69
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ: ПЕРЕНОС И КОНТРПЕРЕНОС*
В настоящее время
специалисты по психоанализу придают большое значение наблюдению, пониманию и
интерпретации переноса и контрпереноса как в своей клинической практике, так и
в обучении. За этим стоит прежде всего тщательное наблюдение эмоциональной
стороны взаимоотношений двух людей, вовлеченных в психоанализ, - аналитика и
пациента. Они вступают друг с другом в достаточно интенсивные взаимоотношения,
в которые привносят свой жизненный опыт, свои осознаваемые и неосознаваемые
чувства, мечты и желания, а также обстоятельства сегодняшней жизни, текущей за
пределами аналитического пространства. Необходимо отметить, что все сказанное
выше справедливо для любых двух людей, вступающих в тесный и регулярный
контакт. Однако особенная структура психоанализа, условия, налагаемые на
аналитика в целях продвижения терапевтической работы с проблемами пациента,
превращают аналитическое взаимодействие в совершенно особенный процесс.
Аналитик приглашает пациента вступить в достаточно близкие и доверительные
взаимоотношения с ним и в то же время строго исключает возможность физического
контакта и физического общения с пациентом. Он побуждает пациента раскрыться,
но сам, насколько это возможно, скрывает свои чувства, способствуя проявлению
чувств пациента, связанных с наиболее значимыми фигурами в его прошлом и
настоящем, которые он проецирует на аналитика. Эти чувства переживаются как
реально существующие во время переноса.
З.Фрейд отмечает, что
аналитический процесс не создает перенос (transference), а обнаруживает
его. Таким образом, в нашей повседневной работе как аналитик, так и пациент
сталкиваются с проявлением самых сильных человеческих чувств. Нелегкие
компромиссы, на которые каждый человек должен идти ради примирения своих и
чужих интересов, приходится находить снова и снова. Здоровое стремление каждого
ребенка стать самостоятельной личностью, достичь достаточной сексуальной
свободы, которую несет физическая и психическая зрелость, наталкивается на
сопротивление мощных регрессивных сил, не позволяющих отделить себя от
первоначальных объектов и чувства ненависти к ним, реальное или воображаемое.
Мы признаем, что конфликты детского и подросткового возраста, живущие во
взрослом человеке, могут заново напомнить о себе и проявиться как у аналитика,
так и у пациента, потому что теперь мы рассматриваем психоанализ как
двусторонний процесс, в который вовлечены два участника, хотя З.Фрейд не
70
подходил к анализу с этой стороны. Аналитик и
пациент вместе принимают участие в процессе, способствующем росту и развитию
человека.
Обсуждаемая тема возникла из клинической практики психоанализа. Если рассматривать психоанализ как взаимосвязь между двумя людьми, то очень сложно дать точное определение переносу и контрпереносу, так как каждый аналитик и каждый пациент переживают их по-своему.
Обратимся к истокам. В своей
"Автобиографии" З.Фрейд писал: "Перенос - это универсальное
явление человеческой психики, которое оказывает влияние на взаимоотношения
человека с его окружением" [7; 20].
Еще в 1895 г. З.Фрейд упоминал о переносе, который он рассматривал как источник
сопротивления аналитическому процессу. А в 1909 г. он отмечал: "Перенос
возникает спонтанно во всех человеческих взаимоотношениях, и то же самое
происходит между пациентом и психоаналитиком" [9; 11].
В то время З.Фрейд определял
перенос как реакции (direct allusions) пациента на личность аналитика и
осознание аналитиком этих реакций в свой адрес.
С накоплением клинического
опыта многие аналитики стали рассматривать перенос как наиболее значимое
средство понимания психической реальности пациента, в отличие от
первоначального понимания его З.Фрейдом как сопротивления. Позднее
психоаналитиками были предложены более подробные определения переноса.
Р.Гринсон писал: "Перенос есть переживание в настоящем чувств, влечений,
отношений, фантазий и стремлений защищаться по отношению к человеку, к которому
все эти чувства не могут относиться, ибо они суть повторение, смешение реакций,
возникших из отношения к лицам, игравшим важную роль в жизни человека в период
его раннего детства" ([2];
цит. по: Сандлер Д., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик. Воронеж,
1993. С. 43-44). Он подчеркивал, что для того, чтобы реакция могла считаться
переносом, она должна быть повторением прошлого и не иметь отношения к
настоящему.
