Вопросы психологии

[Реклама]

[Реклама]

[Реклама]

[Реклама]

[Реклама]

Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в пятилетнем ресурсе (1995-1999 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

ИСТОРИЯ ПСИХОЛОГИИ

УОЛТЕР КЕННОН, ИВАН ПАВЛОВ И ПРОБЛЕМА ЭМОЦИОНАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ*


М.Г. ЯРОШЕВСКИЙ

 

Сближение И.П. Павлова с великим американским физиологом У. Кенноном произошло при необычных обстоятельствах. В 1923 г. И.П. Павлов вместе с сыном Владимиром приехал в Америку. После пребывания в Нью-Йорке отец и сын должны были осмотреть лаборатории Нью-Хейвена, а также Бостона, где работал У. Кеннон. В простом вагоне поезда, уходившего из Нью-Йорка, отца и сына ограбили. Оскорбленный и обескураженный И.П. Павлов потребовал, чтобы ему предоставили возможность немедленно вернуться в Россию. С помощью У. Кеннона неприятный инцидент был сглажен, и И.П. Павлов смог выполнить первоначально намеченную программу своего путешествия по Соединенным Штатам. И.П. Павлов стал гостем У. Кеннона, поселился у него, подробно ознакомился с его лабораторией и долгие часы провел в беседах с ним. Между ними возникла многолетняя дружба. И.П. Павлов вновь посетил У. Кеннона в 1929 г., когда приехал в США на Международные физиологический и психологический конгрессы. Эти дни совпали с днем рождения (восьмидесятилетием) И.П. Павлова, торжественно отмеченном в доме У. Кеннона. Жена Уолтера Корнелия вспоминала: "Павлова тепло приветствовали все члены нашей семьи. Пятеро детей, две сестры Уолтера и мой отец. Имя Павлова было им хорошо знакомо, и они были счастливы слушать его чарующие рассказы, ответить на его вопросы. Для детей он остался славой России, для взрослых же - великим ученым. Милого и учтивого старца долго будут помнить на этих солнечных холмах, которые он любезно почтил своим присутствием" [7; 33]. Когда через несколько лет в России собрался 15-й Международный физиологический конгресс, И.П. Павлов настоял на том, чтобы право произнести вступительную речь было предоставлено У. Кеннону. Известный американский физиолог Ч. Брукс отмечал: "Кеннон на протяжении жизни был другом И.П. Павлова. Он беседовал с Павловым много раз об их взаимных и несходных интересах. Понятие об условном рефлексе предполагает появление длительных адаптивных изменений и даже включенность вегетативной системы" [9; 4]. Ч. Брукс упоминает об адаптации и гомеостазе, поскольку в разработке учения об этом принято усматривать важнейшую заслугу У. Кеннона. Его принято называть "отцом гомеостаза", так как в его книге "Мудрость тела" (1932) [16] фундаментально обосновывалась восходящая к К. Бернару идея о саморегуляции постоянства внутренней среды организма, ее веществ и процессов, о мудрости защитных реакций и автоматизме работы внутренних органов [9]. Ч. Брукс в процитированной оценке близости И.П. Павлова к У. Кеннону отмечает теснейшую связь между их открытиями, принесшими им всемирную славу. Условный рефлекс трактуется как реакция адаптивного характера. Не случайно И.П. Павлов уже в своей программной речи на Международном медицинском конгрессе в Мадриде, где он впервые оповестил об открытии условных рефлексов, представил их как воплощение общебиологического закона приспособления организма к среде. В этом феномене, подчеркивал он, нет "ничего... кроме точной связи элементов сложной системы между собой и всего их комплекса с окружающей обстановкой" [5; Кн. 1; 25]. Он говорил тогда же: "К сожалению, мы не имеем до сих пор чисто научного термина для обозначения этого основного принципа организма - внутренней и внешней уравновешенности его" [5; Кн. I; 26]. Через несколько десятков лет У. Кеннон изобрел этот термин, назвав "уравновешенность" гомеостазом.

