104

 

ПОНЯТИЕ “ТВОРЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ” В РАБОТАХ Н.Н. БАЖЕНОВА

 

И.Е. СИРОТКИНА

 

Важно не вылечиться, а научиться жить со своими болезнями.

Из письма аббата Гальяни мадам д'Эпинэ (цит. по: [42: 361])

 

Свою статью о понятии «творческая болезнь» («maladie créatrice») историк психиатрии А. Элленбергер начинает с цитаты из Новалиса (псевдоним поэта и философа эпохи романтизма Ф. фон Гарденберга), который писал: «Болезни, очевидно, важны для человечества — число их настолько велико, что почти каждому приходится бороться с ними. Но искусство использовать их нам известно очень мало. Возможно, болезни — наиболее значительный материал и стимул для нашего мышления и активности» (цит. по: [36; 328]). С утверждением в XIX в. позитивизма восходящее к античности понятие творческой болезни было вытеснено утилитаристским, материалистическим представлением о болезни как нарушении исключительно физической природы, которое подлежит лечению с помощью методов научной медицины. А. Элленбергер считает, что оно возродилось лишь в середине XX в., в частности, в работах врача и философа В. фон Вайцзеккера, который предложил называть «логофанией» феномен, когда после выздоровления от физической болезни как бы ей на смену рождается идея или философское понятие [36; 329]. Нам кажется, что реабилитация понятия творческой болезни состоялась раньше, на рубеже XIX и XX вв., и была связана с появлением концепций психотерапии[1]. Ниже мы рассмотрим, какую роль в этом сыграли работы русского психиатра Н.Н. Баженова.

 

ОТ БОЖЕСТВЕННОЙ БОЛЕЗНИ К ПСИХИАТРИЧЕСКОМУ ДИАГНОЗУ

 

В самой ранней формулировке понятие творческой болезни можно найти у Платона в его понятии «божественная болезнь». Платон говорил о существовании «энтузиазмоса» —

 

105

 

мистического духа, которого боги посылают избранникам; боговдохновенный безумец становится пророком или поэтом. Ссылаясь на Платона, романтики любили называть себя безумцами, подчеркивая, что в них живет поэтический огонь, питаемый мистическими, иррациональными силами. Как замечает английский историк Р. Портер, они не ведали, что творят: их «божественную болезнь» психиатры XIX в. превратили в диагноз «вырождение» [41; 65]. Идеалом психического здоровья эпохи позитивизма был рациональный, дисциплинированный, деятельный ум. В ставшей популярной книге «Условная ложь нашей цивилизации» (1883) немецкий врач и журналист М.Нордау выражал позитивистские надежды на то, что наука развеет туман предрассудков, поможет человеку ясно видеть мир, встречать проблемы лицом к лицу. Ничто так не может задерживать прогресс, как игнорирование реальности, свойственное многим художникам. Оно ставит даже таких писателей и философов, как Л.Н.Толстой, в разряд низших, «вырождающихся». Те, кто поклоняется иррациональному, — их М.Нордау назвал «мистиками» и «эгоманьяками», — не только враги рациональности и прогресса, но и обладатели более слабого психического здоровья [39; XV—XVI1].

Со второй половины XIX в. в психиатрии господствовала теории дегенерации. Ее автор, французский психиатр Б.-О.Морель видел в упадке нравственности, повышенной нервозности первые признаки вырождения, которые, накапливаясь, приводят к вымиранию семьи. Его младший современник В.Маньян не ограничивал вырождение накоплением патологических наследственных изменений. И в результате прижизненных воздействий индивид может оказаться «органически ослабленным в смысле своего психофизического противодействия вредным внешним влияниям по сравнению со своими предками» [14; 55]. Теория дегенерации, создававшаяся в те же годы, когда Г. Спенсер и Ч.Дарвин предложили свое понимание эволюции, также несла мощный эволюционистский заряд. Болезнь уменьшает возможность приспособления: «Вырождающийся... лишь в весьма несовершенном виде способен выносить биологические условия наследственной борьбы за существование» [15; 55]. Любые эксцессы, крайности, в том числе творческие способности, считались опасными отклонениями от нормы, нарушавшей способность к адаптации патологией. Итальянский психиатр Ц.Ломброзо утверждал, что творческие способности всегда сопровождаются «скрытой эпилепсией», что, в свою очередь, служит знаком вырождения. Согласно французскому физиологу Ш. Рише, «великие люди отличаются предвзятыми идеями, предрассудками, маниями, нравственными ненормальностями, временами галлюцинациями и бредом» [23; 23].

В своем послании к миру М.Нордау, говоря словами Б. Шоу, объявил, что «типичные для нашего времени произведения искусства являются симптомами болезни художников, а сами больные художники — показателем нервного истощения расы в результате/чрезмерной работы» [43; 17]. Одним из главных объектов его критики стали новые в то время литературные течения — декадентство и символизм. Слово «декаденты» французские критики середины XIX в. взяли из истории позднего Рима для характеристики литературной манеры Т.Готье и Ш.Бодлера. Эти поэты воспевали темы, казавшиеся странными и даже отталкивающими, — гибель, распад, болезнь. Сами поэты сперва

 

106

 

отнеслись к имени с благосклонностью — оно подчеркивало их отрешенность от мирских сюжетов, культивирование ими атмосферы чистого творчества. Однако оно приобрело отрицательный смысл, когда в декадансе стали видеть не творческую надмирность поэтов, а упадок нравственности и искажение классических форм искусства.

