анохин, Э.А. Асратян, Н.А. Бернштейн)” [25; 451].

С.Л. Рубинштейн имел в виду прежде всего исследования, раскрывающие процесс перестройки нервных импульсов и образование функциональных систем. Эти исследования показали, что “всякий моторный акт является... очень подвижной, легко перестраивающейся функциональной системой, включающей импульсы, связанные иногда с территориально различными участками. В построении действий этих функциональных систем центр и периферия взаимодействуют так, что выполнение моторного акта в значительной мере зависит от афферентации, которая корригирует и уточняет нервный импульс, сам по себе еще не определяющий однозначно моторного акта. Благодаря этому воздействию афферентации моторный акт может пластично приспособляться к изменяющимся внешним условиям” [25; 451]. Легко видеть, что С.Л. Рубинштейн прямо использует здесь то понятие “функциональная система”, которое П.К. Анохин предложил в 1937 г., и термин “центр и периферия в физиологии нервной деятельности”, включенный в название известного сборника, опубликованного в 1935 г. под редакцией П.К. Анохина [19].

Сам П.К. Анохин справедливо полагал, что его теория функциональных систем направлена на изучение физиологических механизмов психики животных и даже человека, т.е. на сближение физиологии и психологии. Например, еще в 1947 г. в своей статье, включенной С.Л. Рубинштейном в состав сборника кафедры психологии МГУ “Вопросы восстановления психофизиологических функций” [5], П.К. Анохин, пожалуй, даже слишком резко подчеркивал:

“Между классической физиологией и психологией, которая является областью с наиболее комплексными процессами нервной системы, всегда существовала пропасть, к заполнению которой почти не делалось никаких попыток” [5; 32]. Одну из таких весьма значительных попыток он и предпринял, создавая свою, во многом новаторскую теорию, развивающую дальше павловское учение о высшей нервной деятельности.

Со своей стороны, отечественные психологи тоже шли на активное сближение с физиологией. Например, уже в 1940-е гг. они особенно тесно сотрудничали именно с теми физиологами, которые на основе и с учетом достижений тогда уже покойного И.П. Павлова и других выдающихся физиологов прокладывали новые пути в биологической науке: с Л.А. Орбели, П.К. Анохиным, Н.А. Бернштейном, И.С. Бериташвили, Э.А. Асратяном и многими другими. Однако на так называемой павловской сессии Академии наук и Академии медицинских наук в 1950 г. названные физиологи (кроме Э.А. Асратяна) были несправедливо, но сурово осуждены как противники павловского учения и сняты со всех постов. Тем легче было осудить за то же самое и сотрудничавших с ними психологов, что и сделали партийные “начальники” — тогдашние “генералы от науки”. Лишь после смерти И.В. Сталина все эти “антипавловцы” — физиологи и психологи — начали возвращаться к нормальной научной деятельности (подробнее см. [15]). В меру этого возобновлялось и научное сотрудничество физиологов с психологами.

Например, в июле 1955 г. в Москве состоялось первое “послесталинское” Всесоюзное совещание психологов [17], на которое из физиологов был приглашен прежде всего уже тогда “реабилитированный” П.К. Анохин. Это было его первое выступление перед столь авторитетным собранием психологов. В нем он обобщил свои многолетние исследования афферентного аппарата условного рефлекса и раскрыл его значение для психологии. По его мнению, закономерное соотношение между добавочным афферентным комплексом условного возбуждения и обратной афферентной импульсацией от безусловного раздражителя характеризует суть того, что он назвал акцептором действия. Эта глубоко раскрытая им физиологическая закономерность получила в его докладе предельно широкое обобщение: “Наличие добавочного афферентного комплекса при любом нашем действии является единственной и универсальной причиной, предупреждающей нас от ошибок или позволяющей нам исправить уже допущенные нами ошибки” [17; 121—122] (курсив мой. — А.Б.).

П.К. Анохин справедливо отмечал, что столь существенная закономерность в силу ее решающего значения для поведения животных и людей не могла ускользнуть от внимания исследователей, которые в разное время и в различной форме сталкивались с необходимостью ее расшифровки. Примером является прежде всего введенное И.П. Павловым понятие подкрепления. “Именно благодаря дополнению рефлекса подкреплением в учении об условных рефлексах было дано коренное преобразование рефлекторной теории Декарта” [17; 122]. П.К. Анохин приводил и другие примеры, причем не только из физиологии, но и из психологии (что особенно важно для темы нашей статьи). Это прежде всего известный “закон эффекта” Э. Торндайка; теория установки, созданная Д.Н. Узнадзе и его сотрудниками; психологическое понятие значимости; теория представления как фактора, направляющего поведение животных (И.С. Бериташвили); такие термины, как предвосхищение, намерение и т.д.

