Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в восемнадцатилетнем ресурсе (1980-1997 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

84

ПОЧЕМУ ЛГУТ АМЕРИКАНЦЫ И РУССКИЕ:

РАЗМЫШЛЕНИЯ РОССИЙСКОГО ПСИХОЛОГА НАД КНИГОЙ ПОЛА ЭКМАНА

 

В. В. ЗНАКОВ

 

Статья написана по результатам исследования, проведенного при финансовой поддержке фонда “Культурная инициатива”. 

 

В нашей стране психологическая литература всегда пользовалась большим спросом, но сегодня книжный рынок буквально захлестнул поток самых разнообразных по тематике изданий, имеющих прямое или косвенное отношение к психологии. Многие книги написаны на поразительно низком профессиональном уровне, авторы некоторых из них просто шарлатаны. Вместе с тем в море “психологической макулатуры” встречаются и подлинные шедевры, написанные психологами высшей квалификации. К числу последних принадлежит книга Пола Экмана, одного из ведущих в мире специалистов по разоблачению лжи [12]. Небольшую по формату и объему (272 страницы) книжку “Почему дети лгут?” выпустило тиражом 50 000 экземпляров издательство “Педагогика-Пресс”.

Прежде чем провести исследование по психологии детский лжи и опубликовать его результаты, П. Экман более двадцати лет работал со взрослыми испытуемыми. Сочетание богатого опыта с несомненным исследовательским талантом привело к тому, что излагаемые в книге психологические

 

85

 

виды, причины, мотивы лжи в достаточно полной мере характеризуют не только детей, но и взрослых. На это неоднократно указывает автор (см., например, [12; 145]), и с ним трудно не согласиться. Разделяя точку зрения американского психолога, в статье я буду говорить о психологии лжи, не акцентируя внимание читателей на ее возрастных отличиях.

Популярный стиль изложения может создать у человека, не знакомого с обсуждаемой научной проблемой, впечатление поверхностности проделанного П. Экманом психологического анализа. Между тем такое впечатление в корне неверно: в книге ставятся и решаются фундаментальные вопросы, имеющие отношение к самой сути анализируемого феномена. К ним относятся вопросы о том, отличаются ли лжецы низким интеллектом; можно ли их считать социально плохо приспособленными; в каких случаях лжец не испытывает чувства вины; в каком возрасте дети начинают лгать; есть ли связь между стадиями морального развития Л. Колберга и склонностью субъекта ко лжи; правда ли, что лжецы вырастают в малообеспеченных семьях, и т. п. На каждый из названных и многие другие вопросы автор дает развернутые, обстоятельные, но отнюдь не нравоучительные ответы.

Таким образом, П. Экман провел, безусловно, глубокий и чрезвычайно интересный психологический анализ лжи: ее мотивов, разновидностей, личностных и ситуативных детерминант, способствующих или, наоборот, препятствующих возникновению этого феномена в ситуациях общения людей. Вместе с тем вызывает удивление тот факт, что, в отличие от других исследователей [4], [14], [15], П. Экман не различает психологические аспекты неправды, лжи и обмана, а употребляет перечисленные выше термины как синонимы. Нередко это приводит к противоречиям, затрудняющим понимание психологической сути анализируемых феноменов. •

В частности, несмотря на преклонение перед высоким уровнем профессионализма американского коллеги, мне трудно согласиться с его расширительной трактовкой понятия “ложь”. По мнению П. Экмана, например, жульничество является одним из видов лжи. Ложью он также называет умолчание правды, сознательное сокрытие истины. С такой морально-психологической позиции лживость оказывается антонимом не правдивости, а более обобщенного качества личности — честности. Однако честность основывается не только на правдивости субъекта, но и на совокупности других правил поведения (“кодексе чести”), которыми он руководствуется при совершении конкретных поступков.