В России декадентство, символизм и другие новые литературные течения нашли вторую родину; они во многом ответственны за формирование культуры Серебряного века. Очевидно, что русские психиатры также хотели подвергнуть новое искусство экспертизе, тем более что, обсуждая искусство, они могли присоединиться к традиционно важной для русского общества дискуссии о социальной его функции. После того как поэт и революционер К.Е.Рылеев воскликнул: «Я не поэт, я гражданин!», мысль о том, что литература должна и отражать жизнь общества, и участвовать в ней, повторялась во многих дискуссиях на протяжении века. В числе сторонников общественной роли искусства были А.С.Пушкин и Л.Н.Толстой. Первый, в духе античной традиции, видел в поэте пророка, который получил талант от богов и был призван нести человечеству истину и благо. Второй, несколькими десятилетиями позже, в статье «Что такое искусство?» отстаивал «этические» ценности в противовес «эстетизму». Вместе с писателями литературные критики верили в то, что литература — это «пульс внутренней жизни нации» (Н.И. Надеждин, цит. по: [45; 16]) и поступали в соответствии с этим убеждением. Чтобы пропагандировать свой идеал рационально устроенного общества, Н.Г.Чернышевский написал роман «Что делать?». Власти также принимали литературу всерьез, создав огромный аппарат цензуры. Литература, таким образом, была существенной частью того социального пространства, в котором создавала и реализовывала свои проекты интеллигенция XIX в. Участвуя в обсуждении литературных тем, психиатры, как и другие интеллектуалы, могли решать свои профессиональные задачи и в то же время чувствовать, что они тем самым вносят вклад в культуру.

Как правило, обсуждения вопросов об искусстве выносились на публичные заседания Московского общества невропатологов и психиатров или Московского психологического общества, собиравшие большую аудиторию. Одним из первых публичных выступлений на эту тему стал доклад В.А.Муратова «Типы вырождения в "Братьях Карамазовых" Достоевского» на годичном заседании Общества невропатологов и психиатров 22 октября 1899 г. [19; 212]. На следующем годичном заседании (21 октября 1900 г.) с речью «Искусство, больные нервы и воспитание (по поводу "декадентства")» выступил один из первых пропагандистов психогигиены в России Г.И.Россолимо. Он призвал спасать искусство от профанации, а общество от дурного влияния «патологического искусства» [20; 10]. Еще через год, на заседание, состоявшееся 22 октября 1901 г., были вынесены доклады П.А.Преображенского «Из области психопатической литературы» (о псевдонаучных работах, авторы которых, как предполагал докладчик, были душевнобольными), В.В.Воробьева «Дегенеранты и их общественное значение» и Н.Н.Баженова «Болезнь и смерть Гоголя» [21; 7—I1].

В.В.Воробьев утверждал, что, хотя талантливые люди часто бывают здоровыми, уравновешенными людьми, в последнее время наблюдается большое скопление «дегенеративных талантов».

 

107

 

Это способствует «аномальному направлению художественного творчества, вроде декадентства, ультра-импрессионизма, ультра-символизма и т.д.» [21; 10]. Г.И.Россолимо констатировал «повальное увлечение новыми формами», своеобразную «эпидемию искусства»: «Укажите мне, — спрашивал он, — ту интеллигентную семью нашего времени, где бы не раздавалась музыка — игра на рояли, на скрипке или пение. Если вы мне укажите на таковую, я в ответ назову вам такие дома, где инструмент берется с бою, особенно если в семье преобладает женский пол. Прокатитесь весной, летом или осенью по окрестностям большого города и вы не найдете ни одной дачной местности, где бы перед избушкой не сидел один или несколько фабрикантов масляных этюдов, которые зимой с радостью ждут открытия всякой, какой бы то ни было выставки, чтобы пощекотать художественный взор и высказать свои соображения относительно манер, планов, настроения и гаммы тонов...» [25; 37]. «Дегенерант неизлечим, но обезвредить такого больного — это уже одна из важнейших задач гигиены, так как многие психопатические состояния отличаются своей заразительностью», — писал Г.И.Россолимо. Для предупреждения распространения в обществе «больного искусства» необходима «медико-психологическая нормировка» эстетического воспитания: запрещение специальных занятий музыкой в раннем возрасте, участия в любительских спектаклях, исключение из программы эстетического развития «некоторых видов современного вырождающегося искусства из области живописи, скульптуры и литературы, особенно поэзии» [25; I1]. В свою очередь искусство, «переболев», должно вернуться к прежним идеалам красоты, нравственности и добра: «Необходимо сделать все возможное, — писал деятельный врач, — чтобы вернуть к жизни те художественные стремления, которые не раз служили духовному совершенству человека» [25; 50].

Подобно Ц. Ломброзо, который коллекционировал образцы «отклоняющегося» искусства [40; 117], уже упомянутые П.А.Преображенский, Г.И.Россолимо, а также врач Психиатрической клиники Московского университета Ф.Е.Рыбаков собирали свои коллекции произведений душевнобольных. В этих работах они видели много общего с произведениями современного искусства: извращенная чувственность (влечение к смерти, гибели, распаду, сексуальные перверзии), передача чувств и настроений с помощью аллегорий и символов, причудливые сравнения и метафоры [26]. Ф.Е.Рыбаков находит сравнения К.Бальмонта:

Солнце пахнет травами,

Свежими купавами.

……………………..

Солнце светит звонами,

Листьями зелеными.

