ПСИХОЛОГИЯ В КЛИНИКЕ: РАБОТЫ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ
ПСИХИАТРОВ КОНЦА ПРОШЛОГО ВЕКА
И.Е. СИРОТКИНА
В статье пойдет речь об истории клинической
психологии, которая еще в довундтовскую эпоху
предложила собственный путь опытного
исследования психики. Создателями клинической
модели были французские психиатры и психологи;
богатый материал содержится также в работах
русских психиатров, традиционные связи которых с
Францией были плодотворными и взаимно
интересными[1].
Созданный В. Вундтом интроспективный
эксперимент почти шокировал его современников –
настолько он отличался от исторически
сложившихся моделей исследования –
объективного физиологического эксперимента над
животными и близкого к нему гипноза, который не
предполагал самоотчета испытуемого и поэтому
считался объективным методом. Поставив в центр
субъективный отчет испытуемого, В. Вундт внес
смуту в умы исследователей. Г.И. Челпанов
осторожно предупреждал, что взгляды немецкого
психолога “существенно отличаются от
общепринятых: ...гипнотические эксперименты, по
мнению Вундта, не могут быть названы
психологическими экспериментами в собственном
смысле, потому что гипнотическое состояние
исключает самонаблюдение” [30; 2]. Другой русский
психолог, Н.Н. Ланге, хотя и был последователем В.
Вундта, все же не мог сразу принять совершенный
последним коперниканский переворот и продолжал
считать, что “действительно объективным”
является лишь эксперимент “над
гипнотизированными и над животными” [14; 571].
Итак, привычные нам взгляды В. Вундта в ХЖ в.
выглядели если не крамолой, то сенсацией. Какими
же были довундтовские представления об
эксперименте? Исторически первой возникла
клиническая психология – особое направление
эмпирических исследований, в котором аномальное
состояние психики, вызванное болезнью, гипнозом
или наркотическими веществами, рассматривалось
как своего рода “природный эксперимент”.
Основоположниками клинической психологии были
французские психиатры и психологи; ее идеологию
разработали Т. Рибо и И. Тэн. Первый, основываясь
на идеях английских эволюционистов Г. Джексона и
Г. Спенсера, сформулировал “закон обратного
развития” психических функций (1870): их угасание
при болезни идет путем, обратным развитию и
росту, так что первыми нарушаются те процессы,
которые формируются позже других – наиболее
сложные, произвольные; последними – низшие
функции, автоматизмы. Его работы носят
красноречивое название: “Болезни воли”,
“Болезни памяти”, “Болезни личности”. И. Тэн,
кроме того, считал, что изучение не только
душевнобольного, но и артиста, сомнамбулы,
сновидца – т.е. других аномальных,
“исключительных” случаев, – может дать в руки
психолога “микроскоп”, позволяющий сделать
невидимое, незамечаемое в норме видимым (“Об
интеллекте”, 1870).
Эмпирическими исследованиями в этом духе
занимались парижский невропатолог Ж.-М. Шарко (1825
– 1893) и его последователи – А. Бине, П. Жане, Ш.
Рише и другие. На своих лекциях в Сальпетриере,
собиравших самую разнообразную публику, от
студентов до бомонда, Ж.-М. Шарко демонстрировал
потрясающие опыты с пациентками, больными
истерией. Заметив, что такие больные наиболее
легко поддаются гипнозу, он гипнотизировал их и
“проводил эксперименты”: в одном из них
испытуемой внушалось, что на чистом куске
картона нарисован портрет; затем этот картон
перетасовывали с такими же двенадцатью.
Пробудившись от гипнотического сна, больная
просматривала двенадцать картонов, не зная, для
чего она это делает, и на одном из них – том самом!
– узнавала портрет [5; 240]. Другой эксперимент
состоял в том, что больной внушали односторонние
галлюцинации – например, красный картон на левый
глаз и зеленый на правый – и смотрели, как
менялся цвет суммарного образа после
пробуждения; и в том и в другом опытах речь шла о
том, чтобы с их помощью раскрыть механизмы
зрительного восприятия (в частности, найти
доводы в пользу либо центральной, либо
периферической теории происхождения
галлюцинаций). Опыты с внушенными зрительными
галлюцинациями философ Поль Жане назвал (по
аналогии с “физиологической оптикой” Г.
Гельмгольца) “галлюцинаторной оптикой”.
Механизмы ошибочного восприятия – “обманов
чувств”, галлюцинаций, иллюзий – в конце века по
популярности опережали все другие предметы
психологических исследований. О том, чтобы
выбрать нечто подобное в качестве темы для
диссертации, думал и племянник Поля Жане, будущий
выдающийся психолог Пьер Жане (1859 – 1947), когда
после окончания университета приехал работать в
Гавр. Но в клинической психологии многое зависит
от случая – в том числе клинического, т.е. от того,
какой эксперимент на сей раз поставила природа.
Случай в лице местного врача преподнес ему
уникальную испытуемую – больную истерией
Леонию, которая очень легко поддавалась гипнозу
[37; 337 – 338]. Она и еще несколько пациенток стали
объектами его диссертационного исследования под
названием “Психологический автоматизм.
Экспериментально-психологическое исследование
низших форм человеческой активности”. Вслед за
своими учителями Т. Рибо и Ж.-М. Шарко, П. Жане
считал болезнь самым надежным методом
исследования психики, единственный недостаток
которого в том, что он слишком медленный. Он
верил, что гипноз (который в школе Шарко, кстати,
считали патологическим состоянием) может
ускорить и контролировать ход эксперимента; в
качестве других средств, помогающих изменить
состояние сознания, некоторые исследователи
применяли наркотические вещества, но П. Жане
считал такие опыты опасными для здоровья и
малорезультативными [38; 28].