Американский психолог характеризует как ложь поступок своего тринадцатилетнего сына Тома, тайком от родителей устроившего вечеринку в загородном доме: “Конечно, организовав эту вечеринку, он поступил некрасиво, однако мне он не сказал ни одного слова лжи. Том соглашался, что он не прав, но протестовал против того, чтобы расценивать случившееся как обман. Обманом считал происшедшее я. Есть разница между сокрытием правды и изречением лжи, но, по-моему, и то и другое—ложь” [12; 27].

В данном случае я склонен признать правоту скорее мальчика, чем его отца. Скрыв от родителей правду. Том не солгал, а поступил нечестно. Вполне возможно, что на прямой вопрос о том, собирал ли он своих друзей в загородном доме, подросток не только не дал бы лживого ответа, но даже никогда и не помышлял об этом. П. Экман пишет: “Согласно моему определению лжи как намеренного введения в заблуждение другого человека, сокрытие правды — такая же ложь, как и произнесение неправды, особенно если тот, от кого скрывается информация, ожидает ее получить без специального на то требования” [12; 55].

Однако, по моему мнению, предоставление или сокрытие ребенком сведений, в которых, как он знает из прошлых разговоров с родителями, они испытывают потребность, не имеет прямого отношения ко лжи. Вопрос о том, сказать или скрыть правду, каждый решает в зависимости от своего понимания правил честного

 

86

 

поведения. Соответственно ожидания родителей без напоминания получить необходимую информацию также являются психологическими компонентами понимания честности, но не лжи. Если принять точку зрения П. Экмана, то нечестность и ложь становятся вообще неразличимыми. С позиций психологического анализа содержания этих понятий ложь всегда представляет собой утверждение, в котором сознательно искажается истина (причем необязательно словами, лгать можно и жестами). Между тем, для того чтобы поступать нечестно, совсем не обязательно что-то утверждать (пользоваться шпаргалкой, списывать на экзамене и т. п.).

Приведенный пример, вероятно, кому-то покажется незначительным, но для концепции лжи П. Экмана он является принципиальным. Американский исследователь признает: “Конечно, люди не всегда говорят правду, и не всегда так уж необходимо их разоблачать” [12; 20]. В частности, “тактичность зачастую предполагает недомолвки, приукрашивание, а также слова, которые абсолютно не соответствуют истине, но в то же время и не являются ложью” (там же). П. Экман ни в малейшей степени не навязывает читателю своих нравственных убеждений, но сам при обсуждении проблемы лжи не отступает от них ни на шаг. Его рассуждения основываются на традиции, восходящей в западной культуре к богословским трудам Блаженного Августина [13] и получившей завершенное выражение в моральной философии И. Канта. Фактически американский психолог, как и его знаменитый немецкий предшественник, категорически отвергает ложь во всех ее проявлениях: “Я научился каждый раз удерживаться от того маленького шага, с которого начинается большая ложь. . . ” [12; 85]. Краеугольным камнем фундамента такой морально-психологической позиции является представление о том, что ложь нарушает права обманываемого человека. Подобное представление отражается в определениях лжи — как в том, которого придерживается П. Экман, так и приводимых в толковых словарях английского и немецкого языка.

Психологический анализ лжи - коммуникативного феномена - обнаруживает принципиальные различия в понимании содержания этого понятия в западной и русской культуре. Для западной историко-культурной традиции типичным является включение в словарные определения лжи или явного, или подразумеваемого указания на того человека, которому лгут. В русских дефинициях ложь, как правило, рассматривается только как нравственное или аморальное деяние лгущего субъекта, искажающего истину.

Утверждение о принципиальности указанных различий я сначала попытаюсь обосновать путем сравнительного анализа американских, английских, немецких и русских толковых словарей.