«патологическими», а стихотворение А. Блока

Здесь тишина цветет и движет

Тяжелым кораблем души,

И ветер, пес послушный, лижет

Чуть пригнутые камыши

(выделено Ф.Е.Рыбаковым. — И.С.)

принимает за выражение «спутанности мысли» [26; 39].

Но главный упрек психиатров заключался в упадке нравственности, утрате идеалов, потере «идейности», мелких сюжетах: «Куприн печатает рассказ "Изумруд", где довольно красиво излагает психологию бегового жеребца, Иван Бунин печатает «Астму»,

 

108

 

где все содержание заключается в том, что жил на свете землемер, страдал астмой и взял да и умер от этой астмы» [26; 37].

 «Больная, неуравновешенная, психопатическая душа, — заключал Ф.Е. Рыбаков, — может порою доходить до великих экстазов чувства... но она никогда не поведает миру стойких общественных идеалов, она никогда не даст новых прочных устоев мировой культуры» [26; 15]. Идеалом человека вообще и художника в частности для русских гигиенистов был рационалист, моралист и общественник, а душевная болезнь — всегда отрицательной, разрушительной силой, ослаблявшей человека на его пути к прогрессу.

 

Н.Н. БАЖЕНОВ (1857—1923)

 

Но были и такие психиатры, у которых эстетический бунт художников не вызывал антипатии. Одним из них был Николай Николаевич Баженов. Знаток литературы и искусства, он и сам писал стихи и переводил, иногда публикуя их под псевдонимом Слепцов-Теряевский (Слепцова — девичья фамилия его жены, Ольги Николаевны) [27; 18]. Его имя было внесено в «Источники для словаря русских писателей» [6; 142], а сборник его статей «Психиатрические беседы на литературные и общественные темы» (19Q3) награжден Пушкинской премией [29; 1238]. В 1900-е гг. под его председательством проходили заседания Литературно-художественного кружка, на которых выступали известные поэты, писатели, собиралась литературная богема, «вся Москва». «Нигде он не чувствовал себя так хорошо, как на кафедре или сцене», — свидетельствует В.А.Гиляровский [8; 11], и, наверное, поэтому был «достопримечательностью Москвы» [16; 311].

Его психиатрическая карьера была не менее яркой. После окончания Московского университета (1881) Н.Н.Баженов недолгое время был экстерном в Преображенской психиатрической больнице, с 1883 г. стажировался за границей. Посетил клиники и лаборатории венских и берлинских неврологов и психиатров, больше года провел в Париже, где работал у Ж.М.Шарко в больнице Сальпетриер, у В.Маньяна в госпитале Св. Анны [2]. Его связи с французской психиатрией никогда не прерывались (как и связи с французскими масонами — см. [32; 141]); благодаря Н.Н.Баженову на московских психиатров смотрели как на «маньяновцев» [24; 132]. Кроме того, он был в дружеских отношениях с психиатром О. Мари: тот приезжал в Москву на празднование юбилея возглавляемой Н.Н.Баженовым Преображенской больницы, а в годы первой мировой войны, когда Н.Н.Баженову было поручено возглавить организацию психиатрической помощи в русской армии во Франции, О. Мари предоставил ему помещения в больнице Виль-жюиф и ездил вместе с ним в действующую армию [7; 31].

Вернувшись в 1885 г. в Россию, Н.Н.Баженов работал в психиатрических больницах Рязанской и Воронежской губерний, реорганизовал их, в том числе основал первый в России семейный патронаж (призрение больных в крестьянских семьях) [27; 20]. Затем он заведовал частной клиникой М.Ф. Беккер (старейшей в Москве, открытой в 1831 г.), а в 1904 г. получил назначение на должность главного враче Преображенской психиатрической больницы. В 1902 г. в качестве приват-доцента он стал читать лекции в Московском университете, а позднее был избран профессором психиатрии на Высших женских курсах. Его ученицы, женщины-психиатры,

 

109

 

были его помощницами и во время работы в Преображенской больнице, и в годы первой мировой войны, когда Н.Н.Баженов организовывал психиатрическую помощь на Кавказском и Западном фронтах [7].

Н.Н.Баженов был избран во временный комитет по организации Русского союза невропатологов и психиатров в 1902 г., а после создания этого союза в 1911 г. стал его председателем [11; 1033]. Он входил в государственную комиссию по разработке законодательства о душевнобольных и был автором итогового проекта [3]. С юности он оказался вовлеченным в политическое движение — общался с народовольцами, затем вступил в конституционно-демократическую партию, но симпатизировал и более левым партиям. Так, он предоставил работу в своей лечебнице вернувшемуся из ссылки врачу-большевику С.И.Мицкевичу. В лечебнице проходили встречи членов РСДРП, бывал В.И.Ленин [29]. Сам Н.Н.Баженов, однако, в годы первой русской революции выступил против нигилисткой политики большевиков в памфлете «Психология и политика» (1906).