В диссертации он выделил два фундаментальных
вида активности – синтетическую и
автоматическую. В привычных ситуациях
проявляется автоматическая активность, а
синтетическая приберегается для новых,
незнакомых обстоятельств. В болезни
синтетическая активность ослаблена, и часть
психики, будь то непосредственные ощущения или
прежние воспоминания, начинает существовать
самостоятельно, в виде бессознательных
невротических симптомов. Диссертация была с
блеском защищена в 1889 г. – году Всемирной
выставки в Париже и приуроченных к ней
конгрессов по физиологической психологии,
психиатрии и экспериментальному и
терапевтическому гипнотизму. На всех трех
конгрессах о гипнозе говорилось как “о
признанном экспериментальном методе”. В
программе психологического конгресса ему было
посвящено семь пунктов; отдельной темой стояло
анкетное исследование галлюцинаций.
В то время казалось, что исследования не только
гипноза, но и медиумических феноменов –
телепатии, ясновидения и проч., будучи обставлены
научно, могут пролить свет на механизмы психики.
Размежевываясь со спиритизмом и оккультизмом, в
которых феномены объяснялись на основе
мистических, сверхъестественных сил, многие
ученые с мировым именем занимались
медиумическими опытами, пытаясь дать им
естественнонаучную интерпретацию: так,
членами-корреспондентами английского Общества
психических исследований (основано в 1882 г.) были
Т. Рибо, И. Тэн, П. Жане, В. Джемс, Ш. Рише и другие.
Двое последних принимали участие в составлении
анкеты о гипнагогических и телепатических
галлюцинациях. Ш. Рише (1850 – 1935) (физиолог, лауреат
Нобелевской премии за открытие
анафилактического шока) был президентом
Общества с 1905 г. Он внес немалый вклад в
разработку проблем научной психологии. Так, он
впервые показал, как человек, которому под
гипнозом внушили совершить некий поступок,
совершив его при пробуждении, вынужден
подыскивать мотивы для этого поступка, так как о
внушении он ничего не помнит [6; 314]. Эта работа
была одним из первых исследований скрытых
мотивов – темы, ставшей популярной благодаря
работам 3. Фрейда. Впервые в психологии Ш. Рише
применил подсчет вероятностей для отвержения,
как мы теперь говорим, “нулевой гипотезы” (о том,
что результаты медиумических опытов оказались
случайными) [42; 231]. Немецкий философ М. Дессуар
сравнил Ш. Рише с создателем психофизики Г.Т.
Фехнером: “такая же странная смесь научного
ригоризма и поэтического воображения” [37;
подпись под фотографией Ш. Рише].
У истоков экспериментальной психологии стояли
люди, которым в воображении, как и в научной
смелости, трудно отказать – ведь они
экспериментировали с сознанием и
бессознательным, с высшими процессами: памятью,
личностью, волей. Гипноз призван был выполнять
роль “психологической вивисекции” (по
выражению А. Бониса) – метода, позволяющего
выделять и изучать высшие функции (память, волю),
исследовать личность. Перед лицом такого метода
только что появившийся лабораторный эксперимент
еще должен был доказать свою результативность и
в особенности приложимость к высшим психическим
процессам. Клинические психологи не скрывали
скепсиса: “Уже несколько лет как некоторые
ученые пытаются основать во Франции
экспериментальную психологию (и ее охотно
противопоставляют классической) ... Но для того
чтобы быть экспериментальной, необходимо
производить опыты, а где эти опыты? Их очень
немного, если не считать наблюдений, касающихся
измерения ощущений, времени реагирования и
проч.” [6; 378].
Тем не менее гипноз был не единственным методом
клинической психологии: другим ее методом стало
исследование “исключительных случаев” – таких,
например, как уникальные способности. А. Бине с
этой целью изучал творчество знаменитых,
драматургов, память выдающихся шахматистов и
профессиональных счетчиков-престидижитаторов, а
также интеллект ребенка (т.е. интеллект
развивающийся, а значит, еще “ненормальный”). В
этих работах он делает, в частности, вывод о том,
что единых психических способностей – единой
памяти, мышления, воли – не существует. Так, есть
множество видов памяти: непосредственная, как у
визуализирующих числа феноменальных счетчиков,
основанная на тренировке, как у показывающих
практически те же результаты профессиональных
престидижитаторов, и т.д. [41].
Итак, “опытная психология” началась с
клинических исследований патологии и
“исключительности”: сюда относились болезнь и
состояния, вызванные гипнозом или наркотиками,
всякого рода “обманы” и “извращения”
чувствительности (галлюцинации, иллюзии,
синестезии), феномены раздвоения личности и т.п.
До начала 1920-х гг. объектом психологического
изучения были также медиумические явления –
ясновидение, чтение мыслей и др., впоследствии
исключенные из пределов научной психологии [40]. В
этих исследованиях отчетливо отразился дух
эпохи fin de siecle, с ее приметами – декадансом в
литературе и концепцией вырождения в психиатрии.
На этой волне начавшиеся во Франции клинические
исследования пересекли национальные границы;
нашли они отклик и в России
ПАТОПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ РАБОТЫ РУССКИХ ПСИХИАТРОВ
Естественно, что первыми в России клиническую
психологию взяли на вооружение психиатры,
которые были хорошо знакомы с французской
психиатрией: это знакомство начиналось еще на
студенческой скамье с чтения работ Ж.-М. Шарко и
других французских исследователей. Постоянным
издателем работ французских психиатров (Ж.-М.
Шарко, Ш. Рише и других) в России был профессор
психиатрии Харьковского университета П.И.
Ковалевский (1849 – 1923) – автор одного из первых на
русском языке трудов по патопсихологии (“Основы
механизма душевной деятельности”. Харьков, 1885).
С.С. Корсаков (1854 – 1900), один из основоположников
московской школы психиатрии, учился по “Лекциям
по вторникам” Ж.-М. Шарко, которые использовались
в качестве учебного пособия уже в начале 1870-х гг.
