ТЕМАТИЧЕСКИЕ СООБЩЕНИЯ

ПСИХОЛОГИЯ В ПОЛИТИКЕ ОТ ОБЪЯСНЕНИЯ К ВОЗДЕЙСТВИЮ

Л.Я.ГОЗМАН

Текст статьи был написан в период стажировки автора в Международном Исследовательском Центре им. Вудро Вильсона в Вашингтоне.

Возможность практического использования социальной психологии в политике определяется двумя факторами, прежде всего тем, насколько вообще психология релевантна политике. Социально-психологические методы и модели отнюдь не универсальны; они адекватны только по отношению к тем явлениям и процессам, в которых психологические закономерности являются ведущими или, по крайней мере, достаточно значимыми. Таким образом, психологию следует использовать в политике в том и только в том случае, если действия основных участников политического процесса могут быть объяснены психологическими феноменами — установками, типом социализации, восприятием себя и друг друга и т. д., или, точнее, если политика в принципе не может быть объяснена без привлечения этих феноменов. Вторым фактором является наличие в арсенале социально-психологических методов, таких, которые могут быть применены для решения политических проблем.

Политика как психологический феномен

Очевидная для неспециалиста психологическая детерминированность политического процесса, выражающаяся в огромной роли, которую играют в политике эмоции, межличностные отношения, иллюзии, парадоксальным образом не замечается или даже игнорируется при профессиональном анализе политических феноменов политологами. В рамках политических наук политика традиционно рассматривается как процесс взаимодействия неких коллективных субъектов — социальных или территориальных общностей, групп влияния, региональных элит. Отдельный политик при этом не столько личность, сколько выразитель объективных интересов тех, кого он представляет. Картина политической жизни выглядит в результате, во-первых, чрезвычайно запутанной, а иногда и параноидальной (мы всегда вынуждены отвечать на вопрос о том, какие силы и какие интересы стоят за тем или иным действием или заявлением), а во-вторых, деперсонализированной. «Нефтяные монополии» или «компрадорская буржуазия» как субъекты политического процесса не имеют человеческих черт и, соответственно, не могут быть предметом психологического анализа.

Эвристичность принятых в политических науках принципов анализа не вызывает сомнений. Однако реальность всегда богаче любых, даже и самых эффективных моделей. В частности, реальные субъекты политического процесса в значительной степени персонифицированы. На политической арене сотрудничают и конкурируют не просто представители безличных общественных групп, а живые люди. Их идеи, таланты, амбиции и ограничения оказывают прямое воздействие на политический процесс. Например, конфликт между президентом России и Верховным Советом носил объективный характер и вполне мог быть описан на традиционном для

политической науки языке. Однако конкретный сценарий развития событий, от знаменитого Указа Президента, распускавшего Парламент, до трагических событий 3—4 октября 1993 г., вряд ли может быть понят без апелляции к личностным особенностям тех, кто персонифицировал реформаторские и консервативные силы страны, — Б.Н. Ельцина, Р.И. Хасбулатова, А.В. Руцкого, а также без анализа социально-психологической ситуации, сложившейся в Кремле и в Белом Доме.

Психологическая детерминация политического процесса явным образом проявляется в условиях диктатур или военных режимов, где личностные особенности лидера не опосредуются ни законами, ни длительным процессом согласования интересов, а напрямую проявляются как во внутренней политике, так и, в особенности, на международной арене. Но это верно и для демократических государств, где и законы, и конкретная политическая ситуация оставляют лидерам достаточно степеней свободы для выбора психологически наиболее близкого им решения и метода его реализации, а гражданам — для выбора способа реагирования на эти решения и непосредственного или опосредованного воздействия на лидеров.

Наиболее ярко психологические закономерности проявляются во внешней политике, где решения часто принимаются в условиях строгой секретности и дефицита времени, а предусмотренные демократическими принципами процедуры согласования и обсуждения не могут быть реализованы в полной мере. Следствием этого является более авторитарный характер внешней политики по сравнению с политикой внутренней. На процедуру и характер принимаемых решений влияет и то, что партнеры, за исключением самых близких союзников, не только не склонны давать друг другу полную информацию, но, наоборот, широко прибегают к различным видам дезинформации. Подготовленные в узком кругу, очень часто в цейтноте и почти всегда в условиях неопределенности, внешнеполитические акции несут на себе печать личностных особенностей политических лидеров (см. напр., [5]).