У.Хоффер, известный
практикующий аналитик Британского психоаналитического общества, писал в 1956
г., что определение переноса подчеркивает влияние детства на всю жизнь человека
в целом. Об этом говорят и результаты научных наблюдений, согласно которым
люди, строя свои отношения с реальными или воображаемыми, положительными или
отрицательными (а может быть, и амбивалентными) объектами, привносят свои
воспоминания о наиболее значимых событиях прошлого и таким образом изменяют
отношения с реальными объектами, пытаясь строить их в соответствии со своим
жизненным опытом. Р.Гринсон, У.Хоффер и многие другие аналитики, особенно П.Гринакре,
подчеркивали важность детского опыта, который ребенок начинает приобретать с
первого дня своего рождения в общении с матерью [1], [2].
Исследования в области
психоанализа и интерес к нему значительно расширили наше представление о
сложности человеческого развития. Хотя, несомненно, прошлое должно оказывать
влияние на настоящее и будущее, многие аналитики признают сегодня важность
психических изменений, возникающих на каждой ступени созревания человека на
протяжении всего жизненного цикла после детства - в юности, зрелости и
старости. Понимание этого также расширяет наше представление о переносе. Во
время аналитической сессии пациент в своем общении с аналитиком может заново
пережить (relive) чувства, которые он испытывал по отношению к объектам
из его детства. Но в эту же сессию пациент может повернуть
71
тему разговора к более позднему, чем детство,
периоду своей жизни и повторно испытать чувства, связанные с объектными отношениями
юности, аналитик же должен внимательно следить за изменениями, происходящими за
время одночасового приема.
Расширение понятия "перенос" приводит многих аналитиков к интерпретации всего того, что может сказать или сделать пациент во время сеанса, как исключительно проявлений переноса. Сведения, сообщаемые пациентом, рассматриваются как сознательное или бессознательное привнесение им в настоящее своего детского прошлого и его эмоционального содержания. Я не сторонница этой распространенной точки зрения, так как она может поставить личность аналитика по ту сторону действительности при анализе пациента и заслонить потребность аналитика в исследовании самого себя и в самонаблюдении. Мы должны помнить, что пациент, внимательно наблюдающий за своим аналитиком, легко может заметить изменения в его настроении, а, кроме того, окружающая пациента и аналитика действительность, в которой ежедневно происходят изменения, также влияет на процесс психоанализа. Мы все сталкивались с пациентами, которые используют проекцию и перемещение (externalisation) в качестве защитных реакций. Входя в комнату, такой пациент может сказать: "Как Вы сегодня суровы. Даже не улыбнетесь". Аналитик рассматривает это как проекцию собственного эмоционального состояния пациента, так как сам аналитик настроен достаточно дружелюбно. Но, на мой взгляд, если пациент точно подметил, что аналитик находится в подавленном или болезненном состоянии, то последнему важно признаться в этом, иначе инфантильное состояние, в котором в этот момент находится пациент, выражающееся в ощущении недоверия к своим чувствам со стороны родителей, только усилится. Я считаю, что понимание аналитиком особенностей восприятия и окружения пациента не должно быть сведено к чисто механической процедуре интерпретации проекций пациента на аналитика или же к заключению о том, что пациент использует его как вместилище непереносимых чувств. Одушевленное вместилище, будь то аналитик или родитель пациента, никогда не бывает нейтральным, и чтобы понять реальность, как она есть, аналитик должен осознать свои собственные проекции.
В связи с этим я хочу
перейти к теме контрпереноса (contertransference), который можно
определить как наблюдение и осознание аналитиком собственной бессознательной
эмоциональной реакции при общении с тем или иным пациентом. Необходимо
отметить, что для большинства нынешних аналитиков Британского
психоаналитического общества использование контрпереноса становится одним из
основным технических приемов в практике современного психоанализа.
В 1912 г. З.Фрейд писал, что
аналитик должен вести себя как "хирург, который отбрасывает в сторону все
свои собственные чувства, включая человеческую симпатию, и концентрирует свое
сознание на одной единственной цели - провести операцию как можно лучше" [8; 12].