В 1889 г. С.С.Корсаков представил на конгресс по
психиатрии в Париже работу по
полиневритическому психозу, где не только описал
симптомы выделенной им болезни, в числе которых
– потеря памяти на недавние события, но и
предложил гипотезу о механизме памяти (эта
публикация на французском языке получила
название “Медико-психологическое изучение
одного вида памяти” [55]). Еще одна известная
психологическая работа С.С. Корсакова посвящена
психике микроцефалов, характерной чертой
которой он считает преобладание ассоциаций по
смежности (т.е. механических, более примитивных)
над ассоциациями по сходству и “по смыслу”. На
этом С.С. Корсаков основывает свою идею “высшей
направляющей функции разума”, которая отвечает
за сочетания идей и страдает первой при
психическом заболевании [13].
С Францией русских психиатров связывали не
только переводы, но и поездки на стажировку,
почти обязательные для закончивших
университетский курс врачей. Многие русские
бывали у Ж.-М. Шарко (его известность не обошла
Россию: так, Ж.-М. Шарко был приглашен в качестве
психиатра в императорскую семью). Одним из первых
на лекции в Сальпетриер попал петербургский
психиатр, будущий профессор Военно-медицинской
академии И.П.Мержеевский (1838 – 1908). В 1872 – 1875 гг. он
сделал два доклада в парижском
Антропологическом обществе: о микроцефалии и, в
соавторстве с французским психиатром В.
Маньяном, об изменении мозговых желудочков при
прогрессивном параличе [33; 113].
В.М. Бехтерев (1857 – 1927) после окончания
Военно-медицинской академии получил стипендию
для заграничной поездки и 1883 – 1885 гг. провел в
Германии и Франции. Работая у Л. Флексига, он
освоил приемы исследования нервных путей по
срезам нервной системы зародышей – так
называемый эмбриональный метод. В Париже он
показал Ж.-М. Шарко свои препараты, “которые
заинтересовали знаменитого клинициста новизной
метода и ярким выделением проводящих путей и
расположили его ко мне, ибо, в свою очередь, он
тотчас же пригласил ко мне одну из больных
клиники и продемонстрировал на ней особо
интересное явление в гипнозе в виде повышенной
нервно-мышечной возбудимости”[2] [3; 16]. В.М.
Бехтерев был членом редакционного комитета
многотомного “Traite international de psychologie pathologique”
(“Интернациональный трактат по патологической
психологии”) (Париж, 1908 – 1910), для которого им
написаны несколько глав. Он практиковал гипноз и
был одним из самых активных сторонников его
применения в экспериментальных и лечебных целях;
речь В.М. Бехтерева “Внушение и его роль в
общественной жизни” на годичном собрании
Военно-медицинской академии в 1897 г. сыграла
важную роль в отмене правительственного запрета
на свободное применение гипноза.
Среди других русских посетителей Ж.-М. Шарко был
В.Ф. Чиж (1855 – 1924), занимавшийся также в
лабораториях В. Вундта и Л. Флексига. Унаследовав
после перевода Э. Крепелина в Гейдельберг
кафедру психиатрии в Дерптском университете, В.Ф.
Чиж, наряду с традиционными клиническими
исследованиями, начал проводить психологические
эксперименты в организованной его немецким
предшественником лаборатории. Его исследования
отличались широким спектром: от неврологии
(работы о раннем распознавании сифилиса нервной
системы, артериосклерозе и неврастении) до
“патографических очерков” о писательском
творчестве и литературных описаниях душевных
болезней (“психологические портреты” А.С.
Пушкина, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева). “Опыты
на себе” были характерной чертой науки прошлого
века; В.Ф. Чиж с экспериментальными целями
принимал закись азота и нашел, что при
наркотическом опьянении первым страдает
аффективная сфера, а именно нравственное чувство
[39].
К тем же выводам пришел петербургский психиатр
С.Д. Данилло, стажировавшийся в парижском
госпитале Св. Анны; он был членом
Медико-психологического, Антропологического и
Анатомического обществ в Париже. Вместе с
физиологом Ш. Рише они испытывали на себе и
других добровольцах действие гашиша на психику
[10].
В издании “Интернационального трактата по
патологической психологии” (1908) принимал
участие также И.А. Сикорский (1845 – 1918), профессор
психиатрии университета Св. Владимира в Киеве; в
числе его интересов была так называемая
объективная психология, под которой он понимал
составление полного перечня физиологических,
мимических, поведенческих признаков психических
состояний.
В 1890 г. посмертно вышла книга врача петербургской
больницы Св. Николая – В.Х. Кандинского (1849 – 1889)
“О псевдогаллюцинациях”. Прекрасно зная
французские работы на эту тему, он выступил с
критикой теории психиатра Ж. Байярже. Ему удалось
значительно продвинуться в популярной тогда
теме “ошибочных восприятий”, проведя
различение между живыми образами,
псевдогаллюцинациями и истинными
галлюцинациями. Он воспользовался поставленным
природой экспериментом, объектом которого был он
сам. Психическая болезнь, которой он страдал, в
конце концов привела этого талантливого
психиатра к самоубийству.
Итак, в работах русских психиатров, как и их
французских коллег, патопсихологические
исследования и клинический эксперимент
составляли такую же неотъемлемую часть, как и
терапевтические мероприятия. Большой
популярностью в России пользовался гипноз – как
лечебный прием и метод исследования психики.
Впервые русские познакомились с гипнозом
благодаря заезжим из Европы магнетизерам,
которых в начале века в Петербурге стало,
по-видимому, так много, что это вызвало
беспокойство властей [11; 86]. Интерес к магнетизму
на протяжении ХЖ в. не угасал: в 1840-х гг. этот
вопрос обсуждался в Московском
физико-медицинском обществе [12; 15]. Магнетизм,
однако, был делом таинственным и поэтому
поднадзорным: для занятий им нужно было
специальное разрешение Медицинского
департамента. Гипнозом интересовалась самая
разная публика, в том числе аристократия: в 1861 г.
“по высочайшему повелению” князь А. Долгорукий
проводил гипнотические опыты в Мариинской
больнице для бедных в Петербурге. Приставленный
к нему в качестве “ассистента по медицине” врач
В.О.Михайлов, по-видимому, как и его подопечный,
придерживался мистической трактовки гипноза,
считая, что “неуловимые и неразгаданные
основания этих сил лежат в духовной стороне
человеческой природы” [16; 252].
