123
ИДЕЯ СУБЪЕКТА — ОСНОВАНИЕ ЕДИНСТВА ОТЕЧЕСТВЕННОГО ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО
ЗНАНИЯ?
МОСКВА
Психологическая наука в России XX столетия: проблемы
теории и истории / Под ред. А.В. Брушлинского.
М.: Изд-во Ин-та психол.
РАН, 1997. 576 с.
В рецензируемой коллективной
монографии оформлен опыт историко-теоретического осмысления ключевых траекторий
развития и современного состояния отечественной психологической мысли. Едва ли
нужно специально оговаривать, сколь сложна задача написания такого труда
сегодня. И вот задача решена...
Конечно, каждый читатель
может по-разному оценивать степень успешности ее решения, но бесспорно одно: в
книге историческая арена становления науки о психике предстает наполненной
живым действием ее творцов, самобытные поиски которых воплотили дух
соответствующей эпохи. Это во многом противостоит привычному для нас и до сих
пор господствующему способу историко-научной реконструкции. Речь идет о
представлении истории науки в виде выстроенной по
готовой схеме экспозиции уже свершившихся или даже незавершенных ходов мысли
неких мифологизированных ученых. В любом случае эти ходы легко приводимы к
определенному "общему знаменателю" (скажем, "борьба материализма
и идеализма"), решающее слово в определении
которого всегда принадлежало идеологии.
Книга,
написанная авторским коллективом (А.В. Брушлинский,
К.А. Абульханова-Славская, Л.И. Анцыферова, В.В.
Знаков, В.А. Кольцова, Ю.Н. Олейник, Б.Н. Тугайбаева),
свободна от идеологических манифестов, шокирующих исторических оценок, сентиментальной
ностальгии по психологии (дореволюционного либо советского периода),
"которую мы потеряли", огульной критики достижений
"марксистской" психологии или недовольства нынешними психологическими
веяниями, апологетических клише и апокалипсических прогнозов... Книга позитивна по способу
воспроизведения материала, спокойна по стилю изложения, плюралистична
по составу идей. При ее чтении приходишь к, казалось бы, простому и
естественному выводу, который, однако, в контексте современной научной ситуации
приобретает особый смысл. При всей своей внутренней гетерогенности
и парадигмальной разноликости отечественная
психология едина исторически и логически. Выскажем (с подачи авторов) следующее
предположение: единство задает идея субъекта и его активности. Разумеется,
данная идея могла по-разному специфицироваться в координатах психологического
анализа - в образе
124
идеи субъекта деятельности, субъекта поведения,
субъекта общения, субъекта познания, субъекта сознания... Да и сама "субъектность" могла получать различные толкования. Тем
не менее именно эта идея составила одно из оснований
развивающейся целостности отечественного психологического знания, прозвучала
рефреном его истории. Мы говорим не о каком-то рафинированно-почвенном
"русском пути" - такого психология никогда не знала. Мы говорим лишь
о целостнообразующем логическом начале и смыслообразующем ориентире движения научной мысли.
Идея субъекта явилась
порождением европейского человекознания Нового
времени - философского и специально-научного. Но именно европейская, и еще в
большей степени американская психология испытала значительные трудности в
освоении этой идеи. Эти трудности отчетливо проявились, например, в попытках психологов-когнитивистов "оживить"
формализованные когнитивные структуры, населив их демонами или гомункулусами.
Последним делегировалось решение задач управления процессами преобразования
информации и принятия решений (см. оценку таких попыток в работах В.П. Зинченко
и Б.М. Величковского). Метафору демона-гомункулуса в
известной мере допустимо рассматривать как оппозицию идее субъекта.