П.К. Анохин прекрасно понимал, что систематически изученная им закономерность (обратная афферентация, акцептор результатов действия и т.д.) в той или иной форме исследовалась до него либо одновременно с ним другими учеными, в частности, психологами. Поэтому новизну своей теории он видел в том, что ему удалось дать физиологическую “расшифровку” указанной закономерности. Более того, он специально отметил: “С самого начала работ нашей лаборатории в этом направлении (1932) мы отказались от психологических обозначений этих особенностей высшей нерв

ной деятельности” [17; 122]. Данное обстоятельство, по-видимому, лучше всего объясняет тот факт, что П.К. Анохин довольно редко и как бы даже неохотно соотносил свою теорию с психологическими теориями, понятиями и экспериментами. Например, в его солидном итоговом однотомнике [7] предметный и именной указатели почти совсем не содержат психологических терминов и персоналий. Психологи же, напротив, очень часто сопоставляли и сопоставляют свои теории с физиологическими, в том числе с анохинской.

Например, С.Л. Рубинштейн полагал, что ключ к решению психофизиологической проблемы и к преодолению эпифеноменализма лежит в таком внешне, казалось бы, простом и обыденном жизненном явлении, как любое практическое действие. В книге “Бытие и сознание” он раскрывает реальную роль психического в общей детерминации движений и действий, ссылаясь при этом, в частности, на новые физиологические исследования П.К. Анохина. Они помогли преодолеть механистическую концепцию рефлекторной дуги и теорию стимула как внешнего толчка, сводившие афферентные импульсы лишь к функции пускового сигнала. По мнению С.Л. Рубинштейна, представление о том, что “в ходе выполнения любых действий с периферии в центр непрерывно поступают афферентные сигналы, анализ и синтез которых и позволяет управлять этими действиями или движениями, является по существу физиологическим выражением отказа от схемы стимул-реакция, от механистической теории внешнего толчка и признанием определяющей роли взаимодействия индивида с миром” [26;160]. В этом отношении рубинштейновская психология и анохинская физиология непосредственно смыкаются и закономерно дополняют друг друга. Их соотнесение необходимо и полезно прежде всего для “самосознания” всей в целом физиологической теории функциональных систем и вообще для лучшего взаимопонимания между психологами и физиологами [4], [12].

Особенно важно такое сопоставление в контексте кибернетики, “реабилитированной” у нас в 1955 г. П.К. Анохин многократно и справедливо писал о том, что экспериментально изученная им и его сотрудниками система фактов, обобщенная в понятиях акцептора действия, обратной афферентации и т. д., во многом стала глубоким предвосхищением того, что Н. Винер впоследствии назвал обратной связью. П.К. Анохин полагал, что понятие обратной связи является “душой кибернетики” [8; 263]. Для него это понятие был неразрывно соединено с целью и прежде всего с оригинально развитой им павловской идеей о “рефлексе цели” [8; 292 и след.]. В его трактовке цель — это “формирование на уровне нервной системы модели всех признаков и свойств будущего полезного результата, в связи с которым и ради которого развивались процессы афферентного синтеза” [8; 122] (выделено мной. — А.Б.). С таких позиций он подходил к анализу проблемы естественного интеллекта (в сравнении с искусственным интеллектом). Главные свойства интеллекта, по мнению П.К. Анохина, составляют афферентный синтез, постановка цели, принятие решения и оценка полученного результата, предсказание и обратная связь (обратная афферентация), санкционирующая получение полезного результата. Поэтому предложенный им подход, основанный на теории функциональных систем, приближает “к решению все еще загадочных проблем интеллекта” [8; 123]. Во всяком случае, как он писал в 1973 г., стали ясны “некоторые общие аспекты проблемы, открылся доступ к конкретному научному и экспериментальному исследованию тех аспектов, которые еще совсем недавно были прерогативой психологии, а часто оказывались основой для идеалистических интерпретаций” ([8; 123], см. также [6]).

Легко видеть, что в физиологической теории П.К. Анохина особенно большое внимание уделено цели и обратной связи. Тем самым, по его мнению, открываются большие возможности для изучения целостности, интегральности всей деятельности головного мозга. Здесь с необходимостью особенно органично начинают взаимодействовать друг с другом психология человека и физиология.