Во время расцвета позитивизма, в 1880-е гг., врачи
уже не удовлетворяются ссылками на некие
основания, но ищут физиологические механизмы
гипноза. В 1881 г. (за год до речи Ж.-М. Шарко в
Парижской Академии наук, положившей начало
научному признанию гипноза) врачи Одесской
городской больницы О.О. Мочутковский и Б.А. Окс
сообщают о проведенных ими “гипнотических
опытах” с пациентками, больными истерией,
подобных экспериментам Ж.-М. Шарко, А. Бине, Ш. Рише
с ошибками восприятия, раздвоением личности и
проч. [18]. В те же годы опыты с односторонней
гипнотизацией проводил в Казани И.В. Годнев [8]; к
исследованиям гипнотизма обратилось Московское
психологическое общество, на заседаниях
которого с докладами о гипнозе, сопровождаемыми
демонстрациями, выступали психиатры А.А.
Токарский и Г.И. Россолимо. Состояния гипноза и
естественного сна сравнивал врач-психиатр,
ученик А.А. Токарского, П.П. Подъяпольский;
гипноза и наркотического опьянения – С.Н.
Данилло. Наконец, для выяснения
общебиологического механизма гипноза
проводились опыты на животных: так, В.Я.
Данилевский (Харьков) на Международном конгрессе
по физиологической психологии в 1889 г. доложил о
результатах гипнотизирования разных животных –
от раков и омаров до птиц и кроликов. Позже, в
начале века экспериментами с гипнотизированием
животных занимались В.М. Бехтерев и сотрудники
его клиники.
Несмотря на эти исследования, гипноз оставался
таинственным и поэтому опасным средством.
Демонстрации Ж.-М. Шарко только усугубляли
впечатление; один из очевидцев этих сеансов,
русский врач-психотерапевт Я.А. Боткин писал:
“Гипнотизм, созданный Шарко, показан миру в виде
судорог, оцепенения, летаргического состояния,
сомнамбулизма, раздвоения личности, в виде
галлюцинаций, мнимых преступлений и прочих
ужасов, которые показывались прежде большой и
малой публике различными гипнотизерами в роде
Ганзена и Донато” [7; 27]. В 1890 г. публичные сеансы
гипноза были запрещены, и применять его
разрешалось только дипломированным врачам и не
иначе как в присутствии других врачей [12; 41]. Этот
запрет (отмененный лишь в 1903 г.) не смог, однако,
совершенно остановить исследования гипноза,
который в начале века широко применялся в
психотерапевтической практике (в частности, для
лечения алкоголизма и неврозов, а также в
хирургии для обезболивания). Однако медицинское
применение гипноза – это особая тема.
Еще одно европейское увлечение – медиумическим
опытами – коснулось и русских ученых. В 1874 г. Д.И.
Менделеев обратился в Физическое общество с
предложением организовать комиссию для проверки
явлений, возникающих на сеансах английского
медиума Ч. Бредифа: сам великий химик к этим
явлениям относился настороженно. Другой великий
химик, А.М. Бутлеров, напротив, был их энтузиастом
и в 1876 г. (вместе с профессором Н.П. Вагнером и А.Н.
Аксаковым[3]) выступил на комиссии свидетелем
другого медиума, мисс Кляйер. комиссию
медиумические опыты не убедили [27; 224],
исследования медиумических феноменов в России
продолжались. В 1891 г. возникло Русское общество
экспериментальной психологии (председатель –
Н.П. Вагнер), целью которого было научное изучение
феноменов телепатии, ясновидения, перемещений и
неожиданных появлений предметов. Протоколы
заседаний Общества публиковались в крупном
психологическом журнале “Вопросы философии и
психологии” (в виде отдельного приложения к тому
журнала за 1892 г.) [21].
Помещая эти сообщения, журнал, однако, сохранял
по отношению к ним особую точку зрения: в одном из
его следующих номеров была опубликована
рецензия В.С; Соловьева на книгу А.Н. Аксакова
“Анимизм и спиритизм. Критическое исследование
медиумических явлений” (СПб., 1893). В ней
знаменитый философ пишет: “Вся сила научного
эксперимента состоит в его повторяемости при тех
же условиях, и для этого сами условия должны: 1)
быть известны; 2) приведены в простейший вид и 3)
находиться в распоряжении экспериментатора. В
книге же Аксакова все действительно
убедительные факты принадлежат к числу
безыскусственных, самопроизвольно возникших и,
следовательно, только наблюдаемых и
констатируемых, а не экспериментальных явлений”
[26; 436]. Аргумент о воспроизводимости
действительно оказался камнем преткновения для
“психических исследований”, ведь ход
медиумических опытов целиком зависел от
состояния медиума, которое было очень хрупким и
изменчивым: если медиума проверяли, он ссылался
на то, что недоверие окружающих отрицательно
влияет на результаты. “Неповторимые”
медиумические опыты в 1920-х гг. были окончательно
отвергнуты научной психологией [41].
ОТКРЫТИЕ ПИФХОЛОГИЧЕСКИХ ЛАБОРАТОРИЙ В ЫЖНИКАХ
В последней четверти ХЖ в. психиатрия в России
стала самостоятельной дисциплиной: кафедры
психиатрии с клиниками существовали в
большинстве университетов; в это же время
земства получили право требовать от
правительства создания новых мест для
психически больных и открытия новых
психиатрических лечебниц. Открывавшиеся
вакансии занимали выпускники недавно
образованных кафедр. Институционализация
психиатрии была достигнута благодаря
героическим, без преувеличения, усилиям первых
русских психиатров – И.М. Балинского, И.П.
Мержеевского, А.Я. Кожевникова, П.И. Ковалевского,
А.У. Фрезе, С.С. Корсакова и других, которым
пришлось вести сложные “социальные
переговоры”, убеждая власть и общество в
необходимости расширения и гуманизации
психиатрической помощи, в проведении
соответствующих научных исследований.