Психиатрические взгляды Н.Н.Баженова вполне были типичными для альенизма — специфической концепции XIX в.[2] В альенизме акцент ставился не на медикаментозное лечение, а на правильную организацию содержания и ухода за душевнобольными — «моральный менеджмент», «моральную терапию» (traitement moral). Н.Н.Баженов видел дело своей жизни в пропаганде режима нестеснения (no-restraint) — в больницах, которыми он заведовал, не было изоляторов и решеток, не говоря о наручниках или смирительных рубашках, большинство дверей не запиралось [28]. Он гордился своими преобразованиями в Преображенской больнице — вместо надзирателей там стали работать врачи-интерны, вместо служителей и нянь — сестры милосердия; Н.Н.Баженов назвал это «системой повышенного ухода»[3]. Терапевтические же меры, которые Н.Н.Баженов предлагал своим пациентам, были скромными: бром, снотворные инъекции скополамина, ванны, теплые влажные обертывания. «Н.Н. Баженов шутя говорил, что он кроме брома никакого другого рецепта выписывать не умеет», — вспоминала его ученица и сотрудница по Преображенской больнице, — «он также говорил: "у нас лечат стены"» [12; 442].

В конце XIX в., однако, стала явной неэффективность альенизма: процент выписанных больных был сравнительно небольшим, больницы переполнялись. Терапевтические возможности одних только режима и ухода

 

110

 

стали подвергаться сомнениям. К тому же стали появляться другие методы — гипноз, внушение, психологический анализ П.Жане, рациональная терапия, психоанализ, — с помощью которых удавалось лечить прежде неизлечимые болезни. З.Фрейд вынес приговор традиционной психиатрии, которая «может только надрывно говорить: "вырождение, наследственная предрасположенность, конституциональный дефект!", [в то время, как] психоанализ обещает объяснить эти непонятные нарушения» (цит. по: [37; 83]). Открывались учреждения, предоставлявшие целый спектр психотерапевтических методов и процедур: лечебницы и санатории для нервно- и душевнобольных, амбулаторный прием невротиков, лаборатории для лечения алкоголизма и наркомании гипнозом.

Времена менялись. Даже Ж.-М. Шарко, всю свою жизнь отстаивавший органическую природу истерии, в последние годы посылал своих больных в Лурд, место паломничества католиков. За год до смерти он написал статью «Вера, которая лечит» — о возможностях психологического лечения неврологических больных [38; 276—277]. Н.Н.Баженов также интересовался Лурдом, ездил туда; вернувшись в Москву, он сделал доклад о преимуществах эмоциональной психотерапии [24; 134]. В Московском университете он читал курс о психических эпидемиях и сам ездил на Сицилию и на юг России, чтобы наблюдать психологические последствия стихийных бедствий. Вместе с его младшим коллегой и учеником, Н.Е. Осиповым, они написали один из первых обзоров течений в психотерапии [33]. Под покровительством Н.Н.Баженова в Психиатрической клинике Московского университета стали собираться заседания кружка «Малые Пятницы», на которых обсуждались многие вопросы психотерапии. Некоторые участники этого кружка стали издавать журнал «Психотерапия», публиковавший статьи и рецензии по всем существующим тогда направлениям психологического лечения.

 

СКРИПКА СТРАДИВАРИ

 

Частная клиентура у Н.Н.Баженова была самой широкой, он наблюдал в том числе некоторых московских литераторов, но темой «безумие и творчество» заинтересовался еще во Франции. Одно время, под влиянием Ц.Ломброзо, он был увлечен краниометрией и проводил измерения черепов знаменитых преступников и выдающихся людей по находящимся в коллекции Сорбонны бюстам. Его первые работы о писательском творчестве написаны в духе теории дегенерации. Он ищет и находит душевную болезнь у Н.В.Гоголя[4] и В.М.Гаршина[5]. Он предположил, что у В.М.Гаршина начало легких маниакальных приступов, выражающихся только в «приливе энергии, повышении интересов, усиленной и ускоренной

 

111

 

работоспособности», способствовало творчеству (цит. по: [31; 313]). Н.Н.Баженов пришел к выводу, что «гению родственно не безумие вообще, а лишь некоторые формы дегенеративных психозов, именно те, которые отличаются периодическим или пароксистическим характером, включая сюда и эпилепсию» [31; 314]. Этот диагноз не так уж отличается от мнений Ц.Ломброзо или В.Маньяна, у которого Н.Н.Баженов учился.

В работе «Символисты и декаденты. Психиатрический этюд» он, также с позиций теории дегенерации, анализирует творчество Ш.Бодлера и П.Верлена, которых считает несомненно душевнобольными людьми. Их же последователи, называющие себя символистами и декадентами, демонстрируют «скудость фантазии и убожество мысли, поверхностность, капризность и причудливость настроения, извращенность вкусов и вообще ненормальность психологических реакций, нравственную тупость, уродливость и болезненность ассоциативных и высших логических процессов, равную той, которую можно наблюдать в тяжелых и большею частью неизлечимых формах психозов, и рядом с этим ничем не мотивированную переоценку собственной личности» [5; 28]. Эта оценка была не менее зубодробительной, чем у М.Нордау. Однако Н.Н.Баженов заключает статью более оптимистично — тем, что по отдельным случаям нельзя судить о состоянии литературы в целом, как и о психическом здоровье всех писателей, и что в своем прогнозе М.Нордау, скорее всего, не прав. Также, по мнению Н.Н.Баженова, ошибаются Ц. Ломброзо, сказавший, что гений — это невроз, и В.Маньян, назвавший творческих людей «высшими вырождающимися» [5; 29—31].