Однако, на мой взгляд, надо учесть, что цель в строгом смысле слова специфична только для людей (но не для животных, автоматов и т.д.), поскольку она всегда осознана, а сознание присуще лишь человеку. (Я понимаю, что некоторые специалисты не согласны с такой трактовкой цели.) Когда физиологи (в том числе П.К. Анохин) так глубоко и ярко раскрывают важнейшую роль цели в поведении животного, они по существу имеют в виду предвосхищение живыми существами некоторых биологически значимых для них событий в ближайшем будущем. Например, простейшие условные рефлексы у рыб уже являются такими предвосхищениями. Однако не всякое предвосхищение есть цель, хотя последняя всегда включает в себя определенный тип предвосхищения. Цель — это важнейшее качество только человека как субъекта, т.е. она сразу же предполагает субъекта и его деятельность, которые обеспечивают высший уровень интегральности нервной системы и всех вообще систем человека.

Проблема цели и вообще предвосхищения давно изучается в психологии мышления, по крайней мере, начиная с 10—20-х гг. нашего века. Вместе с тем в этой проблеме остается еще много недостаточно исследованных аспектов. К их числу принадлежит прежде всего вопрос о том, какую роль играют обратные связи в процессе мысленного прогнозирования.

По мнению П.К. Анохина, Н.А. Бернштейна, Н. Винера и других первооткрывателей обратных связей, эти последние представляют собой взаимосвязи между функционированием какой-либо системы и его результатами: “информация” о результатах предыдущих действий включается в число условий, от которых зависит следующее действие. “Обратная связь есть метод управления системой путем включения в нее результатов предшествующего выполнения ею своих задач” [14; 71]. Поскольку любая деятельность и вообще любое функционирование приводит к результатам, могущим повлиять на последующий ход событий, то обычно представляется, что механизм обратных связей (т.е. связей данной операции с ее результатом) — это основной и всеобщий способ детерминации всех явлений, процессов и т.д. По той же причине кибернетика как учение об обратных связях чаще всего рассматривается в качестве наиболее общей концепции причинности, регуляции, управления, детерминации.

В действительности же вышеуказанная традиционная кибернетическая трактовка обратных связей характерна не для любых, не для всех типов взаимоотношений между различными процессами и их результатами, а лишь для строго определенных взаимоотношений между ними: непосредственных, однозначных, заранее заданных, наглядно-чувственных, сигнальных и т.д. Обратные связи представляют собой чувственно-наглядное, непосредственное соотнесение или сличение 1) заранее заданных, желаемых, конечных и 2) фактически достигнутых, промежуточных, текущих (а не вообще любых) результатов. Желаемое, вообще предвидимое выступает изначально с большой определенностью в таких сформировавшихся актах, как ходьба, наливание воды в стакан из графина (известный пример П.К. Анохина) и др., в регуляции которых решающая роль действительно принадлежит обратным связям — наглядным, сигнальным, непосредственным и т.д.

Таким образом, в кибернетике обратная связь понимается как непосредственная (наглядно-чувственная, однозначная, сигнальная, механическая и т.д.). Что же касается научного, теоретического мышления, то оно, как известно, всегда является опосредствованным. Мышление возникает на основе практической деятельности, отправляясь от чувственного познания, и далеко выходит за его пределы, т.е. за пределы непосредственно данного, наглядного содержания. Мыслительная деятельность всегда опирается на ощущения, восприятия и представления, но никогда не сводится к ним.

Проблема (само)регуляции становится бесконечно более сложной именно в случае мыслительного процесса, специфического для теоретического, опосредствованного познания. Теперь в качестве “желаемого” выступает прежде всего прогнозируемое искомое (будущее решение), которое в течение длительного периода времени остается в значительной степени неизвестным и потому плохо определенным. Такая “неизвестность” искомого означает, что даже в ходе его постепенного и/или скачкообразного прогнозирования оно до последней стадии мыслительного процесса не может быть найдено и зафиксировано с предельной отчетливостью.

В противоположность этому исходный механизм обратных связей изначально предполагает четкую фиксацию желаемого (как заранее заданного) на конечных и промежуточных стадиях регулируемого акта (например, ходьбы). Без такого своеобразного эталона невозможно непосредственное сличение, соотнесение желаемых и фактически достигнутых результатов. Чтобы что-то с чем-то сличать, нужно заранее иметь это последнее в форме однозначно определенного образца, масштаба, критерия и т.д.