Новое поколение психиатров могло если не почить
на лаврах, то все же больше времени, чем
“отцы-основатели”, уделять научной работе. В
1900-х гг. не только столичные клиники, но и
губернские больницы командировали своих врачей
за границу или на курсы усовершенствования в
Москву и Петербург. Исследования в
психиатрических больницах приобрели такое
распространение, что “отцы-основатели” ворчали:
“Теперь врачи стремятся уйти в плохонькие
лаборатории при земских больницах и
"обогатить науку" казуистическими и
лабораторными исследованиями в ущерб своим
прямым задачам общественного земского
характера... Нельзя не выразить пожелания, чтобы
молодые силы русской психиатрии отдавали
большую часть своей работы общественной
психиатрии, а не коснели в самодовлеющем
объективизме лабораторных исследований” (К.Р.
Евграфов, цит. по: [33; 322]).
О каких лабораториях идет речь в ламентациях
уважаемого деятеля земской медицины К.Р.
Евграфова? Об экспериментально-психологических,
которые с легкой руки В. Вундта, по примеру его
лейпцигской лаборатории, распространились по
Европе и Америке (в 1894 г. их насчитывалось уже 32 [5;
10]). Волна лабораторного строительства быстро
докатилась до России, подготовленная
соответствующими публикациями: переводами,
обзорами и оригинальными исследованиями в этой
области русских авторов. Первая психологическая
лаборатория в нашей стране была основана в 1885 г.
В.М. Бехтеревым при психиатрической клинике
Казанского университета (открытие клиники и
лаборатории при ней было условием, на котором В.М.
Бехтерев согласился занять кафедру в
провинциальной Казани). Устроенная Н.Н. Ланге в
Новороссийском университете в 1892 г. лаборатория
при кафедре философии (а именно там в российских
университетах преподавалась психология) была
лишь второй, и приоритет следовало отдать
психиатрам.
В 1894 г. в Московском университете состоялась
защита диссертации Н.Н.Ланге, оппонентом по
которой был С.С. Корсаков. В ответ на призыв
диссертанта “организовать при русских
университетах кабинеты для изучения
экспериментальной психологии” [14; 566] он заметил,
что такие кабинеты уже имеются при
психиатрических клиниках – в Казанском
университете, Военно-медицинской академии
(устроен В.М. Бехтеревым, когда он перевелся в
Петербург), в Дерпте. Есть, наконец,
“приспособления для психометрических
исследований и в Москве, и в Петербурге, и в
Харькове” [14; 582]. Другой психиатр, В.Ф. Чиж, также
пытался восстановить справедливость при оценке
“работ соотечественников-психиатров в области
опытной психологии” [29], о чем свидетельствует
его письмо, направленное в редакцию журнала
“Врач”.
В самом деле, уже в 1867 г. “отец русской
психиатрии” И.М. Балинский закупил для открытой
им клиники Военно-медицинской академии приборы
для психофизических и психометрических опытов
[15; 11]. С 1889 г. С.С. Корсаков на свои средства стал
приобретать психологические приборы для
психиатрической клиники Московского
университета [19]. Лаборатория там была основана в
1895 г., ее первым директором стал А.А. Токарский (1859
– 1901). Побывав на стажировке в Лейпциге и Париже,
он впоследствии делил свое время между
гипнотическими и лабораторными экспериментами
[31; 42], в университете он вел курсы
“физиологической психологии с упражнениями по
психометрии” и “гипнотизма с его приложением к
медицине” [1; 7]. А.А. Токарский постоянно
вкладывал свои средства в лабораторию; на его же
сбережения издавались ее “Записки” (всего вышло
пять выпусков). Эту лабораторию, скорее всего,
имел в виду Г.И. Челпанов, когда писал: “У нас при
Московском университете имеется
"психологический институт", устроенный (на
частные средства) по западноевропейскому
образцу” [31; 42].
ДИАГНОСТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ПСИХОЛОГИИ И
ПСИХИАТРИЯ
Преемником рано умершего А.А. Токарского по
лаборатории стал А.Н. Бернштейн (1870 – 1922),
ординатор, а затем ассистент Московской
психиатрической клиники. Здесь он начал работы
по психологической диагностике душевных
болезней, которые продолжил, став директором
Центрального полицейского приемного покоя для
душевнобольных в Москве (1902). А.Н. Бернштейн был
приверженцем нозологического направления,
популярного благодаря работам Э. Крепелина.
Нозологическая классификация душевных болезней
– по их этиологии, течению и исходу, а не по
сопровождающим их симптомам, – сменила прежнюю
симптоматологию. По замыслу Э. Крепелина, у
каждой “нозологической единицы” должна быть
своя психологическая картина; психиатрам
поэтому следовало найти “чисто формальные
нарушения душевной деятельности”,
психологические “формулы для точной
клинической диагностики” [28; 138].
В 1910 г. А.Н. Бернштейн и его единомышленники Г.И.
Россолимо, Ц. Балталон и Т.Ф. Богданов
организовали в Москве Общество
экспериментальной психологии (еще одно!), целью
которого считали приложение
лабораторно-психологических исследований к
клинике, “объективно-психологическое
исследование душевнобольных”, построение
“экспериментальной симптоматологии душевных
болезней” [2; 4]. Ими были созданы первые тесты на
русском языке:
“экспериментально-психологические схемы” (А.Н.
Бернштейн), или “психологические профили” (Г.И.
Россолимо), в которых диагностировались
восприятие и узнавание реальных предметов, их
цветных и схематических изображений, осмысление
(понимание картинок-сцен, пересказ историй),
обобщение (классификация однородных
изображений), комбинаторная способность
(арифметические действия, складывание
разрезанных картинок), соображение (заполнение
пропущенных слов и фраз) и память (в которой А.Н.