В прошлом многие аналитики
считали эмоциональное реагирование на пациента патологическим явлением, которое
необходимо сдерживать, а не как важный аспект аналитических отношений,
облегчающий понимание пациента.
Практикующий аналитик Британского
психоаналитического общества П.Хейманн в своей работе [3]
уделила особое внимание положительным аспектам использования аналитиком явления
контрпереноса; она писала: "Я
72
считаю, что эмоциональное реагирование аналитика на
своего пациента во время аналитической сессии является одним из наиболее важных
инструментов в его работе". Она утверждала, что рассматривать
восприимчивость аналитика к любым проявлениям чувств во время психоанализа как
невротическую черту или недостаток технического приема - значит лишать
аналитика важного источника информации, особенно касающейся довербального опыта
пациента.
Работа в этом направлении
была продолжена другими аналитиками Британского психоаналитического общества, в
частности П.Кинг в 1948 г. Она пересмотрела прежние взгляды на эмоциональную
реакцию аналитика при общении с пациентом: "Истинное понимание явления
переноса включает в себя не только осознание того, кого или что символизирует
аналитик, но также и осознание того, как с эмоциональной точки зрения
воспринимается пациентом тот или иной человек или объект из прошлого,
испытывавший к нему определенные эмоции в то время, особенно в период
младенчества и раннего детства".
Также она подчеркивала
важность определения для самого аналитика, какие черты своих родителей пациент
воспроизводит в переносе в данный момент и приписывает их аналитику.
Представляется ли ему в процессе психоаналитического сеанса мать, к примеру,
депрессивной или любящей? Далее П.Кинг отмечает важность различения
контрпереноса как патологического явления, о чем шла речь выше, и
эмоционального реагирования аналитика на общение с пациентом и на различные
формы осуществляемого им переноса. Она определяет эмоциональную реакцию
аналитика как "восприятие аналитиком чувств и настроений, не имеющих
отношения к его собственной жизни, даже чуждых обычно присущему ему способу
реагирования, при этом таких, которые, будучи помещенными в контекст всей
информации, сообщаемой пациентом, и психоаналитической обстановки, выявляют
перенос, так как были сознательно или бессознательно выражены пациентом" [4].
Мой личный опыт отслеживания
своей эмоциональной реакции на сведения, сообщаемые пациентом, и супервизорская
работа с кандидатами в практикующие психоаналитики уверили меня, что мы должны
улавливать тонкие эмоциональные оттенки нашей реакции, т.е. различать
идентификацию с пациентом и эмпатию к нему, кроме того, мы должны осознавать,
что мы переносим на пациента и что пациент переносит на нас как на аналитика.
Очень тонкий и сложный механизм!
Важнейшая задача
супервизорства, с моей точки зрения, - научить будущих специалистов улавливать
их собственный вклад в терапевтическое взаимодействие, возникшее в результате
переноса на аналитика чувств пациента. Гораздо проще сказать: "Это не обо
мне лично говорит пациент, он имеет в виду своих родителей", чем принять,
что аналитик может быть одним из них, что так пациент может воспринимать
какую-нибудь часть личности аналитика, например отношение аналитика к
сексуальной или к какой-либо стороне поведения пациента; все это должно
осознаваться и прорабатываться аналитиком. Однако самое большее, чего мы можем
желать, - это оставаться в нейтральной позиции, сторонником которой был
З.Фрейд. Но исходя из нашего опыта мы должны признать, что мы не нейтральны, и
поэтому должны постоянно улавливать границу между нашими собственными чувствами
и чувствами наших пациентов. Другими словами, аналитик должен отдавать себе
отчет в возможности сверхидентификации с пациентом и в вероятности
проецирования на пациента своих собственных проблем.
73
Теперь я проиллюстрирую
некоторые описанные мною темы примерами, взятыми из личных наблюдений за
пациентами во время моей работы врачом-дерматологом и из моего опыта работы
психоаналитиком. Я также опишу несколько клинических случаев, которые я
наблюдала как супервизор у кандидатов в практикующие психоаналитики.