Физиологическим работам У. Кеннона, раскрывшим механизм гомеостаза, предшествовало изучение эмоций, побудившее его оценить их с точки зрения защитных функций, стоящих на страже сохранения "уравновешенности". В борьбе за гомеостаз важными "действующими лицами" выступили эмоции страха и ярости. Их службу У. Кеннон связывал с подготовкой организма к действию. "Страх ассоциируется с инстинктом бегства, ярость - с инстинктом нападения" [16; 213]. Изучение телесных изменений в поведении животных при эмоциональных вспышках велось в гарвардской лаборатории У. Кеннона с помощью объективных физиологических методов. Но каждый экспериментальный факт он оценивал в широкой биологической перспективе.

Контакты с И.П. Павловым У. Кеннон надеялся установить еще в 1916 г. вскоре после выхода в свет своей книги об эмоциях. Из сохранившейся переписки явствует, что он отправил И.П. Павлову оттиски своих работ, сомневаясь, впрочем, что в эти дни "борьбы и бедствий" они дойдут до адресата. "Будьте добры, - писал он, - прислать мне некоторые оттиски наиболее важных статей по условным рефлексам. Наш прежний интерес к физиологии пищеварительных желез и моторной функции пищеварения теперь изменился, и мы обратились к анализу явлений между психологией и физиологией" [6; 265-266]. У. Кеннон говорил о другом "пограничьи", чем отвоеванное

для детерминистского объяснения И.П. Павловым. Но оба хорошо видели, что новая область, в которой они отныне прочно и независимо друг от друга утвердились, не совпадает с традиционной предметной областью ни физиологии, ни психологии. На научном горизонте вырисовывался новый предмет, обретший вскоре обобщенное имя поведения. И.П. Павлов смог ответить У. Кеннону лишь через несколько лет. "Меня, - писал он, - в высшей степени интересуют ваши исследования по влиянию эмоций на животный организм" [6; 267].

И.П. Павлов и У. Кеннон работали по различным исследовательским программам. Однако их общение, как непосредственное, так и на уровне "диалога", обусловленного пересечением идей, запечатленных в текстах, оказало воздействие на научные искания и ориентации друг друга. Воздействие павловских идей на У. Кеннона обнаруживается достаточно отчетливо. Что же касается отраженности достижений У. Кеннона в динамике павловской разработки проблем высшей нервной деятельности, то здесь столь неоспоримые влияния не прослеживаются, поскольку прямого цитирования работ своего американского друга в научных публикациях И.П. Павлова нет. (Лишь однажды И.П. Павлов упомянул о У. Кенноне на знаменитых "средах".) Тем не менее я надеюсь убедить читателя в том, что их научные контакты не прошли бесследно и для И.П. Павлова.

Оба ученых первоначально прославились своими ставшими классическими работами в области физиологии пищеварения. И.П. Павлов начал эти работы в 70-х гг. прошлого века (после знакомства с исследованиями Р. Гейденгайна). У. Кеннон опубликовал свою первую работу в этой области, изучив уже завершенные исследования И.П. Павлова, когда был еще студентом (1898). Его студенческая статья запечатлела новый метод исследования, начавший новую эру в гастроэнтерологии (У. Кеннон стал изучать двигательную функцию пищевода и желудка с помощью только что открытых лучей Рентгена, используя контрастную массу) [11]. Первая главная книга У. Кеннона, обобщившая огромное количество его опытов, проведенных новым методом, называлась "Механические факторы пищеварения" [13]. Между тем именно знакомство с работами И.П. Павлова по физиологии пищеварения побудило У. Кеннона задуматься над тем, не действуют ли на работу органов пищеварения наряду с механическими факторами другие переменные, прежде всего те, что принято называть психическими. Ссылаясь на английский перевод павловской книги "Работа пищеварительных желез" [19], У. Кеннон писал: "Павлов сообщил, что в добавление к хорошо известной "психической секреции" слюны наблюдается секреция желудочного сока на приятную пищу. Позже было обнаружено, что и панкреатическая секреция может быть тоже "психической"" [12; 112].