Типичными для американских словарей являются такие значения понятия ложь: I. Неистинное утверждение, сделанное с намерением обмануть; ложь, неправда. 2. То, что производит или предназначено для того, чтобы произвести ложное впечатление” [17; 456]. Соответственно “лгать” обозначает: “1. Делать неверное заявление или заявления, особенно с намерением обмануть. 2. Производить ошибочное или вводящее в заблуждение впечатление” (там же). Аналогичные определения можно найти и в одном из самых авторитетных словарей американского варианта английского языка — словаре Уэбстера [22; 864], [27; 516-517]. Обратимся теперь к английскому толковому словарю Кассела, в котором указывается, что лгать — значит “говорить или писать что-нибудь с сознательным намерением обманывать; произвести ложное впечатление, чтобы обмануть” [16; 675]. Практически такие же определения обсуждаемого действия и понятия содержатся в других известных английских словарях [21; 604], [23; 429]. Не составляют исключения и немецкие определения: “Ложь — намеренно неверное высказывание. Высказывание, направленное на осознанный обман другого” [26; 2420]; “Лгать — говорить противоположное правде, намеренно говорить неправду, чтобы обмануть другого” [26; 2421]. (См. также [25; 574].)

 

87

 

Приведенные выше дефиниции не являются оторванными от жизни лингвистическими абстракциями. Они соответствуют представлениям о лжи, существующим в сознании многих людей, в частности американских психологов. Например, П. Экман определяет указанный психологический феномен “как намеренное введение в заблуждение другого человека” [12; 55]. Аналогичной точки зрения придерживается Ф. Л. Карсон с соавторами: “Ложь есть умышленно ложное утверждение, которое предназначено для того, чтобы обмануть другого, или предполагает вероятность обмана другого” [15; 388].

“Другой” не случайно представлен в большинстве западных дефиниций лжи. В западной культуре ложь обычно рассматривается как одна из форм насилия над обманываемым человеком, как нарушение прав личности [14; 18]. Например, И. Кант отвергал любую ложь на том основании, что “ложь всегда вредна кому-нибудь, если не отдельному лицу, то человечеству вообще, ибо она делает негодным к употреблению самый источник права” [6; 293]. А. Шопенгауэр, напротив, доказывал необходимость высказывания абсолютно не соответствующих истине утверждений в ситуациях неоправданного вмешательства во внутренний мир личности [11]. Но что интересно: диаметрально противоположные взгляды обоих немецких философов зародились на одной и той же морально-правовой почве — признании необходимости соблюдения прав человека.

Современные западные психологи опираются на философскую традицию, которая наиболее ясно выражена в определении Хьюго Гротиуса: “Ложь в собственном смысле слова есть намеренная, связанная с желанием обмануть неправда, которая отнимает или ограничивает у ближнего возможность суждения, на которую он, согласно молчаливому соглашению, имеет естественное право. Ложь предосудительна, потому что несовместима с правами того, к кому она обращена” (цит. по: [20; XLIII]).

Согласно этой традиции, намеренно неистинное утверждение считается ложью в строгом смысле слова только в том случае, если оно вступает в конфликт с правом личности, к которой оно обращено. Например, шантажист не имеет права на информацию, которая ему нужна, чтобы вымогать деньги. Следовательно, сообщать преступнику ложные сведения — это не значит лгать. А. Шопенгауэр указывал, что право на ложь распространяется на любой лишенный законного основания вопрос о личных и деловых обстоятельствах человека. Он считал ложь необходимым орудием самообороны против любопытства, потому что его мотив может оказаться недоброжелательным и повредить личности [11; 217-219].

Таким образом, определения лжи, формулируемые западными мыслителями, основываются на представлениях о нарушении прав того, кому лгут. Каждый человек имеет право принимать решения, полагаясь на истинную, а не искаженную ложью информацию об окружающем мире, например не покупать товары, навязываемые ему обманными рекламными объявлениями (deceptive advertisings) [15]. Представления о правах человека не только глубоко укоренились в западной общественной морали, они отражаются в индивидуальном сознании людей: живой пример тому — Пол Экман. Вследствие этого западное понимание лжи я называю морально-правовым.

Разумеется, я не настолько наивен, чтобы приписывать такое понимание лжи абсолютно всем нашим западным современникам. Если бы это было так, то ложь не была бы повсеместно распространенным явлением. В частности, по данным Американского совета по образованию, приблизительно две трети студентов колледжей и высших учебных заведений лгут и обманывают [24]. Я вижу свою задачу в ином: выявить не общее для всех людей (это отлично сделал в своей книге П. Экман), а особенное, т. е. некоторые культурно обусловленные различия между россиянами и представителями западного мира. И надо сказать, что русские историко-культурные традиции тоже дают основания для выявления психологических особенностей понимания лжи.