В истории развития
концептуального аппарата психологии демоны-гомункулусы могли принимать как деперсонифицированную, так и персонифицированную
формы. Примерами из первого ряда могут служить элементы сознания (классическая
психология сознания), intervening variables (Э. Толмен),
структура, или форма как средство самообнаружения
сущности явлений в феноменальном поле (гештальтпсихология). Примеры
из второго ряда: хрестоматийные фрейдовские персонажи
Id, Ego, Super-Ego, субъектные инстанции "Родитель -
Взрослый - Дитя" (Э. Берн), "логико-сознательное Я" (А. Менегетти) и др. Наделяя те или иные образования гомункулоподобными чертами, психологи закрепляли за ними
многообразные, но всегда ответственные функции: регуляции, реструктуризации
опыта, рефлексии, опосредствования (включая
посредничество) и т.д.
Приведенные
выше - далеко не полные - перечни свидетельствуют о том, что демоны не
поддаются изгнанию, и психология, видимо, еще долго будет явно или скрыто
апеллировать к образу "внутреннего человечка" (см., напр.: Карпенко
М.П. Об одной когнитивной модели и ее роли в процессе обучения // Журн.
прикладной психол. 1998. № 1. С. 93-100). Впрочем, как
уже говорилось, этот образ лишь отчасти противостоит идее субъекта. Просто
здесь возможны два варианта.
Вариант первый. Целостный субъект полностью редуцируется к совокупности населяющих его внутренний мир гомункулусов и (или) превращается в их функцию-производную. Типичная иллюстрация - вышеупомянутая фрейдовская модель психики человека. Менее типичная - концепция А.Н. Леонтьева, где личность выводится из иерархии деятельностей (так сказать, экстериоризированных гомункулусов).
Вариант второй. Гомункулус (или его аналог) способен емко и адекватно выражать жизненную целостность и цельность субъекта. Для русской философско-религиозной традиции аналогом такого гомункулуса стало свободно созерцающее сердце (И.А. Ильин, П.Д. Юткевич и другие) - средоточие вершинных интенций национальной души. В нашей психологии этот вариант соотносим с представлениями о человеческом Я как "содружестве", "республике" субъектов (С.Л. Рубинштейн), о функциональных органах (А.А. Ухтомский, Н.А. Бернштейн, А.В. Запорожец, В.П. Зинченко), об отраженной субъектности (В.А. Петровский) и др. Здесь это продиктовывалось необходимостью выразить внутреннюю неодномерность, рефлексивность, позиционность субъекта, его трансцендентность по отношению к самому себе и наличным обстоятельствам жизнедеятельности.
Авторы новой книги
справедливо ссылаются на такую особенность российского менталитета, как
"глубокая психологичность, склонность к
психологическому мировосприятию и самоанализу" (с. 14). Следуя духу
культурной традиции, отечественные ученые всегда стремились не только к
постижению внутреннего содержания психической жизни, но также к раскрытию
творчески-конструктивной функции сознания в мироздании, точнее - в миросозидании. Уже генезис земной психосферы
(Н.Н. Ланге) мыслился ими в качестве фундаментального
витального начала - фактора биологической эволюции (А.Н. Северцов).
Отсюда и симптоматичные попытки понять субъективную реальность как особую форму
реальности объективной, воссоздать "онтологический статус" сознания.
Любая разновидность натурализма
в истолковании природы души, психики, сознания всегда довольствовалась фактом
объективности субъективного. Дело при этом сводилось лишь к тому, чтобы
подыскать некоторую готовую нишу в системе "предустановленной
гармонии" (Г. Лейбниц) бытия, куда и следует вписать сознание
(субъективное). Диапазон проявлений этой теоретической установки достаточно
широк: от подхваченного В.И. Лениным "нейтрального" и в общем
бесспорного натурфилософского
125
тезиса о генетическом родстве
всеобщего свойства материи - отражения и субъективного ощущения до построений неофрейдистской космологии, согласно которым Вселенная
способна испытывать прототипы либидозных состояний.
Главное, однако, в другом. Названная установка
практически не содействовала преодолению трактовок сознания как эпифеномена,
фантома физических событий.
В отличие от этого
выдающиеся представители отечественной науки (не только психологи) в том или
ином виде развивали идею внутренней участности (М.М.