Психический фактор указывал на зависимость секреции от нервной регуляции. От нее же, как говорили эксперименты У. Кеннона, зависела и моторная функция. Не сами по себе нервные импульсы (в данном случае идущие из вегетативной нервной системы) вызывали реакцию пищеварительного тракта, а психические стимулы, скрытые за чисто соматическим раздражением. Эти стимулы (аппетит и вкус пищи) оказывались столь же реальными детерминантами телесных изменений, как нервные волокна, от которых зависит моторика желудка и сокоотделение. Напоминая, что чувствования, благоприятные для функции пищеварения, были впервые плодотворно изучены И.П. Павловым, У. Кеннон отмечал: "Очевидно, что наличие пищи в желудке не служит первым условием секреции. И так как сок выделялся только когда собаки испытывали аппетит, а пища оказывалась для них приятной, был сделан вывод, что в данном случае имелась подлинная психическая секреция" [1; 5]. По такому же руслу, как и И.П. Павлов, в годы, предшествовавшие его превращению (как он сам называл) в "условника", т.е. исследователя условных рефлексов, стал продвигаться У. Кеннон, решая вопрос о природе состояний, способствующих нормальной регуляции двигательных функций желудочно-кишечного тракта. "Изучая механические аспекты пищеварения, - писал он, - я пришел к выводу, что, подобно тому как имеется "психическая секреция", сходным образом имеется, вероятно, "психический тонус", т.е. "психические сокращения" желудочно-кишечных мышц, как результат принятия пищи. Ибо если перерезать вагус, усиливающий тонус мышц стенок желудка, непосредственно перед тем как животное принимает пищу, то обычные сокращения, видимые посредством рентгеновских лучей, не наблюдаются, если же нервы вагуса перерезаются после приема пищи, то начавшиеся сокращения продолжаются без остановки" [14; 12]. Итак, как И.П. Павлов, так вслед за ним и У. Кеннон фиксировали недостаточность чисто физиологических объяснений секреции, с одной стороны, и моторной функции - с другой. Оба использовали применительно к функции пищеварительных желез (И.П. Павлов) и функции гладких мышц (У. Кеннон) термин "психическое". Упоминание о психике неизбежно вызывало в умах людей той эпохи весь комплекс ассоциаций, сложившихся благодаря вековым воззрениям на психическое (душевное), как причастное особому бессубстратному миру, лежащему по ту сторону всего телесного. Но, вопреки этим ассоциациям, и И.П. Павлов, и У. Кеннон, рискуя вызвать подозрения в отступлении от естественнонаучных принципов, отважились говорить о психике в "стерильно" физиологических публикациях. Тем самым созревали предпосылки, чтобы превратить явления, которые считались пришельцами незримого внутреннего мира, в предмет реальной, адекватной естественнонаучным критериям разработки в лабораторных условиях.

Очевидно, что это носило "взрывной" характер по отношению к традиции. Ибо расшатывались привычные принципы как физиологического, так и психологического объяснения. Под физиологическим было принято понимать обращение к материальным физико-химическим по своей природе агентам как единственно реальной причине доступных объективному наблюдению и экспериментированию процессов. Прилагательное "психическое" в качестве регулятора секреции и моторики невозможно было совместить с этим каноном. Но и с объяснительными принципами психологии оно было несовместимо, ибо психическое означало явленное сознанию субъекта. (Правда, в "запасе" было понятие о бессознательной психике, но под ней разумелось то же самое субтильное психическое, но вытесненное из сознания, находящееся под его порогом.)

Оба исследователя, говоря о психической регуляции пищеварения, подчиняясь логике естественнонаучного познания, пусть безотчетно, но отделяли от "психики" то, что принималось в их времена за ее главный признак, - представленность в душе, в сознании, во внутреннем мире субъекта (тем более что эксперименты проводились ими на животных). По сути дела, возникала терминологическая несуразица, которая препятствовала адекватному объяснению открытой ими реальности, выводившей научную мысль за пределы классической дихотомии тела и души (сознания). И.П. Павлов от "психической секреции" пищеварительных желез шел к учению об условных рефлексах. У. Кеннон от "психического тонуса" - мышц желудка и кишечника - к учению о "главных эмоциях". На телесные изменения, давшие повод соотнести их с эмоциями (боли, страха, голода, гнева), У. Кеннон натолкнулся, изучая механические факторы пищеварения и именно ими объясняя феномены, зримые в организме с помощью рентгеновских лучей. Одним из труднообъяснимых феноменов оказалось торможение перистальтики. Ее усиление при приятной пище соответствовало общим представлениям о биологической целесообразности подобной реакции, поскольку она способствует лучшей ассимиляции необходимых для жизнедеятельности физико-химических компонентов. Но прекращение функции? Каков может быть его биологический смысл? У. Кеннон признавался, что первоначально он не мог его понять. Картина стала постепенно проясняться, когда он обратил внимание на публикации данных, где некоторые авторы зафиксировали противоречащие классическим опытам И.П. Павлова, говорившим об усилении секреции желудочного сока, факты ее резкого ослабления в тех случаях, когда подопытные животные находились в состоянии сильного эмоционального возбуждения. Конечно, об этом эмоциональном состоянии можно было судить только по внешним реакциям, по объективно наблюдаемым телесным изменениям, т.е. по поведению.