Кроме того, межгосударственные отношения являются одновременно и межличностными. Рядовые сотрудники, готовящие текст соглашения, говорят о Германии или США; на более высоких уровнях речь уже идет о Г. Коле или Б. Клинтоне. Для самих же лидеров человеческий контекст их взаимоотношений является порой не менее важным, чем политический. В 1948 г. Г. Трумэн вступил в конфликт с собственными дипломатами и поддержал Израиль в ООН, говоря, что он дал определенные обязательства X. Вейцману и не желает, чтобы тот считал его лжецом [7].

В политологической литературе содержится достаточно доказательств того принципиального влияния, которое оказывают на внешнюю политику параметры социального восприятия. Например, «терпимость» западных держав к Гитлеру накануне второй мировой войны частично объясняется тем, что Н. Чемберлен и Э. Даладье атрибутировали Германии не столько агрессивные устремления, сколько желание преодолеть последствия Версальского договора [4]. Собственно, это и была официальная версия германского МИДа. Различные формы искажения образа оппонента или партнера сыграли свою роль и во время войны во Вьетнаме, и в ходе переговоров по разоружению, да и в любой другой ситуации, когда государства не просто сосуществовали, а взаимодействовали друг с другом.

Но и внутренняя политика отнюдь не свободна от влияния психологических явлений. Так, динамика популярности политических лидеров, а значит, их победы или поражения на выборах никак не могут быть сведены к эпифеноменам успехов и неудач их политики. Например, после войны в Заливе рейтинг Дж. Буша достигал 85%, а накануне выборов, менее чем через два года, он не превышал 30%. Вряд ли за этот период Дж. Буш стал в три раза «хуже».

Психологические факторы играют огромную роль в принятии политических решений. Лидер не может проверять надежность всех предлагаемых ему аргументов, например, оценивать методику статистических расчетов. Выбор того или иного варианта действий определяется

тем, насколько убедительно представили данный вариант его сторонники, в каких отношениях находятся они с лидером, насколько он им доверяет, какие мотивы им приписывает. Чем более чрезвычайной является или представляется ситуация, тем меньше возможностей для рационального анализа и, соответственно, тем больше роль межличностных отношений внутри аппарата власти [3].

Важная роль личностных компонентов в процессе выработки и принятия политических решений предопределяется еще и тем, что ни в какой, даже в сверхбюрократической, структуре невозможно составить должностные инструкции таким образом, чтобы они покрывали все возможные ситуации. В результате конкретное влияние данного человека определяется не только и не столько официальной позицией, сколько его собственной активностью, неформальным статусом и т. д. Так, влияние и власть председателя Комитета начальников штабов США генерала К. Пауэлла, занимавшего эту должность во время Войны в Заливе, определялись, в первую очередь, не должностью как таковой, а тем глубоким уважением, которое испытывали к нему американские военные. Его предшественники на этом посту, формально обладая теми же полномочиями, что и он, фактически занимали более низкие позиции в иерархии власти. В менее стабильных структурах вариации в понимании обязанностей и прав, связанных с конкретной должностью, еще более важны. Например, роль Г. Бурбулиса ни в коей мере не описывалась весьма туманными полномочиями Государственного секретаря РФ.

В условиях стабильных демократических институтов политики выражают четко осознанные интересы различных групп населения или влиятельных структур. Отступления от согласованной линии поведения, например, голосование в парламенте вопреки желанию тех, кто оказывает данному политику поддержку на выборах, хотя и возможны, но маловероятны. Такого рода поступки требуют от политика и немалого мужества, и серьезной работы по разъяснению тем, от кого он зависит, будь то избиратели его округа или тайно финансирующая его корпорация, почему он должен был поступить именно так, а не иначе. Для понимания логики голосования в американском Сенате достаточно, в общем, знать, какое решение выгодно тем, кого данный сенатор представляет. Его голосование вряд ли будет зависеть от того, в каком он сегодня настроении или какую статью прочитал в газете перед началом заседания. В американском политическом словаре есть выражение «сенатор от Боинга»; адресовавшееся вначале конкретному человеку, оно стало потом нарицательным. При всей негативности этого выражения — сенатор, по идее, должен служить народу, а не корпорации «Боинг» — за ним стоит и констатация наличия неких объективных закономерностей политического поведения. Политики в стабильных странах зависят и от своих избирателей, и от корпораций, и от прессы. Ощущение зависимости заставляет их быть предельно осторожными, не поддаваться эмоциям, насколько это, конечно, в человеческих силах, ориентироваться не столько на свои желания, сколько на интересы различных групп, так, как они эти интересы понимают.