 

88

 

Начну с того, что толковые словари русского языка порождают у заинтересованного читателя образы, весьма отличные от тех, на которые наводит чтение американских, английских и немецких литературных источников. В словаре В. И. Даля находим такие определения: “Лгать — врать, говорить или писать ложь, неправду, противное истине. Ложь — то, что солгано, слова, речи, противные истине” [2; 241]. В словаре современного русского литературного языка: “Ложь — намеренное искажение истины; обман, неправда” [9; 331].

С точки зрения русских авторов, смыслоразличительными признаками, позволяющими констатировать наличие или отсутствие лжи в ситуации общения, являются ее референтный и интенциональный аспекты: искажена ли истина, и сделано это намеренно или нет. Коммуникативный аспект лжи, воздействие не соответствующего фактам утверждения на другого человека, хотя и подразумевается, но остается как бы на втором плане и не подвергается серьезному научному анализу.

Вместе с тем наше понимание лжи имеет существенную для психологического анализа особенность: определения обсуждаемого феномена нередко содержат указания на морально предосудительный характер действий лгущего субъекта, например: “Лжет, не краснея” [7; 257]. Довольно распространенным является рассмотрение лжи как синонима такого социально порицаемого поступка, как клевета [8; 166]. А. И. Ильин указывает на неразрывную связь лжи и предательства [5].

Это не случайно, а, скорее, закономерно: для русской культурной традиции характерно рассмотрение лжи как морально предосудительного деяния субъекта. Солгав, человек берет грех на душу и за это расплачивается муками совести. Вот, к примеру, как определяет указанный феномен В. С. Соловьев: “Ложь — в отличие от заблуждения и ошибки — обозначает сознательное и потому нравственно предосудительное противоречие истине” [10; 911]. Это типично русское понимание лжи, включающее ее в область рассмотрения не теории познания, а нравственной философии. В. С. Соловьев, И. А. Ильин и другие русские мыслители осуждают солгавшего, потому что он отступает от своей божественной и человеческой сути, но в их определениях лжи тоже нет ни слова о том человеке, которому лжет субъект. Ложь рассматривается прежде всего как категория нравственного сознания человека, поэтому русское понимание лжи я называю субъективно-нравственным.

Одно из наиболее серьезных возражений против такого названия русского понимания обсуждаемого феномена заключается в следующем: словарные определения и тем более опубликованные много лет назад размышления отечественных философов могут не соответствовать представлениям о социальной и психологической природе лжи, существующим в сознании современных россиян.

Для того чтобы подтвердить или опровергнуть это возражение, осенью 1994 г. я провел эмпирическое исследование.

 

МЕТОДИКА

 

В исследовании принимали участие 286 испытуемых в возрасте от 18-до 62 лет (143 женщины и 143 мужчины) — студенты, офицеры, работники центров занятости населения. Они анонимно отвечали на вопросы:

1. Скажите, пожалуйста, что такое, с Вашей точки зрения, ложь, т. е. дайте краткое определение лжи.

2. В каких ситуациях Вы можете солгать, не испытывая (или почти не испытывая) угрызений совести?

 

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

 

Подавляющее большинство испытуемых, 239 человек (124 женщины и 115 мужчин), привели определения, мало чем отличающиеся от словарных: “Ложь — это несоответствие между мыслимым и произносимым”; “Преднамеренное высказывание человеком ложных суждений в тех или иных целях”; “Заведомое искажение истины” и т. п. И только 47 испытуемых (19 женщин и 28 мужчин) дали определения такого рода: “Ложь — это

 

89

 

обман, введение в заблуждение собеседника по интересующему его вопросу”; “Заведомо осознанное искажение истины для оправдания своих поступков или введение в заблуждение собеседника ради корыстной цели”; “Умышленное искажение реальной ситуации при пересказе другим людям”.