Работая
консультантом-дерматологом в женском отделении, я часто замечала, что
пациенткам с обширными кожными расстройствами, которым не помогало обычное
медикаментозное лечение, довольно часто удавалось помочь, если к мазям, что я
им прописывала, добавлялись моя симпатия и попытки вникнуть в их житейские
проблемы. Теперь я понимаю, что обстановка в больнице напоминала первичное окружение
пациенток и располагала их к выражению чувств в виде переноса, а женщин-врачей
- к ответной реакции. Это подтверждает наблюдение З.Фрейда о том, что перенос
может проявляться в любых взаимоотношениях пациента и врача. Пациенты ищут и
находят возможность без всяких опасений регрессировать к инфантильной ситуации
и таким образом получать материнскую ласку в первичной форме: другая женщина,
словно заботливая мать, может успокоить кожу пациентки прикосновением и
сочувствием. Бессознательный перенос и контрперенос сопровождали взаимодействия
между женщиной-пациенткой и женщиной-врачом, базировавшиеся на предшествующем
опыте полного доверия пациентки к значимому лицу из своего прошлого.
Однако грубая реальность
жизни, особенно в Европе периода второй мировой войны, не могла стать той
средой, в которой ребенок сумел бы заложить основы доверия к собственным
родителям и окружающим людям.
Как-то меня попросили проконсультировать пятнадцатилетнюю девушку, которая, несмотря на свой возраст, выглядела ребенком, не достигшим половой зрелости. Она говорила на каком-то европейском языке, который никто, включая меня, не мог понять, и была подвержена неконтролируемым приступам словоизвержений, во время которых запиралась у себя в комнате и никому не позволяла находиться рядом. Ее пожилая тетка, которая спасла девочку, разыскав и привезя в Англию, была сбита с толку такой реакцией ребенка на ее попытки быть с ней ласковой. Когда мы встретились и девочка увидела меня, она тут же успокоилась и позволила мне сделать ей все прививки и другие процедуры, необходимые ребенку-эмигранту. Девочка сильно привязалась ко мне, и я часто видела, как она дожидается меня у дома, чтобы обменяться улыбками и парой слов, когда она заговорила по-английски. Мы с ней не заводили речи о ее прежней жизни, так как ей не хотелось обсуждать эту тему, и я не настаивала.
Она рано вышла замуж и уехала из Лондона, но, навещая меня, всегда привозила с собой своего ребенка, как если бы я была ее любимой, но тайной матерью. Она никому не рассказывала обо мне. Когда ее младший ребенок достиг возраста, в котором моя пациентка встретила меня, она впала в состояние глубокого отчаяния. После того как я стала психоаналитиком, она обратилась ко мне за помощью, так как больше не могла отрицать свою боль и свое трагическое прошлое. Пациентка рассказала мне, что во время оккупации ее страны немцами отец спрятал их с матерью в деревне за городом, а сам ушел в партизаны. В крестьянской семье, которая их укрыла, была дочь, привязавшаяся к живому и непослушному ребенку. Нацисты случайно нашли мать девочки и убили ее. Ребенок, спрятанный в кроватке, слышал выстрел и на следующий день увидел труп матери. После случившегося хозяева продолжали прятать девочку у себя, потому что их дочь по-настоящему привязалась к ней, немцам же сказали, что это их младший ребенок. Она стала молчаливой и покорной, считая, что ее прежнее непослушание и капризы могут привести к гибели. Вместе с пациенткой мы поняли, что ее странное поведение по отношению к спасительнице-тетке явилось отреагированием всего того, что было вытеснено и подавлено в ней, пока она жила в семье своих первых спасителей.
К моему удивлению, пациентка принесла мне фотографию своей погибшей матери, и я увидела, что мы похожи, как если бы были членами одной семьи. Вместе с пациенткой мы пришли к выводу, что физическое сходство между мной и ее матерью вызвало у нее чувства, которые она так сильно желала испытать: удовлетворение
74
от материнской заботы и ласки повторилось, и она заново пережила их в момент переноса на меня в настоящем. Ее привязанность ко мне, в свою очередь, отвечала интересам той части меня, которую можно было бы обозначить как заботливая мать; это выразилось в моем контрпереносе на пациентку и позволило мне в виде медицинского ухода за ней удовлетворить эту скрытую потребность.