Конечно, и здесь есть большой простор для проявления личностных особенностей политических деятелей. Ну а в период социальных изменений роль личностного компонента многократно возрастает. Так, политики, доминировавшие на нашей политической сцене до октября 1993 г., в большинстве своем потеряли связи с поддерживавшими их силами. Например, структур КПСС, делегировавших на съезд около половины народных депутатов России, просто не существует, демократическое движение, способствовавшее избранию кандидатов, выставлявших антикоммунистические лозунги, явно ослаблено, а в некоторых районах страны просто исчезло. Прочные же связи с иными социальными группами пока не установились. В результате значительный процент наших политиков представляют лишь самих себя. Это позволяет им чувствовать себя независимыми, ответственными только перед своей совестью. Динамика их настроений и межличностных

отношений, ситуативные моменты морального подъема или депрессии, усталости и раздражения — все это непосредственно проявляется в политических действиях, предопределяет результаты парламентских голосований по важнейшим вопросам государственной жизни или принципиальные, долгосрочные по своим последствиям действия исполнительной власти. В результате наша политика становится объектом, релевантным не столько политическим наукам, сколько социальной психологии. Изменится ли ситуация после выборов 12 декабря, говорить пока рано.

Политическая психология — теория без практики

Психологический анализ явлений политической жизни имеет если и не очень давние, то достаточно прочные традиции. В 30-е гг. были опубликованы первые работы, в которых политика рассматривалась с точки зрения профессиональной психологии (см., напр., [6]). На сегодняшний день количество публикаций исчисляется многими сотнями, если не тысячами, в США выходит ежеквартальный журнал Political Psychology, активно функционирует одноименная ассоциация и т. д. Значительная часть современных работ по политической психологии отвечает самым высоким научным критериям.

Удивляет, однако, один момент. Открывая книгу, в названии которой присутствуют слова «психология» и «политика», обнаруживаешь, что авторы ограничиваются лишь объяснением политических феноменов с помощью психологических концепций или психологической терминологии, не пытаясь показать возможности использования психологических методов и моделей в политическом процессе. В отличие от, например, работ по медицинской психологии, где за констатацией или объяснением почти всегда следует анализ возможностей воздействия и коррекции, в книгах по политической психологии практически невозможно найти следов такого подхода [2], [8]. Прикладные аспекты политической психологии остаются вне сферы внимания исследователей.

Вряд ли это может быть объяснено лишь научным пуризмом или традиционной для либералов, к числу которых принадлежит подавляющее большинство западных психологов, неприязнью к профессиональной политике (мы говорим о западных работах по той простой причине, что отечественная политическая психология находится, при самой оптимистической оценке, на стадии эмбрионального развития). Скорее всего, причина здесь куда более серьезна. Она состоит в том, что прямое использование психологических методов и схем в политике, по-видимому, просто невозможно. Не случайно и то, что профессиональные психологи редко и весьма ограниченно привлекаются для подготовки политических решений и, насколько нам известно, почти нигде не занимают ответственных постов в структурах власти.

К тем трудностям, которые всегда встают на пути превращения науки в ремесло, в случае попыток использования психологии в политике добавляются и некоторые специфические проблемы.

Во-первых, работа психолога в политике никак не может быть массовой. Только политики высокого ранга могут позволить себе роскошь иметь «собственных» психологов или организовать в структуре своего аппарата психологическую службу. Такой политик должен не только обладать для этого достаточными финансовыми возможностями и властью, но и понимать важность психологических аспектов политического процесса, а также недостаточность интуитивного подхода к психологическим проблемам. Такое сочетание является крайне редким. Ну а для «штучной» работы никто не будет всерьез разрабатывать техники и методологию. Таким образом, психолог, оказавшийся внутри властных структур, вынужден сам создавать и методики, и всю идеологию своей работы.

Во-вторых, стандартные методы диагностики и воздействия разрабатываются в расчете на достаточно комфортные условия. Предполагается, что психолог должен иметь возможность провести нужные замеры, обработать и обсудить

результаты и т. д. Психологов же, однако, привлекают (в тех редких случаях, когда это вообще делается) в принципиально иных ситуациях — когда решение должно быть подготовлено в течение нескольких часов, ни времени, ни ресурсов на проведение исследования нет, а требования секретности часто делают невозможными замеры даже на очень небольших группах. Это касается, конечно, не только проблем международных отношений или безопасности. Речь может идти, например, о том, как лучше ответить на выпад политического противника. Обозначенные выше ограничения действуют, однако, и здесь. Кроме того, достаточно часто, вследствие объективных требований политической ситуации, а нередко — из-за громоздкости бюрократической машины или беспорядка и интриг в аппарате власти, психологи, как, впрочем, и другие специалисты, вынуждены проводить свой анализ, располагая лишь частью той информации, которая имеется в распоряжении лидера.