Бернштейн выделил особый параметр
восприимчивости и создал специальную методику
ее диагностики) [2; 15]. В “профилях” Г.И. Россолимо
число параметров увеличивалось до 11 [23].
Преемник А.Н. Бернштейна в психологической
лаборатории Московской психиатрической клиники,
Ф.Е. Рыбаков, выпустил один из первых в России
сборников психологических методик, куда вошли
тесты и методические приемы Ф. Гальтона, Г.
Мюнстерберга, А. Бурдона, Г. Эббингауза, А. Бине и
В. Анри, Э. Крепелина, А.П. Нечаева, А.Н. Бернштейна
и других (“Атлас для
экспериментально-психологического исследования
личности с подробным описанием и объяснением
таблиц, составленных применительно к цели
педагогического и врачебно-диагностического
исследования”. М., 1910). Работа по созданию методов
психологической диагностики велась также в
клинике Психоневрологического института – В.М.
Бехтеревым и С.Д. Владычко: “объективные методы”
распознавания душевных болезней как нельзя
более соответствовали бехтеревской программе
создания “объективной психологии”.
Однако “экспериментально-диагностические
схемы” крепелинистов встретили критику в среде
самих психиатров: на Х съезде Общества русских
врачей доклад А.Н. Бернштейна “Об
экспериментально-психологической методике
распознавания душевных болезней” вызвал острую
дискуссию. Возражения делились на две группы:
одни психиатры критиковали нозологическое
направление в целом, которое, по их мнению, “еще
ничем не доказало своих преимуществ и не
установило ни одной новой формы душевных
заболеваний” [28; 139]. Другие сомневались в
методологической обоснованности самой
психологической диагностики душевных болезней,
подозревая, что, будучи обследованной с помощью
этих методов, “вся масса населения оказалась бы
страдающей душевными болезнями” [28; 139]. Ссылаясь
на мнение психологов (Г.И. Челпанов), считавших,
что “в настоящее время в научной
экспериментальной психологии нет таких приемов,
при помощи которых можно было бы устанавливать
диагнозы” [30; 305], сторонники этой точки зрения
(В.П. Сербский, Н.Е. Осипов и другие) критиковали
саму идею давать “диагноз личности” на основе
методологически сомнительных критериев [20; 58].
Разногласия между психиатрами повлияли на то,
что вес психологических исследований на
медицинских факультетах был снижен. Выиграли от
этого, как мы увидим далее, философские кафедры.
СПОР ФИЛОСОФСКИХ И МЕДИЦИНСКИХ ОТДЕПЕНИЙ ЗА
ПРЕПОДАВАНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Что широкому читателю начала века было известно
об экспериментальной психологии?
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
посвящает ей статью, начинающуюся так:
“Экспериментальная психология – наука
сравнительно новая и мало известная в русском
обществе. Многие относятся к ней с
предубеждением и никак не могут примириться с
мыслью о существовании каких-то
"психологических лабораторий". Соединяя со
словом "лаборатория" представление о весах,
ретортах, печах, банках, ножах, несчастных
жертвах вивисекции, они с недоумением
спрашивают: разве можно положить душу на весы,
засадить ее в банку, подогреть на огне, разрезать
на части?” [24; 285].
Но если широкая публика еще колебалась в своем
отношении к психологическому эксперименту, то в
университетских кругах таких сомнений не было.
Уже в 1894 г. на диспуте по диссертации Н.Н. Ланге
стало ясно, что университетские философы вполне
готовы читать курс экспериментальной
психологии. Более того, они готовы бороться с
теми, кто начал преподавать ее раньше, –. с
кафедрами психиатрии медицинских факультетов.
Так обстояло дело не только в России, но и,
например, во Франции: в Сорбонне курс
экспериментальной психологии, читавшийся ранее
только на медицинских отделениях, был введен на
факультете словесности (Faculte des lettres).
Экспериментальная психология, как эмпирическая
наука, пользовалась особым уважением в эпоху
позитивизма; признав ее философской дисциплиной,
факультет повышал свой научный статус, получая,
кроме того, дополнительные ставки и субсидии [34;
140].
По этим же причинам и российские философы,
критиковавшие экспериментальную психологию с
методологических позиций, все же не отрицали
возможность ее преподавания на
историко-филологических отделениях. В 1895 г.
появился русский перевод книги А. Бине и его
коллег по лаборатории физиологической
психологии в Сорбонне “Введение в
экспериментальную психологию”, в которой
описывались устройство лабораторий, приборы,
методика экспериментов. Инициатором этого
издания был профессор психологии Петербургского
университета А.И. Введенский, типичный
кабинетный ученый (“armchair psychologist”). Тем не менее и
он признавал, что “в настоящее время при
университетском преподавании психологии уже
нельзя обходить молчанием экспериментальную
психологию” [5; 2]. Университетские философы,
занимающиеся экспериментальной психологией,
“вынуждены производить свои эксперименты или у
себя на дому при помощи приспособлений,
устроенных на частные средства, или в
лабораториях, существующих при других кафедрах
(физиологии и невропатологии), или же, наконец,
должны ехать в заграничную командировку” [5; 19].
Признавая тем самым, что психологические
лаборатории уже существуют в психиатрических
клиниках и что в них могут работать и психологи
философских отделений, А.И. Введенский был
вынужден аргументировать перед университетской
администрацией необходимость открытия новых
лабораторий. Во-первых, пишет он, “существующие
приспособления для
экспериментально-психологических исследований
при кафедрах душевных и нервных болезней... имеют
в виду не столько интересы психологии, сколько
физиологии, психиатрии и т.п.”, и следовательно,
нужны кабинеты для занятий “профессиональных
психологов” [5; 20]. Во-вторых, при таком положении
дел, когда экспериментальная психология
прикреплена к медицинским факультетам,
неизбежен ее натуралистический (а следовательно,
материалистический уклон), в то время как
психология должна быть философской наукой.