Влияние, оказываемое на
пациента обстоятельствами его жизни в детский период, стало гораздо понятнее
мне в результате наблюдений за сторонами взаимодействия пациента и врача; я еще
больше убедилась в этом влиянии, когда уже сама занялась практикой.
Я хочу проиллюстрировать это одним поразительным эпизодом, имевшим место в самом начале моей психоаналитической практики.
Одна из первых моих пациенток была младшим ребенком в многодетной семье, и, хотя она очень серьезно относилась к процессу психоанализа, мне казалось, что что-то выпадает из наших с ней отношений. Она была достаточно разговорчива, хотя и проявляла сдержанность, но я чувствовала, что, несмотря на напряженную работу с обеих сторон, пациентка присутствовала на сеансе лишь физически, но на более глубоком личностном уровне как бы отсутствовала.
После нескольких лет психоанализа ее поведение вдруг изменилось поразительным образом. Из довольно разговорчивой пациентки она внезапно сделалась молчаливой. Кушетка в моей комнате стоит в нише окна, пропускающего солнечный свет, и пациенты могут смотреть на деревья за окном. Так как моя пациентка молчала, то и я должна была хранить молчание; поначалу молчание казалось мирным. Так продолжалось десять дней, до тех пор, пока пациентка не стала проявлять беспокойство, и я сама тоже ощутила тревогу в атмосфере молчания. Мое сознание в тот момент было поглощено трагедией В.Шекспира "Макбет", в голове возникали строчки из этой пьесы, которую изучала я во время своей учебы, а теперь изучал мой сын. Я чувствовала себя виноватой из-за того, что отвлекалась на "Макбета", пока меня не осенило, что в моих ушах звучит одна и та же строчка: "До времени из лона матери я извлечен". Я взглянула на пациентку, лежащую на кушетке, и вдруг спросила, не была ли она помещена в кювез для недоношенных детей после рождения. Моя пациентка немедленно отреагировала на вопрос, рассказав мне то, что она, разумеется, не могла сама помнить, но знала от других: она родилась недоношенной и провела месяц в кювезе, прежде чем ее отправили домой к матери. Используя прием рассредоточенного внимания (free-floating attention), я сумела проникнуть в то, чего пациентка не могла выразить словами; стало очевидно то, что было упущено в отношениях матери и ребенка и что, возможно, уже никогда не будет восполнено, - ранняя связь матери с ребенком, в которой они существуют как единое целое. Таким образом, перенос и контрперенос позволили в молчаливой форме повторить бессловесный диалог между матерью и ребенком. Мне кажется, то, что я вначале приняла за патологический контрперенос - наши молчаливые взаимоотношения, оказалось, напротив, проявлением эмпатии и сопереживания, которые были выстроены и теперь существовали между нами и которые позволили мне выразить словами то, что пациентка сама не решалась сказать.
Для контраста приведу пример
из своей практики супервизорства над терапевтом-женщиной, которая лечила
молодую пациентку.
У терапевта был единственный ребенок - дочь, с которой они были разлучены, когда та была маленькой. Они возобновили свои отношения, когда дочь уже выросла и стала девушкой, и, хотя долгое отсутствие связи между ними оставило пустоту в жизни матери, та была очень рада вновь обрести контакт со своей красивой и талантливой взрослой дочерью. Мать, идеализируя свою дочь, не обращала внимания на множественные признаки психического расстройства, которые проявлялись в поведении дочери.
Так совпало, что пациентка приехала из той же страны, где жила дочь врача, и была одного с дочерью возраста. Пациентка считала себя красивой и удачливой молодой женщиной, и врач разделяла ее мнение о себе, но я как супервизор не имела тому доказательств. Напротив, я обнаружила признаки психической болезни у пациентки. Моя задача как супервизора состояла в том, чтобы помочь психотерапевту разобраться в своих чувствах относительно самой себя, своей дочери и пациентки. В ходе лечения так и не были затронуты те стороны личности пациентки, которые были защищены ее собственными ложными построениями. В данном случае имел место патологический контрперенос и перенос. Я смогла увидеть то, чего не осознавала терапевт: свое страстное желание быть
75
близким для дочери человеком, чтобы не считать себя виновной в том, что в свое время она оставила дочь; врач хотела видеть в ней только удачливую и красивую, а не ущербную женщину. Это желание проявилось вновь, когда она увидела в пациентке свою дочь.