Статистический анализ различий между результатами испытуемых двух выявленных групп (X2=127,6; р<0,001) убедительно подтвердил гипотезу о том, что случайно выбранные и обследованные россияне при определении лжи акцентируют внимание не на вреде, приносимом ложью другому человеку. Главное для них — объективная характеристика содержания данного психологического феномена и субъективная оценка качеств личности лжеца. 90 испытуемых, хотя их никто об этом не просил, включили в определения лжи отрицательную моральную оценку лгущего субъекта. Например, женщина, 47 лет, пишет: “Ложь — это намеренное искажение правды. Ложь — самое низменное качество человека”. Мужчина, 56 лет, более краток: “Ложь — это подлость”. Студентка, 19 лет: “Ложь — это неискренность человека, связанная с нежеланием открыть истинные факты, злостью, завистью, с сокрытием своих недостатков”. Офицер, 33 года: “Ложь — это крайняя черта непорядочности”.

Таким образом, эта часть исследования выявила удивительную устойчивость психологических особенностей понимания лжи, традиционных для русской культурной традиции: мнения наших современников почти буквально совпадают со словарными определениями и мнениями российских философов начала века.

Характерной особенностью анонимных ответов испытуемых на второй вопрос является статистически значимое преобладание ситуаций, в которых субъект лжет ради блага другого человека, над ситуациями, в которых он поступает так для достижения собственных целей. Из 286 человек только 13 (7 женщин и 6 мужчин) сказали, что никогда не лгут. 101 испытуемый (30 женщин и 71 мужчина) сказал, что обычно лжет, ориентируясь на собственные интересы. При этом они приводят аргументы, которые можно найти в работах психологов разных стран, в частности американских [18], [19].

Испытуемые из этой группы, описывая свои поступки, приводят причины, которые можно назвать общечеловеческими. Например, студент, 24 года, пишет: “Я могу солгать в ситуации осознанного манипулирования человеком, к которому не испытываю ни малейшего уважения” (западные психологи связывают такое поведение со свойством личности лгущего субъекта, называемым ими макиавеллизмом [18]). Студентка, 18 лет: “Если мне человек солгал, я тоже могу ему солгать”. Офицер, 30 лет: “Ложь в целях самообмана или успокоения душевных переживаний, а также ложь для повышения авторитета в глазах окружающих”. “Женщина, 44 года: “Мне почему-то всегда стыдно лгать. Но если я вижу, что человек не совсем порядочен, иногда мне нравится доставить ему некоторые неудобства моей ложью”.

Кроме того, ложь для достижения личных целей иногда порождается не только субъективными причинами, но и объективными социально-экономическими условиями, в которых мы живем: “В наше время, когда приходится обращаться в какую-то организацию, приходится говорить неправду. Иначе у тебя этот вопрос не решится” (офицер, 27 лет). Кстати, на это обратил внимание и П. Экман, посещавший СССР в 1979 и 1990 гг.: “За многие десятилетия советские люди усвоили, что добиться чего-либо они могут, лишь обходя установленные предписания. Хитрость и обман в этой стране стали нормой. Каждый знал, что законы несправедливы, система порочна и выжить можно, лишь перехитрив систему” [12; 10].

Перейду теперь к анализу результатов большей группы испытуемых, состоящей из 172 человек. Данные ими ответы на второй вопрос не отличаются разнообразием, в основном их можно охарактеризовать как “ложь во спасение”: искажение диагноза, сообщаемого неизлечимо больному; желание оградить близкого человека

 

90

 

от лишних неприятностей; неточное изложение родителям совсем не героических обстоятельств гибели их сына в армии и т. п. Тем не менее, как показали результаты статистического анализа (X2=17,95; р<0,001), ответы именно этой группы испытуемых следует признать типичными, отражающими генеральную совокупность представителей нашей русской культуры. Однако результаты обобщенного межгруппового сравнительного анализа скрывают в себе интересные половые различия, т. е. различия ситуаций, в которых чаще всего лгут женщины и мужчины. В группе женщин 106 испытуемых указали, что чаще лгут ради другого, и 30 — для достижения собственных целей (X2=41,36; р<0,001). В группе мужчин соотношение составляет соответственно 66 и 71 человек (различия незначимы).