А.И. Введенскому вторит его московский коллега
Н.Я. Грот: “Весьма было бы грустно, если бы при
организации этого молодого еще дела в России мы
впали бы в нелепое заблуждение, что
экспериментальная психология есть только
психофизика и психофизиология, что кабинеты
экспериментальной психологии должны быть не
самостоятельными учреждениями, а филиальными
отделениями физиологических и физических
лабораторий, и что в них могут работать только
профессора и студенты медицинского факультета, а
не философии и филологии” [9; 617].
Кроме того, вниманию администрации предлагался
еще один весьма убедительный довод –
относительно небольшие затраты на оборудование
психологических кабинетов: “устройство
психологических кабинетов обходится
сравнительно дешево, настолько дешево, что в
Геттингене и Бонне кабинеты утверждены, строго
говоря, путем частных пожертвований... Достаточно
будет и 4000 рублей для полного устройства
кабинета” [5; 21].
Вскоре в Университете Св. Владимира в Киеве под
руководством Г.И. Челпанова начинает действовать
психологический семинарий, при котором
организуются лабораторные занятия для
студентов. В 1907 г., когда Г.И. Челпанова приглашают
профессорствовать в Московский университет,
семинарий и кабинет переводятся туда; еще
несколько лет спустя на их базе создается
Психологический институт. Торжественно открытый
в 1914 г., этот институт – один из лучших по
устройству и оснащению в мире, – возможно, и стал
тем “призом”, который кафедры философии
выиграли в споре с кафедрами психиатрии[4]
ЗАЮПОЧЕНИЕ
Итак, во второй половине ХIXв. – до появления
психологических лабораторий и какое-то время
наряду с ними – наиболее влиятельной отраслью
эмпирических исследований была клиническая
психология. Самое большое доверие
психологов-естествоиспытателей вызывал
“эксперимент, поставленный природой”. Душевная
болезнь и искусственно вызванные патологические
состояния позволяли “выключать” одни
психические функции, обнажая работу других.
Феноменальные способности, как и другие крайние
проявления психики – от “обманов чувств” и
“раздвоения личности” до телепатических
феноменов, – также рассматривались в качестве
“природных экспериментов”. Таким образом,
значительная доля психологических исследований
выпадала на долю психиатров. Российская
психиатрия, имевшая тесные связи с лидером в этой
области – психиатрией французской – не была
исключением. Патопсихологические исследования
вели С.С. Корсаков, И.А. Сикорский, В.М. Бехтерев,
В.Ф. Чиж и другие психиатры. Популярными были
работы с гипнозом; не обошла Россию и мода на
“психические исследования” медиумических
феноменов.
Психиатрические клиники стали местом не только
для клинических, но и для лабораторных (в
вундтовском смысле слова) исследований: именно
здесь были устроены первые в России
психологические лаборатории по немецкому
образцу. Курс экспериментальной психологии
впервые стал читаться также преподавателями
кафедр нервных и душевных болезней. В клинике
начали развиваться и первые диагностические
исследования, созданы первые тесты на русском
языке. Вскоре, однако, кафедры философии,
традиционно считавшие психологию своим
предметом, вступили в спор за преподавание
экспериментальной психологии. Благодаря
усилиями Н.Н. Ланге, А.И. Введенского, Н.Я. Грота,
Г.И. Челпанова и других ученых на кафедрах
философии были открыты лаборатории. Вскоре
экспериментом в собственном смысле слова стала
считаться немецкая модель, а времена, когда
“действительно объективным” признавался
“природный эксперимент”, постепенно отошли в
прошлое.
1. Бернштейн А.Н. А.А. Токарский (некролог) // Вопр.
филос. и психол. 1901. № 4(59). С. 5 – 9.
2. Бернштейн А.Н.
Экспериментально-психологическая методика
распознавания душевных болезней М: Тип. Печатня
С.П. Яковлева, 1908.
3. Бехтерев В.М. Автобиография (посмертная). М:
Огонек 1928.
4. Бине А. Изменения личности. СПб.: Изд-во А.С.
Суворина, 1894.
5. Бине А. и др. Введение в экспериментальную
психологию. СПб.: Тип. П.П. Сойкина, 1895.
6. Бине А., Фере Ш. Животный магнетизм. СПб.: Изд-во
А.С. Суворина, 1890.
7. Боткин Я.А. Принципы психотерапии (принципы
лечения психическими влияниями). М.: Типо-лит. В.
Рихтер, 1897.
8. Годнев И.В. Об естественном и экспериментальном
сомнамбулизме и явлениях одностороннего
гипнотизма. Казань: Изд-во Казанск. ун-та, 1887.
9. Грот Н.Я. Основания экспериментальной
психологии // Вопр. филос. и психол. 1895. № 5(30). С. 568
– 618.
10. Данилло С.Н. О влиянии некоторых ядов (спирт,
опий, гашиш) на сознание человека. СПб.: Изд-во К.
Риккера, 1894.
11. Дионесов С.М. К истории применения гипноза с
лечебной целью в России // Из истории медицины/
Под ред. В.В. Канепа. Вып. 7. Рига: Изд-во АН Латв.
ССР, 1967. С. 85 – 95.
12. Егоров Б.Е. Гипноз, психотерапия,
бессознательное. М.: НПО “Прагма”, 1993.
13. Корсаков С.С. К психологии микроцефалов // Вопр.
филос. и психол. 1893. № 5(20). С. 1 – 29.
14. Ланге Н.Н. О значении эксперимента в
современной психологии // Вопр. филос. и психол.
1894. № 4(24). С. 566 – 578.
15. Мержеевский И.П. Памяти И.М. Белинского // Иван
Михайлович Балинский, отец русской психиатрии,
по воспоминаниям его учеников. Киев: Лито-тип.
т-ва И.Н, Кушнерева и К0, 1902. С. 1 – 16.
16. Михайлов В.О. Расследование о целебности
влияния, называеиого животно-магнетическим. М:
Бухтеев, 1871.
17. Московское психологическое общество // Вопр.
филос. к психол. 1895. № 5(30). С. 712.
18. Мочутковский О.О. Об истерических формах
гипноза. Одесса, 188&.