Существуют два возможных
выхода при возникновении переноса или контрпереноса. Пациент может принять
перенос или оказать ему сильное сопротивление, противясь повторению болезненных
переживаний своего детства, связанных с взаимоотношениями между значимыми для
пациента лицами. Терапевт может также обнаружить в себе сильное бессознательное
сопротивление принятию контрпереноса, который может затронуть его собственные
глубоко запрятанные чувства и переживания. Например, если пациент в своем
переносе демонстрирует слишком положительную оценку аналитика и принимает все
его интерпретации, аналитик может быть введен в заблуждение ощущением, что этот
пациент "хороший" и психоанализ идет правильно. Мой клинический опыт
научил меня остерегаться слишком "хороших" пациентов, особенно если
ранние годы своей жизни пациент провел с депрессивной матерью, которой он
всегда хотел понравиться и которую старался всячески ублажить.
Например, молодая женщина, чья мать постоянно находилась в подавленном состоянии, обычно заканчивала встречу со мной какой-нибудь милой шуткой, зная, что меня легко рассмешить. За таким проявлением переноса лежало не только желание увидеть перед уходом улыбку на моем лице как свидетельство того, что пациентка вела себя как хорошая девочка, которая развеселила мрачную маму и поэтому может уйти без ощущения чувства вины. Но, кроме того, здесь скрывалась еще одна сторона ситуации, имевшей место в детстве пациентки, сторона, которой она стыдилась и которую хотела отрицать. По мере того как эти отношения переноса становились все более понятными и прорабатывались, пациентка начала демонстрировать сильное сопротивление переносу и моей интерпретации его. За ее желанием видеть свою мать и меня (во время переноса) довольными скрывалось отчаяние от того, что ее собственные чувства и потребности никогда не будут удовлетворены. Она была в ужасе от скрытой злости и стыдилась выставить напоказ фрустрированного гадкого ребенка, спрятанного внутри нее. "Хорошая" девочка была забыта, и вместо нее появился озлобленный, огрызающийся ребенок, который спорил с любой моей интерпретацией и чья злость вызвала во мне раздражение и гнев, но я знала, что я должна контролировать свои контрпереносные чувства, чтобы помочь своей пациентке. Когда мы работали на данной стадии ее анализа, мы поняли, что происходившее между нами было обратным переносом, который описывала П. Кинг [4], т.е. я была поставлена в положение маленького ребенка, с трудом сдерживавшего свои ответные чувства к мрачной матери, которая только тогда возвращалась к жизни, когда взрывалась приступами злости, ссорилась и возражала своему ребенку. Мой инстинкт сопротивлялся переносу и контрпереносу, однако я постоянно попадала в положение, при котором я была то ребенком, скрывающим свой гнев, чтобы успокоить мать, то раздраженной матерью, которую пациентка помнит по своему детскому опыту. Но таким путем проработка и освобождение от инфантильной позиции не могли быть достигнуты.
Спустя несколько месяцев, в течение которых эта ситуация сохранялась, пациентка пришла ко мне с наболевшей проблемой. Она рассказала, что во время уик-энда она думала о том, что моя ответная реакция на ее боль будет такой же, как и у ее матери, хотя и понимала, что это не так и что я так себя не вела на самом деле. Наша напряженная работа с переносными и контрпереносными чувствами, которые повторяли в аналитической ситуации взаимоотношения между ее матерью и ею, привели к изменениям в ней самой и в том, каких реакций она ожидала теперь от других. Это положительным образом отразилось на ее замужестве и сблизило ее с мужем.
Никто не застрахован от ударов судьбы - ни
аналитика, ни пациента не минуют потери, печаль, физическое недомогание,
старение. Эмпатия и идентификация с пациентом легко возникают у аналитика в его
контрпереносе, когда пациент борется с подобными ситуациями в своей жизни.