«Высшие вырождающиеся» В.Маньяна — все же дегенеранты, стоящие ступенью ниже нормального здорового человека[6]. Н.Н.Баженов же делает важную оговорку: «термин "дегенерация" следует понимать здесь не в ходячем смысле "вырождения", а в смысле известной дисгармонии, неустойчивости, происходящей, быть может, не от прирожденного убожества (дегенерация), а от неполноты, незавершенности создания высшего психического типа (прогенерация, конечно, неполная, несовершенная)» (цит. по: [31; 315]. Как первые образцы нарождающегося типа, современные гении не могут быть совершенны; в этом они подобны тонкому, сложно устроенному музыкальному инструменту, при изготовлении которого вероятность брака особенно велика. Так же как для создания скрипки Страдивари, писал Н.Н.Баженов, требуется испортить немало скрипок, так и современные гении обладают дефектами, от которых человек сможет избавиться только в будущем [4;32].

Идея о том, что гений — человек будущего, после А.Шопенгауэра и Ф.Ницше носилась в воздухе. Даже М.Нордау возражал Ц.Ломброзо в том, что всех гениев можно считать вырождающимися. «Артистические псевдогении, — писал М.Нордау, — действительно, предмет психиатров,

 

112

 

но существуют истинные гении... не больные и не вырождающиеся... Гений способен развиваться. Он есть первое появление в индивиде новых функций и, без сомнения, также новых или измененных тканей мозга, предназначенных, может быть, для того, чтобы сделаться потом типичными для целого вида» [18; 37]. Болезнь гения еще не доказывает патологического происхождения, «это доказывает только то, что новая эволютивная формация... является в первый раз, как личное приобретение, более нежного свойства, обладает меньшей способностью сопротивления, нежели более грубо и крепко сколоченный орган, упроченный наследственностью и долгим подбором» [18; 37]. Аргументы Н.Н.Баженова и М.Нордау здесь совпадают. Но для М.Нордау высшим выражением человеческого совершенства является «гений суждения» [18; 67], к которым современные художники не относятся.

Следующая статья Н.Н.Баженова о литературе — «Больные писатели и патологическое творчество» [4; 10— 40] — посвящена великим писателям, Г. де Мопассану и Ф.М.Достоевскому. Их считали душевнобольными (о Ф.М.Достоевском Н.Н.Баженов пишет: «Всем известно, что он страдал эпилепсией, [которой] сопутствуют более или менее значительные... изменения всей личности» [4; 25]; о Г. де Мопассане — что он «окончил жизнь прогрессивным параличом умалишенных» [4; 29]). Н.Н.Баженов ставит задачу найти в их творчестве те «черты, которые... определялись бы именно болезненностью... дарования» [4; 27]. Однако в этой статье он ни словом не упоминает своей прежней гипотезы — о дегенеративных психозах как основе творчества. Напротив, Н.Н.Баженов возмущается «крайностью и поверхностностью» суждений М.Нордау, который назвал Г. де Мопассана «патологическим эротоманом, в несчастном мозгу которого внешний мир мог отражаться только в искаженном виде» (цит. по: [4; 36]). Вынужденный согласиться, что с точки зрения психиатрии Г. де Мопассана следует признать «человеком дегенеративного типа», как ценитель его творчества Н.Н.Баженов требовал «более тонкого анализа». Более тонкий анализ, однако, принес мало психиатрических выводов. Н.Н.Баженов сообщает, что писатель, «еще молодой и здоровый, известный и богатый, впал тем не менее в отчаяние и чувствовал непреодолимое отвращение от скучной жизни, которой живет большинство людей» [4; 32]. Ставя довольно странный диагноз — «безучастность», Н.Н.Баженов тем не менее колеблется назвать это душевное состояние патологическим.

Подобным образом он ищет психопатологические черты в творчестве Ф.М.Достоевского и, к своему удивлению, не может найти ничего сравнимого с прежними своими заключениями о литераторах. В поисках диагноза Н.Н.Баженов цитирует Н.К.Михайловского, который назвал Ф.М.Достоевского «жестоким талантом» за то, что тот «чрезвычайно интересовался различными проявлениями жестокости и необыкновенно тонко понимал то странное, дикое, но несомненно сильное наслаждение, которое некоторые люди находят в ненужном мучительстве» (цит. по: [4; 28]). Однако Н.Н.Баженов тут же корректирует:   «Психологическая близость, которая существует между страданием и наслаждением... искони так свойственна нашей душе, что она отмечена уже на заре мысли, еще в индийской мифологии» [4; 28].

Итак, все то, что с точки зрения теории дегенерации выглядело стигматом вырождения, Н.Н.Баженов применительно к великим писателям

 

113

 

считает нормальным. Более того, он зачарован тем, как оба писателя проникают в повседневную психопатологию и ослабляют «линию, разделяющую добродетель и грех» [42; 50]. Он восхищается, почти завидует их психологическим инсайтам, которые позволяют «достигнуть такого глубокого проникновения в тайники страдающей души и такого чуткого, яркого понимания даже крайних и, казалось бы, чудовищных умственных аномалий, которое и самой науке дается только путем накопления массы фактов, кропотливого, детального анализа и постепенного и медленного восхождения от заблуждения к истине» [4; 39]. Н.Н.Баженов считает: то, что делает писателей не только литературными, но и психологическими гениями, — это их собственная болезнь, собственный опыт перенесенных страданий. Так, некоторые описания (описание наслаждения от убийства у Г. де Мопассана) и образы (Ставрогин у Ф.М.Достоевского) «могли быть воспроизведены только благодаря сочетанию в авторе большого таланта с большим душевным страданием» [4; 40].

