ОБ ИСТОЧНИКЕ СПОСОБНОСТИ ЧЕЛОВЕКА К ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ТВОРЧЕСТВУ

А.А. МЕЛИК-ПАШАЕВ

В начале 70-х гг., когда я стал аспирантом Психологического института, мне казалось, что моя исследовательская тема легко вписывается в концепцию способностей как совокупности отдельных психологических качеств человека, разработанную Б.М.Тепловым и его последователями ([4], [5], [9] и др.). Способность детей к созданию выразительных цветовых решений, которую я собирался изучать, представлялась поначалу одним из таких "компонентов", хотя и иного порядка, чем те, например, которые описаны В.И.Киреенко [4].

Вскоре, однако, стало ясно, что дело не в этой отдельно взятой способности; что "потенциал выразительности", который проявляется в цветовых решениях одаренных детей, может с таким же успехом реализоваться с помощью других средств изобразительного искусства, а также других искусств; что в основе этих проявлений лежит что-то единое: особое отношение к материалу искусства, к целям изображения, а в конечном счете к самой жизни, т.е. нечто, целостно характеризующее художественно одаренного человека.

И именно от этого единого "чего-то" зависит, предстанет ли то или иное качество психики творческой способностью или просто психологической особенностью данного человека, нейтральной с точки зрения задач искусства.

Так называемая структура способностей оказалась, таким образом, не совокупностью отдельных качеств, а множественностью проявлений "чего-то единого". (Замечу, впрочем, что Б.М.Теплов и его последователи не ставили изучение творческих способностей своей специальной задачей. Поэтому и здесь, и в дальнейшем мои критические замечания не направлены против самого их подхода: вероятно, он отвечал их исследовательским задачам. Речь идет лишь о его неприменимости для изучения творчества.)

Другое расхождение с традиционной концепцией способностей связано с известным тезисом о том, что способности человека не просто проявляются в соответствующей деятельности, но в ней и создаются. Согласимся прежде всего, что подобные утверждения нельзя ни логически доказать, ни экспериментально проверить. Они не являются результатом научной работы, а, напротив, предшествуют ей и действуют как само собою разумеющиеся "предписания" в рамках определенной парадигмы - в том смысле, который вложил в это понятие Т.Кун [6], а с ее сменой теряют силу. Примет их человек или отвергнет, зависит не от доказательств (они и не могут быть предъявлены), а от его целостного опыта и системы ценностей, от понимания сущности мира и человека. Сказанное в полной мере относится и к тем допущениям, которые я сам сделаю в дальнейшем, чтобы избежать непреодолимых (как мне представляется) противоречий в понимании развития и творчества.

С моей точки зрения, тезис о создании способностей в процессе освоения соответствующей деятельности исключает самую возможность изучать и пробуждать творчество. Никакими ухищрениями не вывести способность к созданию нового из овладения и воспроизведения уже существующего, сколько бы ума, эрудиции и даже таланта ни вкладывать в эти попытки. Из освоения наличных форм математики или живописи не извлечь творческую способность, которая порождает и изменяет саму математику, саму живопись. Тут необходимо для начала хотя бы допустить существование потенциального источника творчества, запредельного (трансцендентного) наличным формам деятельности, наличной действительности в целом, в том числе и повседневному внутреннему опыту самого человека.

Так размышление о сути художественных способностей подводит нас к извечному вопросу: "Кто я, откуда и куда иду?" Науке свойствен взгляд на человека как на существо, детерминированное теми или иными факторами, внешними по отношению к его самосознающему и целеполагающему Я. Подчеркиваю: речь не об условиях, в которых (благодаря или вопреки которым) человек прокладывает свой путь, как это понимает, например, В.Франкл [10], а именно о причинах, порождающих и детерминирующих факторах.

Внешняя, контролируемая детерминация явления считается необходимой для научного его изучения. Этим определяется область явлений, в которой психолог чувствует себя достаточно уверенно. Но как только дело касается того, что можно назвать, вслед за Антонием Сурожским, "жизнью изнутри наружу", ученый либо признает подобные материи лежащими вне компетенции науки, либо редуцирует и фактически теряет предмет исследования. Таковы, в частности, попытки вывести творчество из присвоения уже сотворенного или трактовать свободу воли как возможность человека противостоять ближайшим и "сиюминутным" воздействиям, но не потому, что он свободен, а потому, что подчинен более отдаленным и постоянным факторам, и т.д., и т.п. Во всех подобных случаях изучаемая реальность сводится на уровень субъективной иллюзии.

Приходит на память известный библейский образ создания человека из праха - и дыхания Божия. Наука же хочет трактовать человека так, как если бы он изначально был только прахом, глиной, объектом и материалом для внешних формирующих воздействий (чьих? - это особый вопрос).

Впрочем, как в мировой культуре в целом, так и в психологии новейшего времени существует и противоположное течение, исток которого явственно обозначается в описательной, или понимающей, психологии [2], а дальнейшее развитие связано с целым рядом родственных направлений в науке и культуре XX в., в первую очередь с персонализмом и с гуманистической психологией. Кратко скажу о тех принципиальных положениях понимающей психологии, которые наиболее важны с точки зрения нашей проблематики.