Следовательно, широко распространенное представление о том, что в сознании русских людей “ложь во спасение” имеет наибольший удельный вес по сравнению с другими видами лжи [13] справедливо только применительно к женской половине населения (для тех, кто не доверяет статистическим критериям, скажу менее категорично: применительно к женской половине обследованной выборки из 286 россиян).

Исследование выявило и еще одну интересную закономерность. “Ложь во спасение” является для нас типичной, но существует и такой вид лжи, который играет очень незначительную роль в сознании и поведении большинства россиян. Я имею в виду ложь, произносимую с целью сохранить в неприкосновенности свой внутренний мир, предотвратить вмешательство в личную жизнь. Как свидетельствует частое упоминание этого вида лжи П. Экманом (см. с. 32, 35, 53, 55 и др.), американцы, даже самые маленькие, относятся к такой лжи вполне серьезно и нередко используют ее в межличностном общении.

Между тем из 273 протоколов только в 20 (14 женщин и 6 мужчин) я нашел описания ситуаций, в которых человек вынужден солгать, чтобы защитить свою честь и достоинство (например, некоторые женщины предпочитают таким образом избавляться от назойливых поклонников). Подобная ложь используется не только в реальных случаях морального давления со стороны других людей, но и предполагаемого, т. е. тогда, когда субъекту кажется, что такая угроза существует. Девушка, студентка МГУ, пишет:

“Я могу солгать, когда мне это удобно (даже необязательно необходимо). Мне кажется, что таким образом я защищаю себя от людей, которые хотят управлять моим поведением. Это помогает мне избежать некоторых проблем, не прибегая к конфликту”. Подобные ответы дали только 7% испытуемых, поэтому очевидно, что их нельзя считать типичными,

Последний результат мне представляется очень важным. Разное отношение американцев и русских к вмешательству в их личную жизнь имеет глубокие культурно-исторические корни. Западная духовность в значительной степени основана на католической религии, а юридический дух католицизма, как точно подметил С. С. Аверинцев, требует ограждения, определенного дистанцирования одного личного бытия от другого. Он пишет:

“Когда читаешь католические книги по моральной теологии, поражаешься, как подробно там оговариваются границы права ближнего на свои личные секреты, не подлежащие разглашению под страхом греха, и тому подобные загородочки вокруг территории индивидуального бытия, и насколько часто там употребляется одно важнейшее, привычное для нас отнюдь не в сакральных контекстах слово:

“договор”, по-латыни “контракт” [1; 229].

В современной западной психологии морали эта проблема формулируется как обоснование права взрослого или ребенка уклониться от расспросов на личные темы, сославшись на нежелание приоткрывать завесу над своими секретами. Приведу высказывание П. Экмана: “В рамках нашей плюралистической культуры всегда будут существовать различные точки зрения на любую сторону жизни детей. Проблема состоит в том, четко ли родители различают, что им необходимо знать, а с чем они могут смириться как с

 

91

 

проявлением независимости ребенка. Если существует взаимное согласие о наличии каких-то личных сфер, то ребенок вправе уклониться от расспросов или ответить: “Это мое личное дело”, подобно тому как родители запирают дверь своей спальни” [12; 177].

В противоположность западной корни русской духовности следует искать в общинных формах устройства жизни людей, в рамках которых они психологически не раздельны, а, наоборот, тесно связаны друг с другом и более открыты в общении. “Далеко не случайно Достоевский ненавидел самый дух морали контракта, в котором угадывал суть западного мироощущения, считал его безнадежно несовместимым с христианской братской любовью и даже поминал в связи с ним весы в руке третьего апокалипсического всадника — образ скаредной меры, отмеривающей ровно столько, и не больше” [1; 229].