Наряду с изучением литературы, трактующей это явление, У. Кеннон использовал в своих лабораторных пробах особую ситуацию: естественную вражду между двумя лабораторными животными - собакой и кошкой. Объектом его исследований стало влияние на пищеварение состояний, которым он и дал имя главных эмоций. Изучению жизненного, биологического смысла телесных изменений, сопряженных с ними, была посвящена новая (вторая) исследовательская программа У. Кеннона, результаты исполнения которой запечатлела его вторая (после "Механических факторов пищеварения") книга "Телесные изменения при боли, страхе, голоде и ярости" [14].

Итак, и И.П. Павлов, переходя к условным рефлексам, и У. Кеннон, переходя к эмоциям, названным им "главными", совершали радикальные методологические (а не только методические) преобразования в исследовании жизнедеятельности. Оба переходили от изучения одной из функциональных систем (пищеварения) к поведению целостного организма, т.е. к особому типу его взаимодействия со средой. Ведь и условные рефлексы, и эмоции страха и ярости, ставшие (наряду с болью и голодом) главным объектом нового направления кенноновских исследований, выступают в качестве реакций, которые носят особый интегральный характер. Они даны в системе "организм - среда" и не могут быть объяснены вне ее. Это не значит, что великий принцип единства организма и среды действует в полную силу лишь с переходом к условнорефлекторным и эмоциональным регуляциям. Речь идет о различных формах реализации этого принципа. Он выступает на многих уровнях: молекулярном, энергетическом, химическом, а также на уровнях функционирования различных физиологических и психологических систем. Здесь же выделяется тот уровень, который целесообразно назвать поведенческим. Поведение - особая категория, не редуцируемая ни к физиологическим, ни к психологическим факторам, хотя и реализуемая посредством них.

В условном рефлексе как поведенческом акте задействован физиологический механизм (по И.П. Павлову - кора и ближайшая к ней подкорка), но он становится поведенческим только тогда, когда в нем представлены условия среды в виде различаемых мозгом внешних (средовых) раздражителей, играющих роль сигналов. В кенноновской "главной эмоции" также задействован физиологический механизм (вегетативно-гормональный), но он становится поведенческим только тогда, когда осваивает значимые для выживания организма внешние объекты и ситуации. К важнейшим открытиям У. Кеннона относится экспериментальная разработка модели этого физиологического механизма. Она поглотила четыре года напряженного труда и привела к результатам, опровергавшим популярную, хотя и казавшуюся парадоксальной теорию эмоций учителя У. Кеннона по Гарварду У. Джемса. (Одновременно с У. Джемсом, но независимо от него к аналогичному воззрению пришел датский анатом К. Ланге.)

Речь шла о причинном отношении между телесными изменениями, всегда сопряженными с испытываемой человеком эмоцией, и тем, как она им переживается, осознается. Традиционный взгляд трактовал это причинное отношение в пользу первичности переживания, производности физических симптомов. Гипотеза Джемса-Ланге перевернула это отношение. Она представила его первичным причинным членом телесные изменения, вторичным - субъективную реакцию на них в виде переживаний гнева, страха, радости и т.п. Согласно ставшей классической формуле У. Джемса: "наиболее рационально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы" [2; 308-309]. За этой формулой, касающейся одного из разрядов психических проявлений, сквозило общее воззрение на душу (сознание) и тело, а также их причинную связь, т.е. на психофизиологическую проблему.