Однако такие формы переноса пациента, как психотический перенос или перверсии,
могут представить существенные
76
трудности для аналитика, когда он будет разбираться
в своих контрпереносных чувствах, преодолевать препятствия, связанные с
пониманием чувств пациента. К тому же, имея дело с пациентами, чей жизненный
опыт был травматичным и чья боль невыносима, аналитик бывает вынужден испытать
нестерпимый контрперенос и связанное с ним болезненное эмоциональное состояние.
Работа со смертельно больным ухудшается на глазах, является тяжелым испытанием
для аналитика, и вознаграждением здесь будет чувство поддержки, возникающее у
пациента благодаря аналитику. Зададимся вопросом: насколько глубокую боль
должен испытать сам аналитик, чтобы помочь пациенту? Здесь каждый идет своим
путем. Другой вопрос, насколько сильно аналитик бывает вынужден столкнуться с тяжелым
контрпереносом, чтобы помочь пациенту. Мой собственный опыт работы с женщинами,
прошедшими сквозь горнило холокоста и оставшимися в живых, поставил меня перед
этой проблемой. Невыносимые испытания, которые пережили мои пациентки в
концлагерях, заставили их использовать определенные формы защиты, такие, как
отрицание, регрессия и расщепление, которые позволили им выжить в концлагере и
с которыми они продолжали жить и после освобождения. Эти женщины выжили в
состоянии околопсихической смерти, которое выражалось в болезненном воображении
и снах, сказалось на их мышлении, лишив его образности. Такие пациенты
проверяют стойкость аналитика, противостоящего неодолимым ощущениям отчаяния и
ужаса от бесчеловечности людей, которые он испытывает в результате переноса. На
мой взгляд, только через принятие и тщательное наблюдение за контрпереносом
аналитик может избавить пациента от отрицания своих чувств, их разделения в
действительности, с тем чтобы он смог оплакать и принять свое прошлое. Тем не
менее невыносимые чувства, возникающие во время контрпереноса, часто вызывают
во мне сильное желание эмоционально оттолкнуть пациента и не проявлять к нему
эмпатии, которая необходима при работе с его проблемами.
Мой собственный опыт работы
с пациентами, пережившими холокост, показал, что в конце концов невозможно
каждый раз испытывать нестерпимые чувства, возникающие при контрпереносе.
Включается естественная защита от чужой боли, контрперенос встречает
сопротивление. Все, что можно сделать в этой ситуации, это сопровождать
пациента в его путешествии в прошлое и поддерживать его в настоящем в надежде
на то, что он снова сможет научиться жить.
В заключение я хочу сказать,
что хотя и существует несколько "королевских дорог" к
бессознательному, кроме первоначального и неоценимого интереса З.Фрейда к миру
снов, мой собственный опыт психоаналитика доказывает, что тщательное наблюдение
за огромным многообразием явлений переноса и контрпереноса, которые
обнаруживаются во время психоанализа, является одним из самых творческих и захватывающих
аспектов нашей работы. С другой стороны, перенос и контрперенос по-прежнему
остаются интригующими и сбивающими с толку явлениями терапевтической работы,
которые заставляют аналитика постоянно изучать и открывать свой внутренний мир
и внутренний мир своего пациента.
1. Greenacre P. The
role of transference: Practical considerations in relation to psychoanalytic
therapy // J. Amer. Psychoanal. Assn. 1954. N 2. P. 671-684.
2. Greenson P. The
working alliance and the transference neurosis // Psychoanal. 1956. N 34. P.
155-181.
3. Heimann P. On counter-transference // Inter. J.
Psychoanal. 1950. N 58. P. 129-156.
4. King P.
Affective response of the analyst to the patient’s communication // Inter. J.
Pxychoanal. 1978. N 59. P. 329—334.
5. Pines D. Skin coomunication: Early skin
disorders and their effect on transference and counter-transference // Inter.
J. Psychoanal. 1980. N 61. P. 315—323.
77
6. Pines D. Working with women survivors
of the Holocaust: Affective experiences in transference and counter-transference
// Inter. J. Psychoanal. 1986. N 67. P. 295.
7. Freud S. An
autobiographical study. 1925.
8. Freud S.
Recommendations to physicians practicing psychoanalysis. 1912.
9. Freud S. Five
lectures on psychoanalysis. 1909.
* Статья представляет собой текст лекции, прочитанной автором — членом Британского психоаналитического общества — в Москве в марте 1992 г.