19. Музей истории медицины Московской медицинской
академии. Опись дел, полученных из Архива
Психиатрической клиники. Ед. хран. 13 и 18.
20. Осипов Н.Е. Программа исследования личности. М.:
Тип. Штаба Моск. Военного Округа, 1914.
21. Протоколы заседаний Русского общества
экспериментальной психологии, 1891 – 92 гг. // Вопр.
филос. и психол. 1892. № 12 Приложение.
22. Розенбах П.Я. Современный мистицизм.
Критический очерк. (Рец. на кн.) // Вопр. филос. и
психол. 1983. № 2(17). С. 75.
23. Россолимо Г.И. Психологические профили.
Количественное исследование психических
процессов в норме и патологических состояниях.
Методика. М., 1917.
24. Серебряников В. Экспериментальная психология
// Энциклопедич. словарь Брокгауза и Ефрона. Спб.:
Тип. Акц. Об-ва “Издательское дело”,
Брокгауз-Ефрон, 1904. Т. ХL. С. 285 – 290.
25. Сироткина И.Е. От реакции к живому движению: Н.А.
Бернштейн в Психологическом институте 1920-х гг. //
Вопр. психол. 1994. № 4. С. 16 – 28.
26. Соловьев В.С. Современное состояние вопроса о
медиумизме // Вопр. филос. и психол. 1894. № 2(22). С.
424-437.
27. Спиритизм // Энциклопедич. словарь Брохгауза и
Ефрона. Т. ХXI. СПб.: Тип. Акц. Об-ва “Издательское
дело”, Брокгауз-Ефрон, 1900. С. 224 – 226.
28. Суханов С.А. Корреспонденция из секции нервных
и душевных болезней Х Пироговского съезда 26
апреля 1907 г. // Современная психиатрия. 1907. № 5. С. 138
– 140.
29. Хроника и смесь // Неврологический вестник.
Казань, 1894. Т. 2. Вып. 4. С. 206.
30. Челпанов Г.И. Задачи современной психологии //
Вопр. филос. и психол. 1909. № 4(99). С. 285 – 308.
31. Челпанов Г.И. Обзор новейшей литературы по
психологии (1890 – 96). Киев: Тип. Императ. ун-та Св.
Владимира, 1897.
32. Чиж В.Ф. Нравственность душевнобольных // Вопр.
филос. и психол. 1891. № 7. С. 122 – 148.
33. Юдин Т.Н. Очерки по истории отечественной
психиатрии. М.: Медгиз, 1951.
34. Brooks J.I. Philosophy and psychology at the Sorbonne, 1885—1913 // J. of the
History of the Behavioral Sciences. 1993. V. 29. P. 123—145
35. Danziger K. Constructing the subject: Historical origins of psychological research.
Cambridge, etc, Cambridge Univ. Press, 1990.
36. Danziger К. The origins of the psychological experiment as a social instituttion //
Amer. Psychol. 1985. V. 40. P. 133—140.
37. Ellenberger H.F. The discovery of the unconscious. N. Y.: Basic Books, 1970.
38. Janet P. L'Automatisme psychologique. Paris: Alcan, 1889.
39. Korsakoff S. Etude medico-psychologique sur une forme des maladies de la memoire //
Rev. philosophique. 1889. V. 11. P. 156—179.
40. Le Malefan P. Sciences psychiques, metapsy-chiques et psychologie. Cotoiment et
diverse (sous presse).
41. Nicolas S. La memoire dans l'oeuvre d'Alfred Binet (1857—1911) // L'Annee
psychologique. 1994. N 94. P. 257—282.
42. Plas R. La psychologie pathologique d'Alfred Binet // Les origines de la psychologie
scientifique: Centieme anniversaire de L'Annee psychologique (1894—1994). Paris: Presses
Universitaires de France, 1994. P. 229—245.
Поступила в редакцию 31.V.1995 г.
------------------------------------------------------------------------
Данное исследование вьюолнеио при лоддержкс
Фонда фундаментальных исследований. Авпюр
благодарит А.Г. Выгона и сотрудников Музея
испюрии лидицины Московской медицинской
окодемии, познакомивших ее с лишериалами ло
исюории Психиишрической клиники им. С.С.
Корыкова.
[1] Историография этого вопроса дана в работах Е.А.
Будиловой, В.А. Колщовой, О.М. Тутущдлна, М.Г.
Ярошевского.
[2] Имеется в виду феномен, возникающий в
состоянии глубохого гипнотического сна – на
летаргической сгадии, по Ж.-М. Шарко, когда для
вызова сокращения мышцы достаточно легкого
прикосновения или поглаживания хожи.
[3] А.Н. Аксахов был активньм издатечем ли-тературы
по медиумизму, в том числе “Сборника статей А.М.
Бутлерова по медиумизму” (СПб., 1889), а также
мсурнала на немецком языке “Психичесхие
исследованияэ (“Рьусй~ьсЬе ЯМ4)еп”). С этим
связано забавное недоразумение: критикуя
медиумические исследования, русский психи-атр
П.Я. Розенбах пишет о “германском мисти-цизме”,
который вступил “е особо тесную связь с
психологией”. Это, по его мнению, выражается в
существовании журнала “РьусЫьсйе БМ4~еп”,
издатель которого, тем не менее, русский [22; 75].
[4] Интересно, что “собойденные” естественные
факультеты пытались взять реванш умк в советское
время: в 1924 г. при знаменитой реорганизации
Психологического института на это учремдение
претендовали одновременно
физико-математический факультет Московсхого
университета, шторый просил передать инсгитут в
свое ведение для размещения в нем кафедры
физиологии, и университетскы психиатрическая
клиника. Ее директор П.Б. Ганнушкин мотивировал
свою просьбу те~ что эхспериментальная
психология изучалась на медицинсхом фахультет
испохон ве-ку; х тому же ее присутствие именно на
медицинсхом отделении призвано обеспечить
материалистичесий хврактер этой дищынжны [25; 21].
Далее...
|