Замечу, что последний высший взлет творческой энергии Л.С. Выготского был поглощен не в меньшей степени, чем проблемой связи мышления и речи, проблемой мышления и аффекта, иначе говоря - роли эмоций в душевной жизни человека. Он не успел завершить (как и многое другое) обширный трактат об аффектах, в центре которого критика формулы Джемса-Ланге. Природа эмоций тщательнейшим образом была проанализирована Л.С. Выготским в исторической контроверзе двух психологий: каузальной (объяснительной) и интенциональной (описательной). За этим, в свою очередь, звучал роковой вопрос: способна ли психология вообще стать наукой? Объяснительная психология эмоций (включая версию Джемса-Ланге) "заводит нас в тупик бессмысленного причинного объяснения" [1; Т. 6; 288]. Интенциональная психология превращает переживание в "автономную область действительности, лежащую вне природы и вне жизни" [1; Т. 6; 294]. Критика Л.С. Выготским "двух психологий" построена, как и они сами, на диадической схеме "либо тело, либо сознание". У. Кеннон и И.П. Павлов вводили третью переменную (константу) - поведение. А эта категория интегрировала как причину (как и в объяснительной психологии, под причиной понимался телесный механизм), так и смысл. (Как и в интенциональной психологии, под смыслом понималась, однако, не интенция сознания, а биологическая предназначенность эмоции.)

Своим трактатом об эмоциях Л.С. Выготский учит, что историческая рефлексия, обращая взор к давно изжившим себя представлениям (что может быть архаичнее декартовой гипотезы о животных духах, колеблющих мозговую железу!), обнажает, благодаря раскрытию методологической инфраструктуры этих представлений, источник современных коллизий. Эта рефлексия способна соотнести современность с исканиями прежних веков лишь потому, что сквозь конкретные воззрения и гипотезы, касающиеся организма и его психических функций, проникает в глубь их категориальных схем, связующих седую старину с передним краем науки. Стержнем указанных схем служит принцип детерминизма, выступивший у Р. Декарта в образе механической причинности - и в этом же образе вошедший в гипотезу Джемса-Ланге. Перевернув привычное понимание отношений между эмоциональным сознанием и тем, что при этом происходит с телесным устройством, она по-прежнему вращала мысль в заколдованном кругу механодетерминизма. Душа (потрясаемая чувствами) и тело оставались двумя субстанциональными величинами, одна из которых по закону механической причинности действует на другую. Л.С. Выготский мудро констатировал, что "проблема причинного объяснения есть основная проблема возможности психологии как науки" [1; Т. 1; 299]. Но это общее положение неотвратимо требует перевода на конкретно-исторический язык. И понятие о причинности, и понятие о величинах, которое оно ставит в зависимость, изначально историчны и преобразуются от одной эпохи в освоении мыслью реальности к другой. Согласно Р. Декарту (великую тень которого Л.С. Выготский увидел за претендовавшей на новаторство концепцией Джемса-Ланге), душа только мыслит, а тело только движется. Для своего времени этот постулат был подлинной революцией в объяснении отношений между телесными процессами и душой, которой со времен Аристотеля предписывалась организация телесных процессов. Под душой отныне понималось только сознание, а тело, освобожденное от управления душой, попадало в разряд физических объектов, движимых законами механики. Эта детерминистская трактовка организма, с одной стороны, и выделение сознания как конституирующего признака психики - с другой, обусловили успехи в познании телесной организации и заложили семя будущей психологии как науки о сознании. Тем самым был предопределен безысходный дуализм в объяснении телесного и психического. "Как в легенде два дерева, соединенных вершинами, разодрали надвое тело древнего князя, так всякая научная система будет разодрана надвое, если она привяжет себя к двум разным стволам" [1; Т. 1; 417]. Учение Джемса-Ланге разрывало сознание эмоционального состояния и процессы в мышцах и сосудах, механически провоцирующие эти состояния. Это учение объясняло эмоции как эффект изменений, происходящих на периферии организма.