Коллективистские представления о единении с другими людьми, социально одобряемые образцы предельной искренности, открытости в общении вошли в нашу плоть и кровь, стали неотъемлемой частью русского национального самосознания. Сегодня никого не удивляет, что в нашей культуре не принято говорить собеседнику: “Я не буду отвечать на Ваш вопрос, потому что это мое личное дело”. Даже если вопрос действительно касался внутреннего мира личности, такой ответ чаще всего воспринимается если не как грубость, то по крайней мере как невежливость. При этом мало кому приходит в голову, что подобные вопросы нарушают права человека. Вследствие этого обследованные россияне так редко вспоминали и о том, что ложью можно оградить себя от назойливости и чрезмерного любопытства.

Результаты проведенного исследования показали, что в отношении к лжи у американцев и русских есть много общего. И те и другие лгут из корыстных побуждений, из-за желания избежать наказания, страха унижения, стремления повысить свой авторитет и т. д. Но в этой статье меня интересовало не столько общее, сколько особенное. Психологические особенности двух различных типов понимания лжи, названных морально-правовым и субъективно-нравственным, отчетливо проявились как при теоретическом, так и при экспериментальном анализе проблемы. Время изменилось, и сегодня россияне получили возможность общаться с западным миром. Вследствие этого повысился интерес к общечеловеческим ценностям, стала больше проявляться тенденция к интеграции русской культуры с культурами других стран и народов. В этих условиях мне кажется важным для психологов не растворить присущие нашему народу черты характера и особенности поведения в огромном потоке общепсихологических исследований, проводимых по международным стандартам и направленных на изучение психологии человека. Одним из перспективных и интересных направлений работ в этой области я считаю психологический анализ морально-правового и субъективно-нравственного понимания лжи.

 

1. Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности. Статья вторая // Новый мир. 1988. №8.

2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 2. М., 1979.

3. Знаков В. В. Правда и ложь в сознании русского народа и современной психологии понимания. М., 1993.

4. Знаков В. В. Индивидуальные различия понимания обмана в малом бизнесе // Психол. журн. 1994. №6.

5. Ильин И. А. О лжи и предательстве // Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993.

6. Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Трактаты и письма. М., 1980.

7. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1988.

8. Словарь русского языка: В 4 т. Т. 2. М., 1986.

9. Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. Т. 6 М. ; Л. . 1957.

10. Соловьев B. C. Ложь //Энциклопедический словарь / Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. XVlIa. СПб., 1896.

11. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992.

12. Экман П. Почему дети лгут? М., 1993.

13. Augustinus A. Die Luge und Gegen Luge. Wurzburg, 1986.

14. Bok S. Lying: Moral choice in public and private life. N. Y., 1979.

15. Carson Th. L, Wokutch R. E., Cox J. E. An ethical analysis of deception in advertising // Contemporary moral controversies in business. N. Y., 1989.

16. Cassel's English Dictionary. L., 1969.

92                                            

17. Funk & Wagnalls Standard Dictionary. N. Y., 1983.

18. Geis P. Machiavellianism // Dimensions of personality. N. Y., 1978.

19. Hopper R., Bell R. A. Broadening the deception construct // Quart. J. of Speech. 1984. V. 70. №3.

20. Keseling P. Das Problem der Luge adendlandischen Mittelalter. Das Problem der Luge in der Neuzeit // Augustinus A. Die Luge und Gegen Luge. Wurzburg, 1986.

21. Longman Dictionary of Contemporary English. Harlow, Essex, England, 1987.

22. New Webster's Dictionary of the English Language. Delhi, 1983.

23. The Penguin English Dictionary. Harmonsworth, Middlesex, England, 1977.

24. Saxe L. Lying: Thoughts of an applied psychologist // Affler. Psychol. 1991. V. 46. N94.

25. Ulslein Lexicon der deutschen Sprache. Frankfurt — Berlin, 1969.

26. Wahring G. Dutsches Worterbuch. Munchen, 1980.

27. Webster's School Dictionary. Massachusettes, U. S. A., 1986.

 

Поступила в редакцию 14. XI 1994 г.