В этой статье Н.Н.Баженов предлагает новую формулу гения: не «дегенеративный психоз», а сочетание «большого таланта с большим душевным страданием». Более совершенный, чем живущие ныне здоровые люди, гений в то же время человек страдающий. Это очень далеко от рационального гения М.Нордау, но близко к преодолевшему свои страдания герою Ф. Ницше. Ф. Ницше, больной с юности, пережив страдания, которые позволили ему написать: «Масштабом остается расцвет тела, полет духа, его мужественность и веселье, — но, разумеется, и то, какую меру болезненности он может взять на себя и преодолеть» (цит. по: [13; 339]). По Ф.Ницше, способность преодолеть свои болезни, испытать себя, заставить открыто встретить наихудшее — признак «высших натур» (см.: [34; 25]). «Высшие натуры» могут превратить страдание в силу.

Хотя в этой статье он не ссылается на Ф.Ницше, Н.Н.Баженов с его артистическим темпераментом ставит художественного гения на верхнюю ступень. Остро чувствуя литературу, Н.Н.Баженов оказался «слабым звеном» в ряду психиатров. Сторонник теории дегенерации, когда он писал о символистах (которых не любил), Н.Н. Баженов перестает им быть, когда речь идет о любимых им писателях. От своего диагноза «дегенеративный психоз», поставленного В.М.Гаршину, он отказывается, когда речь идет о бесспорных гениях. Критики упрекали Н.Н.Баженова в непоследовательности[7], но он своего мнения не изменил. Можно сказать, что он применяет двойной стандарт. Можно также сказать, что в случае с очевидными гениями психиатрические интерпретации перестают работать. Кажется, что сам предмет анализа как будто ломает привычные взгляды: очевидность гения — как непосредственная, эмоциональная, так и присутствующая в общественной оценке их творчества, — заставляла пересмотреть критерии душевной болезни. Позднее Т.Манн назвал Ф.Ницше и Ф.М.Достоевского «лучшими опровержениями старой концепции болезни», подчеркивая, что «дело... в том, кто болен, кто безумен, кто поражен эпилепсией или разбит параличом — средний дурак, у которого болезнь

 

114

 

лишена духовного и культурного аспекта, или человек масштаба Ницше, Достоевского» [13; 338] (выделено Т.Манном. — Я. С.)[8].

 

ПОНЯТИЕ ТВОРЧЕСКОЙ БОЛЕЗНИ И ПСИХОТЕРАПИЯ

 

На рубеже XIX и XX вв. теория дегенерации оказалась подорвана не только «социально», поскольку альенизм, давший ей жизнь, пришел в упадок, но и «идейно». Пересматривались два ее базовых аргумента: резкая граница, отделяющая норму, здоровье от болезни, вырождения, и понимание болезни только как отрицательной, разрушительной силы. Прежде всего стиралась грань между нормой и патологией. Немецкий психиатр П.Ю.Мебиус писал: «Все образованные господа, пишущие в наши дни о вырождении — сами вырождающиеся (включая автора этих строк)» и призывал к созданию психиатрии обыденной жизни (цит. по: [44; 76]). Философия Ф.Ницше и Ф.М.Достоевского создала атмосферу, которая облегчила появление психоанализа с его патологиями обыденной жизни — честный лжец, нежный убийца, набожный иконоборец [42; 57]. Пророк новой психологической эры, Ф.Ницше возвел на вершину иерархии человеческих способностей не рациональность, адаптированность или мораль, а самопознание и творчество.

Его философия была очень влиятельной в России. В 1916 г: Н.А.Бердяев подчеркнул роль Ф.Ницше в «революции в моральном сознании»: «Умеренная мораль, мораль безопасности, мораль, которая отсрочивает наступление конца... должна рано или поздно прекратиться, преодоленная творческой интенсивностью человеческого духа. Значение Ницше для этого кризиса... огромно» (цит. по: [34, эпиграф к книге]). Коллега Н.Н.Баженова, московский психиатр Ю.В.Каннабих цитирует Ф.Ницше, говоря о том, что этически нормален не среднестатистический человек, а тот, кто достиг «наибольшей полноты и амплитуды жизни» [9; 7]. Возведение творчества в главную ценность, мерило развития человека, заставляло переоценить и значение болезни. Она уже больше не выглядела исключительно злой, разрушительной силой. Говоря словами Т.Манна, который следовал Ф.М.Достоевскому и Ф.Ницше, «жизнь не жеманная барышня, и, пожалуй, можно сказать, что творческая, стимулирующая гениальность болезнь, которая преодолевает препятствия, как отважный всадник, скачущий с утеса на утес, — такая болезнь бесконечно дороже для жизни, чем здоровье, которое лениво тащится по прямой дороге, как усталый пешеход» [13; 338].

В таких работах, как статьи Н.Н.Баженова о литературе, акцент перемещался с болезни самой по себе на то, кто именно болен и что он способен сделать со своей болезнью. Человек вступает с болезнью в тесные отношения, и только от него зависит, повысит или понизит она его жизненные силы. От болезни поэтому невозможно отделаться, передать заботам врача. Трансформация понятия болезни поставила психиатров перед необходимостью определить свое место в отношениях больной — болезнь. Эта трансформация также влекла за собой пересмотр понятия симптома: считать ли симптомом «объективные», физические проявления болезни или же их смысл для самого больного?