С появлением книги У. Кеннона [3] ее поставили в один ряд с этим учением, с тем отличием от него, что телесный субстрат эмоций перемещался с периферии организма в вегетативную нервную систему (ее симпатический отдел) и надпочечники. В русском предисловии к переводу книги У. Кеннона Б.М. Завадовский написал, что У. Джемс высказал "гениальную по своей проницательности мысль, касающуюся природы эмоций"; эти положения "облекаются на наших глазах в реальные, конкретные формы биологического эксперимента" [3; 3]. Между тем новаторский характер концепции У. Кеннона заключался не только в том, что она является центральной, а не периферийной, но также и в том, что она была не умозрительной, а выверенной множеством экспериментальных методик. Чтобы оценить ее новаторский смысл, напомню об историческом характере как принципа причинности (детерминизма), так и тех понятий об эмоциях и организме, взаимоотношение между которыми осмысливается сквозь "волшебный кристалл" этого принципа. Учителями У. Кеннона являлись не Р. Декарт и Н. Мальбранш, а Ч. Дарвин и К. Бернар. Соответственно не механо-, а биодетерминизм направлял его исследовательский поиск.

Для предшественников У. Кеннона (как тех, в противовес которым У. Джемс и К. Ланге предложили свою интерпретацию причинных отношений между организмом и эмоцией, так и для них самих) эмоция означала факт сознания. Постулировалось, что в этом случае сознание субъекта автоматически отражает пертурбации, которые происходят с кожными покровами (их покраснение или побледнение), дыханием, слезными железами (плач), мышечной системой (пароксизмы смеха, дрожь и пр.). Для У. Кеннона же эмоция - это не факт сознания, а факт поведения целостного организма по отношению к среде, компонент общего комплекса активности этого организма, необходимой, чтобы выжить. Биодетерминистская ориентация мысли У. Кеннона позволяла рассматривать телесные изменения не только как прямой ответ на стимулы, действующие в данный момент, но и как реакцию на возможно более эффективное поведение в предстоящих обстоятельствах. Эта готовность организма к событиям, которые еще не произошли, его преднастройка на будущее (в форме эмоций) выступали в качестве свойств, не заложенных изначально в природе живого (точка зрения витализма), а отчеканенных в тигле естественного отбора. Множество операций, проведенных в кенноновской школе над животными, доказали, что внешне наблюдаемые признаки поведения, которые можно назвать эмоциональными, порождаются глубинными сдвигами в нейрогуморальных процессах. Эти сдвиги готовят организм к критическим ситуациям, которые требуют повышенной траты энергии, снятия усталости, предотвращения кровопотери и т.п. Выяснилась важнейшая роль гормона надпочечников адреналина в этой мобилизационной преднастройке. У. Кеннон, учитывая роль адреналина, назвал его "гормоном нападения и бегства". (На одном из докладов о своих открытиях У. Кеннон сообщил, что благодаря выбрасываемому в кровь при сильных эмоциях адреналину в числе других его "мобилизационных" эффектов происходит увеличение в крови поступающего к мышцам сахара; на следующий день одна из газет ошарашила читателя "научной сенсацией": "разгневанные мужчины становятся слаще".)

Здесь имелись в виду те формы поведения, которым, чтобы отличать их от других, У. Кеннон дал имя "главных эмоций". Термин нес печать причастности к области психологии. Ведь и учитель У. Кеннона У. Джемс назвал работу, где излагалась его концепция, "Что такое эмоция?". Она относилась к разряду психических феноменов. Но для У. Джемса тогда психическое означало явленное в сознании. У У. Кеннона же, как сказано, оно радикально меняло свой категориальный облик. У. Кеннон ищет новый язык для обсуждения эмоционального поведения - и находит его у И.П. Павлова. Оно отныне трактуется им в терминах рефлексов - безусловных и условных. Главная эмоция для У. Кеннона отныне не что иное, как безусловный рефлекс. Картина поведения таламического (лишенного высших нервных центров) животного свидетельствует, согласно У. Кеннону, в пользу положения о том, что эмоция в ее внешнем выражении является сложным безусловным рефлексом. "Типичной эмоции, - подчеркивает он, - присущи все характеристики простого рефлекса" [15; 244]. Она является врожденной, быстро вспыхивающей, постоянной и полезной по отношению к определенному разряду стимулов. Она отличается от элементарных рефлексов "не качеством, а сложностью" [15; 244]. Заложенная в древней части мозга - мозговом стволе, она развертывается на различных уровнях фило- и онтогенеза стереотипно и автоматически, притом в любых обстоятельствах, адекватных ее биологическому смыслу. Ее автономность подтверждается физиологическим экспериментом. Удаление надстраивающихся над таламусом центров у подопытных животных ничего не изменяет ни в мышечной установке, ни в висцеральных функциях (расширение зрачков, повышение давления, выброс адреналина и т.д.), характерных для обычного эмоционального поведения.