Таким образом, механизм обратных связей непосредственно основан на изначальной заданности эталона, заранее устанавливающего способ прямого сравнения промежуточных и конечных состояний регулируемого процесса. Уже здесь обнаруживается принципиальное различие между обоими типами детерминации: (1) обратной связи и (2) более сложными видами саморегуляции, лежащими в основе развития, которое осуществляется безотносительно к любому заранее установленному масштабу, эталону, критерию и т.д. Это существенное различие мы рассмотрим тоже на примере саморегуляции мышления.

Мышление как непрерывный, недизъюнктивный процесс объективно необходимо прежде всего потому, что на первых и на многих последующих стадиях данной мыслительной деятельности для субъекта полностью или почти полностью неизвестно искомое. В начале мыслительного процесса искомое может предвосхищаться, прогнозироваться лишь в самой незначительной степени. Здесь еще не существует в строгом смысле слова “конечной ситуации” или “конечного состояния” мышления. И поэтому в принципе невозможно телеологически определять только начавшийся, еще не осуществленный процесс решения задачи через его отношения к “конечной ситуации” или “конечному состоянию”.

Изначальная незаданность формирования мышления и прежде всего отсутствие заранее известного результата мыслительного процесса означают, в первую очередь, отсутствие предопределенного наглядного эталона мыслительной деятельности, с которым можно было бы непосредственно и однозначно сопоставлять промежуточные результаты формирующегося процесса. Всякий эталон по происхождению и по определению является материальным или материализованным. Самым ярким примером может служить операция измерения, т.е. прямого и непосредственного сопоставления измеряемого с соответствующем однозначным образцом, мерилом, эталоном и т.д. Наши эксперименты показали, что такого эталона нет в мыслительном процессе решения задач [12]. Мышление как процесс формируется в ходе непрерывного — постепенного и/или скачкообразного — прогнозирования субъектом вначале неизвестного, и потому искомого будущего решения проблемы. По мере такого прогнозирования образуются изначально не данные критерии для самооценки каждой новой возникающей мысли; они не сводятся к вышеуказанным эталонам, подобно тому, как мышление в целом нельзя свести к наглядно-чувственному познанию. На основании всего сказанного теперь можно сделать следующее обобщение:

обратные связи — это существенный, специфический механизм не любого, а лишь сигнального взаимодействия животного и человека с внешним миром.

Сигнальное взаимодействие наиболее отчетливо характеризует прежде всего поведение животных, детерминируемое на основе ощущаемых и воспринимаемых агентов (сигналов) внешней среды. Адекватность или неадекватность поведения непосредственно определяется такими сигналами (сигнальными раздражителями) под прямым контролем естественного отбора, устраняющего все, что не отвечает соответствующим “эталонам” (выживания, размножения и т.д.). Естественный отбор прямо или однозначно “подкрепляет” то, что согласуется с наследственно фиксируемыми, т.е. изначально данными эталонами. Это “подкрепление” форм поведения и реализуется на основе обратных связей.

Принципиально иначе и намного сложнее формируется детерминация жизни и деятельности человека, его психики, сознания, самосознания и т.д. На высших уровнях бытия (свобода, совесть, творчество и т.д.) нет сигналов, сигнальных раздражителей, сигнальных связей, которые прямо и однозначно, с наглядно-чувственной очевидностью “удостоверяли” бы адекватность или неадекватность человеческой деятельности. По мере того как человек поднимается на все более высокие уровни своего бытия, происходит формирование и развитие всех его психических процессов и свойств, и, в частности, формируются все более сложные, изначально не данные критерии для самооценки всех его поступков, действий, чувств, мыслей и т.д. Это и означает, что обратные и вообще сигнальные связи (отражающие простейшие, а вовсе не любые причинные зависимости) необходимы, но недостаточны для детерминации личности.