В-третьих, для профессионального политика именно практическая психология — чувства и реакции людей, их взгляды и настроения — является его основным делом, которое он никак не может перепоручить никому другому. А это значит, что только те рекомендации психолога имеют шанс на реализацию, которые соответствуют представлениям политика или политической структуры, выступающих в качестве заказчика. Под соответствием имеется в виду не прямое совпадение с тем, что и так планировалось сделать,— для такого рода рекомендаций специалисты не нужны. Речь идет о соответствии общей концепции и идеологии данной политической группы. Поэтому психолог может успешно функционировать в структурах власти или в политических организациях только тогда, когда он является не просто работающим по контракту профессионалом, а союзником, членом команды, разделяющим принципы и цели той политики, реализации которой он призван содействовать. Это одновременно и необходимое условие доверия к психологу, без которого никакая работа вообще невозможна.

И, наконец, в-четвертых, внедрению психологии препятствует крайне негативное отношение к этой работе со стороны общественности, которая видит в психологах либо шарлатанов, либо, в лучшем случае, манипуляторов. Преувеличенные представления о профессиональных возможностях психологов приводят к актуализации страхов «управляемости», потери свободы и т. д. Кроме того, часть граждан склонна считать наличие психологов в аппарате власти показателем профнепригодности самого лидера — психологические проблемы, в отличие от экономических, экологических и прочих задач, где использование консультантов-профессионалов не возбраняется, он должен решать самостоятельно. Из-за наличия подобных представлений политики, если уж и создают психологические службы, склонны их всячески прятать, маскировать. Это приводит к тому, что, например, приписанные в целях маскировки к совершенно другому отделу специалисты постепенно начинают и использоваться в соответствии со своей номинальной принадлежностью.

Возможные направления и методы работы

Чего не может и не должен делать психолог, работающий в политических структурах или в системе власти?

Многие психологи, ориентированные на такую работу (имеется в виду — не просто рассуждающие о возможности использования психологии в политике, но реально пытающиеся работать в этой сфере), идентифицируют себя с консультированием и психотерапией. Они готовы привнести в новую сферу деятельности методы, приемы и идеологию психологической коррекции со всеми их достоинствами и недостатками. Однако работа в сфере практической политики весьма далека от психотерапии. Вера в то, что тренинговая группа, деловая игра или, наконец, индивидуальная терапия является универсальным средством решения человеческих проблем, здесь только мешает. Политик не похож на традиционного клиента, нуждающегося

в принятии со стороны психотерапевта и озабоченного взаимоотношениями с окружающими. Политик — это человек, победивший на выборах и переигравший своих конкурентов в закулисной борьбе, человек, принявший на себя огромную ответственность. Он осознает свою силу, считает себя не таким, как все остальные, у него часто присутствует ощущение своей миссии. Его отношения с людьми, особенно с сотрудниками, в значительной степени инструментальны. Конфликты и барьеры в отношениях с близкими, так же как и глубинные личностные проблемы, если и осознаются, то находятся на периферии сознания и не рассматриваются как ведущие.

За этим комплексом чувств и особенностями жизненного пути могут, конечно, стоять и слабость, и патология — политики вовсе не обладают монополией на психическое здоровье и личностную зрелость. Но ведь успешная коррекция возможна только тогда, когда между психологом и его клиентом существует согласие относительно целей и методов их взаимодействия, т. е. клиент сам должен выступить заказчиком личностно ориентированной работы. Политик источником такого заказа быть не может, он не связывает свои трудности ни со своей личностью (в конце концов, такой, каков он есть, он уже добился успеха и поэтому не видит никаких оснований меняться), ни со своими коммуникативными навыками. Иногда он может обратиться за советом по поводу быстрой и эффективной релаксации, но эту работу специалисты по аутотренингу делают, в общем, лучше психологов.

Итак, даже в случае, когда личностные и коммуникативные проблемы политика достаточно очевидны, психологу не следует предлагать свою помощь в их разрешении — это предложение не только будет отвергнуто, но и заставит сомневаться в возможности дальнейшего сотрудничества. Особенно неадекватны любые попытки психологической интерпретации поведения заказчика — политика осуществляется в настоящем, идея поиска корней и внутренних, скрытых пружин собственного поведения бесконечно далека от практического политика.