От каких же факторов зависит его нестереотипность, вариабельность в изменчивых и непредсказуемых условиях жизнедеятельности?

В обсуждении этого вопроса опорным для У. Кеннона стало учение И.П. Павлова об условных рефлексах. Изучение его побудило У. Кеннона набросать схему корково-подкорковых отношений. Она была включена им во второе издание его (уже приобретшей репутацию классической) работы об эмоциях [15]. За год до этого в сентябре 1928 г. было опубликовано его введение к английскому переводу павловского "Двадцатилетнего опыта" (в английском варианте книга была названа "Условные рефлексы") [20]. Представляя И.П. Павлова западному читателю, У. Кеннон писал: "Это полностью его заслуга - анализ с помощью научного метода законов поведения. Чудесный пример труда и преданности науке, который первооткрыватель показал в течение своей длинной жизни, может быть вдохновляющим для всех, кто будет следовать за ним и проникать дальше в неизвестность" [19; 5]. Влияние павловских идей отразило представленное У. Кенноном воззрение на общую организацию эмоционального поведения: "Внешняя ситуация стимулирует рецепторы и возникающее возбуждение, посылает импульсы в кору, где они ассоциируются с условнорефлекторными процессами, определяющими направление реакций" [20; 368].

У. Кеннон ориентировался на учение об условных рефлексах в своей полемике с известным французским психологом А. Пьероном, который усматривал в эмоции "аффективные разряды ненормально интенсивной нервной энергии". Утверждалось, что, врываясь во внутренние органы, эмоции производят там разрушительную работу. Это дало А. Пьерону повод поставить под сомнение саму идею биологической целесообразности эмоций, что решительно противоречило кенноновским убеждениям. Возражая А. Пьерону, он отмечал, что любая система при известных обстоятельствах может начать функционировать ненормально. Если эмоциональный процесс становится патогенным, необходимо вскрыть факторы, сдвигающие его в этом направлении. Изменить же поведение, указывал У. Кеннон, можно, используя его условнорефлекторную обусловленность, открытую И.П. Павловым.

Итак, в итоговых работах У. Кеннона целостное поведение организма предстало в виде интеграла двух уровней: открытого им функционирования таламуса (субстрата главных эмоций) и открытого И.П. Павловым функционирования больших полушарий (субстрата условных рефлексов). Это интегральное представление сложилось под непосредственным влиянием павловских идей, которыми У. Кеннон вдохновлялся как в личных беседах с И.П. Павловым, так и при общении с его трудами. Полагаю, что эти беседы и общение не оказались безразличными и для И.П. Павлова. Основание для такого предположения наступает при ознакомлении с павловскими текстами, отразившими работу его лабораторий во второй половине 20-х гг., т.е. после знакомства с У. Кенноном.

В 1928 г. в лекции, прочитанной перед Лондонским королевским обществом, в качестве субстрата высшей нервной деятельности (поведения) И.П. Павлов впервые называет наряду с корой больших полушарий ближайшие к ним подкорковые центры. Они характеризуются как "центры специальных сложнейших безусловных рефлексов - пищевого, активно- и пассивно-оборонительного и других - ...деятельность их составляет физиологическую основу элементарных эмоций" [5; Кн. 2; 104].