Континуально-генетическая, недизъюнктивная, непрерывная процессуаль-ность психики хорошо согласуется с непрерывностью нейрофизиологической регуляции всей активности у животных и людей. Эту непрерывность регуляции глубоко раскрыли П.К. Анохин и его сотрудники в своих физиологических исследованиях. В данном, весьма существенном отношении особенно сильно сближаются друг с другом субъектно-деятельностная концепция С.Л. Рубинштейна, его учеников и последователей и теория П.К. Анохина и его школы. А различаются они прежде всего в оценке роли субъекта, его целей и обратных связей как факторов интеграции нервной и психической деятельности животных и людей. Для физиологической теории функциональных систем обратные афферентации, вообще обратные связи необходимы и достаточны как механизмы саморегуляции и у животных, и у людей. Для субъектно-деятельностной концепции обратные связи у людей хотя и необходимы, но недостаточны, поскольку они лишь наглядно-чувственно, непосредственно и сразу же, очевидным образом дают субъекту “информацию” об адекватности и неадекватности получаемых результатов действий, поступков и т.д. Иначе говоря, обратные связи недостаточны потому, что субъект на основании этих, бесспорно, необходимых чувственно-наглядных сигналов и в соответствии со своими целями (познавательными, непосредственно практическими и т.д.) создает новый, бесконечно более сложный уровень саморегуляции (теоретическое мышление, нравственные ценности и т.д.). На этом высшем уровне саморегуляции наглядно-чувственные образы уже не сами по себе, как бы автоматически, регулируют всю активность человека в обход субъекта, а именно и только субъект с помощью своего мышления, совести и т.д. раскрывает вначале отнюдь не очевидное значение сенсорно-перцептивных данных и понятийных конструкций, сознательно стремится получить все новые данные и обосновать, доказать истинность все более сложных умозаключений.

1. Абульханова-Славская К. А. О субъекте психической деятельности. М. : Наука, 1973.

2. Абульханова-Славская К. А. Психология и сознание личности. М. ; Воронеж: Изд-во “Ин-т практ. психол. ”, 1999.

3. Абульханова-Славская К. А. , Брушлинский А. В. Несколько замечаний в связи со статьей А. С. Ар-сеньева “О творческой судьбе С. Л. Рубинштейна” //Вопр. философ. 1998. № 11. С. 69— 74.

4. Александров Ю. И. Основы системной психофизиологии // Современная психофизиология / Под ред. В. Н. Дружинина. М. : Инфра, 1999. С. 36—68.

5. Анохин П. К. Теория функциональной системы как основа для понимания компенсаторных процессов организма // Вопросы восстановления психофизиологических функций: Уч. записки МГУ. Психология / Под ред. С. Л. Рубинштейна. М. , 1947. Вып. 111. Т. 2. С.

6. Анохин П. К. Проблема принятия решения в психологии и физиологии // Вопр. психол. 1974. № 4. С. 21—29.

7. Анохин П. К. Очерки по физиологии функциональных систем. М. : Медицина, 1975.

8. Анохин П. К. Избр. труды. Философские аспекты теории функциональной системы. М. : Наука,1978.

9. Анохин П. К. Узловые вопросы теории функциональной системы. М. : Наука, 1980.

10. Брушлинский А. В. О природных предпосылках психического развития человека. М. : Знание, 1977.

11. Брушлинский А. В. Принцип детерминизма в трудах С. Л. Рубинштейна // Вопр. психол. 1989. № 4. С. 66—73.

12. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. М. ; Воронеж: Изд-во “Ин-т практ. психол. ”, 1996.

13. Винер Н. Кибернетика. М. : Сов. радио, 1968.

14. Винер Н. Кибернетика и общество. М. : Изд-во иностр. лит. , 1958.

15. К 40-летию “павловской” сессии двух академий//Психол. журн. 1990. № 4. С. 140—152.

16. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М. : Политиздат, 1975.

17. Материалы Совещания по психологии (1—6 июля 1955 г. ) М. : Изд-во АПН РСФСР, 1957.

18. Мышление: процесс, деятельность, общение / Под ред. А. В. Брушлинского. М. : Наука, 1982.

19. Проблемы центра и периферии / Под ред. П. К. Анохина. Горький, 1935.

20. Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения. Экспериментальные исследования / Под ред. С. Л. Рубинштейна. М. : Изд-во АН СССР, 1960.

21. Психологическая наука в России XX столетия / Под ред. А. В. Брушлинского. М. : Изд-во ИП РАН, 1997.

22. Рубинштейн С. Л. Основы психологии. М. : Учпедгиз, 1935.

23. Рубинштейн С. Л. Вопросы психологической теории //Вопр. психол. 1955. № 1. С. 6—17.

24. Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М. : Педагогика. 1973.

25. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. 4-е изд. СПб. : Питер Ком, 1999.

26. Рубинштейн С. Л. Избр. философско-психол. труды. М. : Наука, 1997.

27. Рубинштейн С. Л. Человек и мир. М. : Наука, 1997.

Поступила в редакцию 24. VI 1999 г.