Бахтин) сознания в бытии. Для них объективность субъективного
выступала не данностью, а заданностью. Иными словами,
обретение сознанием онтологического статуса, утверждение сознания в этом
статусе интерпретировалось как своеобразная поисково-смысловая, проектная,
конструктивная, т.е. в пределе - творческая задача. Такая задача объективно
возникает и перед реальным носителем сознания, и перед исследователем, которому
предстоит осмыслить бытие сознания в координатах развивающегося процесса.
Только в этом идейном
контексте может быть адекватно поставлена проблема субъекта. Этот контекст
постепенно складывался в российской науке благодаря трудам множества ученых,
среди которых особое место занимает С.Л. Рубинштейн. Его намного опередившая
свое (и наше?) время статья "Принцип творческой самодеятельности"
(1922) явила собой подлинный манифест нового понимания объективности
субъективного, так как содержала проект генетической онтологии субъекта. Рубинштейновский проект нацеливал исследователя на анализ
процесса развития, образования субъекта, становления субъекта формообразующей и
самоустремленной объективной силой. В рамках школы С.Л. Рубинштейна и вне их, но в том же ключе,
проблема субъекта сейчас продуктивно разрабатывается К.А. Абульхановой-Славской,
В.С. Библером, А.В. Брушлинским,
В.П. Зинченко, Ф.Т. Михайловым, В.А. Петровским, В.И. Слободчиковым,
Г.А. Цукерман, В.Д. Шадриковым,
Б.Д. Элькониным и другими.
Под избранным углом зрения
примечательна и судьба объективного метода в нашей психологии. Отнюдь не рефлексо-
и реактологические варианты этого метода отражали специфику его уникальной
отечественной конструкции. Об этом свидетельствуют и материалы рецензируемой
книги. Еще в дооктябрьской России развернуто обсуждались и частично
реализовывались программы создания таких экспериментальных методов, которые
позволяли бы воспроизвести развивающуюся целостность изучаемых психических
явлений. Позднее было выделено и основание развития данной целостности -
собственная предметная активность (затем - деятельность) субъекта. С опорой на
это ученые школы Л.С. Выготского сформулировали
стратегию экспериментально-генетического моделирования психических функций, а
представители школы С.Л. Рубинштейна предложили метод экспериментального
изучения мышления в условиях его формирования. Тем самым новое понимание
объективности субъективного воплотилось в ткани конкретно-психологического
познания.
Создатели монографии не
только подробно характеризуют это понимание, но и сами вносят вклад в его
развитие. Так, в гл. 4 мы находим попытку реконструировать
содержание трактовки личности и ее развития в культурно-исторической теории
Л.С. Выготского. При этом понятие активности субъекта
(совершенно справедливо, на наш взгляд) полагается как центральное и в
общепсихологической теории Л.С. Выготского, и в его
теории личности. Здесь же проблема субъекта рассматривается в
соотношении с принципом детерминизма и понятием зоны ближайшего развития (ЗБР),
осуществляется критический разбор взглядов Л.С. Выготского,
указывается на существенные ограничение его представлений о ЗБР, что во многом
не совпадает с оценками автора предыдущего параграфа. Думается,
подлинный смысл понятия ЗБР может быть определен лишь в целостном контексте
научных поисков Л.С. Выготского, доминантой которых
стала идея развития как креативного процесса
обретения ребенком внутренней свободы (произвольности), расширения его
индивидуального опыта по мере освоения орудий человеческой культуры.
В гл. 5 раскрываются
философско-методологические основания психологии деятельности и ее субъекта. В
частности, авторская рефлексия по поводу введенного С.Л. Рубинштейном понятия
творческой самодеятельности как источника объективности образа мира убеждает
читателя в его глубокой эвристичности. В гл. 6 категория субъекта
привлекается для сопряжения исторического и логического планов проблемы
личности в психологии. Гл. 7 содержит абрис проблемы целостности субъекта как
основы системности его психических качеств.
К сожалению, формат
журнальной рецензии не позволяет разносторонне осветить содержание обширного и
весьма многопланового издания. По многим вопросам хотелось бы вступить с
авторами в диалог и даже в дискуссию. Оставляя эту возможность открытой,
пожелаем книге доброго пути к уму и сердцу читателя.