 

115

 

В новом дискурсе о болезни внимание врача сместилось от внешних — видимых и ощутимых, таких, как припадок, бред, галлюцинации, — признаков душевной болезни к незаметным в своей обыденности деталям, которые, однако, могли иметь громадное значение для самого больного и помогали врачу раскрыть причину болезни. «Мелочи обыденной жизни» — оговорки, ошибки, сны, на которые обратил внимание З.Фрейд, — при мудрой их интерпретации помогали раскрыть больше, чем самые объективные признаки и тесты. Отправной точкой отныне стал внутренний мир больного; этот коперниканский переворот знаменовал возникновение психотерапии. Теория дегенерации, с ее медицински-негативным понятием душевной болезни, с одной стороны, и сильной моральной и социальной ангажированностью — с другой, должна была уступить место более индивидуалистически и психологически ориентированным концепциям. Место литературы в этом повороте еще предстоит оценить.

 

1. Баженов Н.Н. Болезнь и смерть Гоголя. М., 1902.

2. Баженов Н.Н. Краткое жизнеописание // Музей Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. ОФ 522+. Ед. хр. 46.

3. Баженов Н.Н. Проект законодательства о душевнобольных и объяснительная записка к нему. М., 1911.

4. Баженов Н.Н. Психиатрические беседы на литературные и общественные темы. М., 1903. С. 32.

5. Баженов Н.Н. Символисты и декаденты. Психиатрический этюд. М., 1899.

6. Венгеров С.А. Источники словаря русских писателей. Т. 1. СПб., 1900. С. 142.

7. Гериш А.Г. Переписка Н.Н. Баженова об организации психиатрической помощи в первую мировую войну // Вопросы клиники, патогенеза и терапии психических заболеваний. М., 1972. С. 29—31.

8. Гиляровский В.А. Личность и деятельность Н.Н. Баженова (Некролог) // Журн. психол., неврол. и психиатрии. 1923. № 3. С. 5—13.

9. Каннабих Ю.В. Заметки о «нормальном» и «ненормальном» (схема) // Психотерапия. 1913. № 2. С. 7—8.

10. Каченовский Др. Болезнь Гоголя (Критическое исследование). СПб., 1906.

11. Коркина А.В. Н.Н. Баженов (К 100-летию со дня рождения) // Журн. невропатол. и психиатрии им. С.С. Корсакова. 1957. Т. 57. Вып. 8. С. 1033-1034.

12. Краснушкина М.А. Преображенская больница в период руководства Н.Н. Баженовым (По личным воспоминаниям) // Сб. научи, тр., посвящ. 150-летию Московской психоневрологической больницы № 3. М., 1963. С. 439-444.

13. Манн Т. Достоевский — но в меру // Манн Т. Собр. соч. Т. 10. М.., 1961. С.327—346.

14. Маньян В. Клинические лекции по душевным болезням. М., 1995.

15. Маньян В., Легрэн Ж. Вырождающиеся. СПб., 1903.

16. Никулин Л.В. Годы нашей жизни. М.,1966. С.311.

17. Нордау М. Вырождение. СПб., 1896.

18. Нордау М. Психофизиология гения и таланта. СПб., 1908.

19. Общество невропатологов и психиатров. Отчеты за 1897—1901 гг. М., 1901.

20. Общество невропатологов и психиатров. Отчеты за 1900—1901 гг. М., 1901.

21. Общество невропатологов и психиатров. Отчеты за 1901—1902 гг. М., 1902.

22. Пузырей А.А. Драма неисцеленного разума (Михаил Зощенко и его «Опыт о человеке»: заметки психолога) // Зощенко М.М. Повесть о разуме. М., 1990. С. 149—183.

23. Рише Ш. Гениальность и помешательство. Одесса, 1893.

24. Розенштейн Л.М. Московская психиатрическая школа и Н.Н. Баженов // Клиническая медицина. 1924. Т. 2. № 4 (20). С. 131—135 (134).

25. Россолимо Г.И. Искусство, больные нервы и воспитание (по поводу «декадентства»). М., 1901.

26. Рыбаков Ф.Е. Современные писатели и больные нервы. Психиатрический этюд. М., 1908.

27. Стрелюхин А.К. Жизнь и деятельность Н.Н. Баженова, связанная с Рязанью // Вопросы психоневрологии / Под ред. А.К. Стрелюхина, С.Ф. Семенова. М., 1965. С. 5—14.

28. Уманская P.M., Федотов Д.Д. Взгляды Н.Н. Баженова на систему «открытых дверей» в психиатрических больницах // Вопросы психоневрологии / Под ред. А.К. Стрелюхина, С.Ф. Семенова. М.: Минздрав РСФСР, 1965. С. 24—28.

 

116

 

29. Ушаков Г.К., Гериш А.Г. Жизнь и деятельность Н.Н. Баженова (К 115-летию со дня рождения) // Журн. невропатол. и психиатрии им. С.С. Корсакова. 1972. Т. 72. Вып. 8 С.1236—1240.

30. Чиж В.Ф. Болезнь Гоголя. М., 1904.

31. Шайкевич М.О. Психопатологический метод в русской литературной критике // Вопр. философ. и психол. 1904. Кн. 3 (73). С. 309—335.

32. Эткинд А.М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб., 1993. С. 141.

33. Bajenoff N.. Osipoff N. Suggestion et ses limites. Paris: Alcan, 1911.

34. Clowes E.W. The revolution of moral consciousness: Nietzsche in Russian literature, 189—1914. DeKalb, Ill.: Northern Illinois Univ. Press, 1988.

35. Dowbiggin I.R. Inheriting madness: Professionalization and psychiatric knowledge in nineteenth-century France. Berkely, etc.: Univ. of California Press, 1991.