Совершенно очевидно, что это описание подкорки является "кенноновским". Ведь к "главным эмоциям" (И.П. Павлов называет их элементарными) У. Кеннон относил голод (стало быть, пищевой рефлекс), эмоции бегства (по Павлову - пассивно-оборонительные) и нападения (по Павлову - активно-оборонительные). Согласно И.П. Павлову, большие полушария заняты анализом и синтезом бесчисленных сигналов "основных необходимых условий внешней среды, на которые устремлена, установлена деятельность подкорковых узлов" [5; Кн. 2; 107]. Мы уже знаем, что эта деятельность и для У. Кеннона, и для И.П. Павлова не что иное, как элементарная эмоция. Но эмоция, служащая в качестве установки на среду компонентом поведения. В то же время она, согласно обоим ученым, относится к категории безусловных рефлексов. Такой подход радикально преобразовывал эту категорию. С ней традиция изначально соединяла только прирожденную реакцию мышц на внешний стимул. Отныне в нее включились признаки, которые считались присущими не телу, а душе, не организму, а сознанию: установка на среду, эмоциональность, побуждение к действию, мотивационная напряженность, регуляция поведения организма ("нападение и бегство") с целью адаптации и сохранения стабильности внутренней среды (гомеостаз). "Подкорковые узлы, - подчеркивал И.П. Павлов, - являются... центрами важнейших безусловных рефлексов, или инстинктов: пищевого, оборонительного, полового и т.п., представляя, таким образом, основные стремления, главнейшие тенденции животного организма. В подкорковых центрах заключен фонд основных внешних жизнедеятельностей организма" [5; Кн. 2; 402]1.

Открытие организации и роли, которую играет в поведении этот фонд эмоционально-мотивационной энергии, - историческая заслуга У. Кеннона. Открытие законов использования этой энергии в целостном адаптивном поведении - историческая заслуга И.П. Павлова, который писал: "На фоне общей грубой деятельности, осуществляемой подкорковыми центрами, кора как бы вышивает узор более тонких движений, обеспечивающих наиболее полное соответствие с жизненной обстановкой животного" [5; Кн. 2; 403].

Оба великих исследователя разработали совместно категорию поведения как отличную от системы понятий психологии сознания, с одной стороны, так и нейрофизиологии - с другой.

1. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М.: Педагогика, 1982; Т. 6. 1984.

2. Джемс У. Психология. СПб.: Знание, 1902.

3. Кеннон В. Физиология эмоций. Л.: Прибой, 1927.

4. Павловские среды. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949.

5. Павлов И.П. Полн. собр. соч. 2-е изд. Т. 3. Кн. 1 и 2. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951.

6. Переписка И.П. Павлова. Л.: Наука, 1970.

7. Ярошевский М.Г., Чеснокова С.А. Уолтер Кеннон. М.: Наука, 1976.

8. Bernard C. Les pheґnomenes de la vie. Paris, 1878.

9. Brooks Ch. Homeostasis and adaptation // The life and contribution of Walter Bredford Cannon (1871-1945). N. Y.: Harvard Univ. Press, 1975.

10. Cannon W.B. The movement of the stomach studied by means of the RoЁntgen rays // Amer. J. Physiol. 1898. N 1. P. 359-365.

11. Cannon W.B. The influence of emotional states on the function alimentary canal // Amer. J. Med. Sci. 1909. Chap. XXXVIII. P. 480-487.

12. Cannon W.B. The mechnical factors of digestion. L.: Edward Arnold, 1911.

13. Cannon W.B. The emergency function of the adrenal medulla in pain and the major emotions // Amer. J. Physiol. 1914. Chap. XXXIII. P. 356-372.

14. Cannon W.B. Bodily changes in pain, fear, hunger and rage. Boston: Harward Univ. Press, 1915.

15. Cannon W.B. Bodily changes in pain, fear, hunger and rage. 2 ed. Boston: Harward Univ. Press, 1929.

16. Cannon W.B. The wisdom of the body. L.: Kegan Paul, 1932.

17. Cannon W.B. The way of an investigator. N.Y.: , 1945.

18. Pavlov I.P. The work of the digestion glands. L., 1902.

19. Pavlov I.P. Conditioned reflexes. Oxford Univ. Press, 1927.

Поступила в редакцию 21.VIII 1995 г.




------------------------------------------------------------------------


* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда; код 95–06–17474.




1 Отныне в павловской схеме подкорка выступает столь же непременным органом высшей нервной деятельности, как и сама кора больших полушарий. Поэтому высшую нервную деятельность образуют три (а не две, как иногда представляют) инстанции: «Иван Петрович... напоминает о трех системах в высших отделах нервной системы: о подкорковой, о первой сигнальной системе (которою располагают животные) с конкретными образами и о второй сигнальной системе (чисто человеческой) со словесными абстрактными понятиями. В норме у человека со здравым смыслом эти три системы находятся в равновесии» [4; 272].




Далее...