36. Ellenberger H.F. The concept of «Maladie créatrice» // Beyond the Un-consciousness. Essays of Henri F. Ellenberger in the history of psychiatry / Micale M.S. (ed.) Princeton: Princeton Univ. Press, 1993. P. 328—340.

37. Gilman S.L. Sexology, psychoanalysis, and degeneration: From a theory of race to a race to theory // Degeneration: The dark side of progress / Chamberlin E.J., Gilman S.L. (eds). N.Y.: Columbia Univ. Press, 1985. P. 72—96.

38. Micale M.S. Approaching hysteria: Disease and its interpretations. Princeton: Princeton Univ. Press, 1995.

39. Mosse G.L. Max Nordau and his «Degeneration» // Nordau M. Degeneration. Lincoln; L.: Univ. of Nebraska Press, 1993. P. XIII—XXXVI.

40. Pick D. Faces of degeneration: A European disorder, 1848—1918. Princeton: Princeton Univ. Press, 1992.

41. Porter R.S. A social history of madness: Stories of the insane. L.: Routhledge, 1987.

42. Rieff P. Freud: The mind of the moralist. Garden City; N.Y.: Anchor Books, 1961.

43. Shaw G.B. The sanity of art: An exposure of the current nonsense about artists being degenerate. L.: New Age Press, 1908.

44. Schiller F. A Moebius strip: Fin-de-siècle neuro-psychiatry and Paul Moebius. Berkely etc.: Univ. of California Press, 1982.

45. Terras V. Belinskij and Russian literary criticism. The heritage of organic aesthetics. Madison, Wis.: Univ. of Wisconsin Press, 1974.

46. Trilling L. Art and neurosis // Trilling L. The liberal imagination. Viking Press, 1945.

 



[1] А. Элленбергер указывает на то, что такую творческую роль болезнь могла играть в судьбах Ф. Ницше, З. Фрейда и К.Г. Юнга [36; 336], но ничего не пишет о развитии самой идеи в их работах. Между тем ее родство с психоанализом было отмечено уже в первой половине XX в. (см., напр., [46]).

[2] В истории психиатрии вторая половина XIX в. получила название эпохи альенизма (от французского alienе — душевнобольной). Это было время, когда устроенный на общественные средства приют для душевнобольных (asile) был наиболее распространенной формой организации психиатрической помощи и тон в психиатрии задавали главные врачи приютов — альенисты. В этих огромных размеров больницах с их нехваткой средств, персонала, врачей какое-либо серьезное лечение предложить было трудно, и основной заботой психиатров была организация содержания душевнобольных — больничный менеджмент. Несмотря на это, приюты переполнялись хрониками и явно не справлялись с той ролью, какую им отвело общество. Одним из ответов психиатров было создание теорий, которые бы поддержали их профессиональный статус экспертов по душевным болезням и сняли бы с них часть ответственности за неудачи в лечении больных. Именно такую роль выполняла предложенная французскими альенистами теория дегенерации, или вырождения (см: [35]).

[3] Эта его работа заслужила международное признание: когда бывший министр здравоохранения Франции Ф. Дюбьеф выпустил книгу о законодательстве и содержании душевнобольных, Н.Н. Баженов был приглашен написать вступительную статью[29; 1237]

[4] В 1902 г. отмечалось 50-летие со дня смерти Н.В. Гоголя. На заседании Московского общества невропатологов и психиатров Н.Н. Баженов произнес речь «Болезнь и смерть Гоголя», а затем выступил с одноименной статьей [4; 123-159]. В ней он на основе анализа документов ставит диагноз: периодический психоз в форме melancholia periodica. По поводу болезни Н.В. Гоголя выступили другие психиатры: В.Ф. Чиж [30], Г.Я. Трошин (речь на заседании Русского общества нормальной и патологической психологии в 1902 г.), доктор Каченовский [10].

[5] Вслед за Н.В. Гоголем, В.М. Гаршин привлек внимание психиатров мастерским описанием внутреннего мира душевнобольного в рассказе «Красный цветок», а также собственной душевной болезнью, которой он страдал с ранней юности. Кроме Н.Н. Баженова [4; 104-122], о нем писали психиатр И.А. Сикорский и критик Н.К. Михайловский.

[6] Граница между «высшими» и всеми другими «вырождающимися» была условной, поскольку биологическая основа патологии в том и в другом случае была одна и та же. В. Маньян считал, что «высший вырождающийся», который страдает, например, «ономатоманией» (затрудняется найти нужное слово), в биологическом смысле ничем не отличается от больного алкоголизмом: как дипсоман, которым «овладевают тоскливое возбуждение и отчаяние, когда он не может удовлетворить неподвластное ему влечение», первый «охватывается тревогой и беспокойством, жалуется на свое состояние, на нехватку воздуха, и ощущение это сохраняется, пока он не находит столь необходимый для его мозговых центров звуковой образ» [14; 114].

[7] М.О. Шайкевич писал: «Бросается в глаза еще специальное психиатрическое недоразумение. Неужели периодические психозы и даже эпилепсию можно считать только за дисгармонию, неустойчивость, происходящую не от вырождения, а от прогенерации высшего психического типа?» [31; 315].

[8] Автор благодарен А.А. Пузырею, который на своих семинарах по психологии в Московском государственном университете обратил внимание на эту статью Т. Манна; в работе [22] А.А. Пузырей обсуждает различные концепции болезни в современной психологии.