Необходимо также помнить, что применение традиционных психологических методов требует и времени, и сил. Ни того, ни другого нет и не может быть у наших политиков. Можно спорить о том, адекватно ли организован их рабочий день, делом ли они занимаются и не лучше ли было бы для страны, чтобы хотя бы некоторые из них работали поменьше, но нельзя игнорировать тот факт, что большинство из них функционируют на пределе возможностей и любой психотерапии предпочтут возможность нормально выспаться.

Традиционный заказ на личностную коррекцию или коммуникативный тренинг может поступить от человека или группы, которые только борются за место в структуре власти, готовясь к выборам или находясь в оппозиции. У этих людей обычно больше времени и они чаще склонны объяснять неудачи своих предыдущих попыток такими поддающимися, как им кажется, изменению факторами, как коммуникативные навыки или уровень «сыгранности» команды. Правда, такие представления и, соответственно, такие заказы и у нас, и за рубежом более характерны для тех политиков, которые не имеют шансов на успех. Серьезная оппозиция и реальные претенденты на власть, в общем, разделяют менталитет действующих политиков. Надо сказать, что и эффективность такого рода работы не слишком велика. Показателем этого служит, например, тот факт, что лишь очень небольшая часть активно действующих западных политиков считают целесообразным организацию психологического тренинга в рамках той подготовки, которую политические партии и группировки дают своим молодым активистам.

Как это часто бывает, негативная часть — чего не надо делать — прописывается куда яснее, чем позитивная — чем все-таки следует заниматься? Мы постараемся наметить несколько возможных направлений и методов психологической работы в рамках политических

структур.

Деятельность профессионального психолога в рамках политических структур может, как представляется, быть эффективной в следующих направлениях.

1. Участие в разработке и принятии решений. Хотя ни одно учебное заведение мира не готовит политиков, среди людей, облеченных властью, доминирует определенный тип образования и даже мироощущения. На Западе — это юристы, у нас, до М.С. Горбачева — профессиональные партийные работники и промышленные руководители с техническим образованием, потом стали появляться экономисты и журналисты (имеется в виду — на высших уровнях иерархии власти, профессиональный состав политиков на средних и низших уровнях существенно не изменился. Психологов, как уже говорилось, среди политиков практически нет. В то же время реализация принимаемых политиками решений зависит не только и не столько от объективных социально-экономических условий и проработанности политических действий по этим параметрам, сколько от факторов сугубо психологических — как граждане интерпретируют данный шаг властей, какие мотивы им приписывают, поверят ли в благотворность тех или иных акций для общества и в возможность успеха лично для себя и т. д. Технократически мыслящие политики часто недооценивают имеющуюся у людей свободу выбора, которая проявляется не только в голосовании раз в несколько лет, но и ежедневно—в пассивности или в активной поддержке политики властей, в участии в акциях протеста, в сочувственном отношении к незаконным действиям (например, блокированию дорог или погромам) или в сопротивлении им и т. д.

Задача психолога, участвующего в выработке и принятии решений, двояка. Он должен, во-первых, корректировать рассматривающиеся проекты с точки зрения их психологической грамотности

Поскольку этот текст готовился до выборов 12 декабря 1993 г., у нас не было оснований говорить о последних изменениях в профессиональном составе российских политиков.

— следить за тем, чтобы в них не было заложено нереалистических ожиданий, ошибочных представлений о причинно-следственных связях в человеческом поведении, чтобы они не провоцировали людей на деструктивные действия или не способствовали появлению депрессивных реакций и т. д. Второй, не менее важной задачей психолога, является психологизация самого процесса принятия решений. Как человек иной, чем все остальные, профессиональной ориентации, он должен способствовать тому, чтобы политики осознавали тот факт, что в любом их действии заложены определенные требования к поведению и чувствам граждан, и чтобы этот психологический компонент постоянно присутствовал в их сознании наравне с экономическими и иными «надчеловеческими» соображениями.

Полностью алгоритмизировать эту работу не представляется возможным. Необходимым, но, разумеется, недостаточным условием ее успеха является компетентность психолога в рассматриваемых вопросах, будь то экономика или социальные проблемы. Ни у кого из политиков, особенно в нашей напряженной ситуации, не будет ни времени, ни желания бесконечно объяснять психологу очевидные, с их точки зрения, истины. Что касается собственно профессиональных приемов, то, если ситуация позволяет, могут быть проведены замеры возможных реакций людей в различных регионах или по разным социальным группам. Однако поскольку политическая ситуация всегда сложнее любой модели, которую мы можем воспроизвести в эксперименте, более надежным представляется экспертный анализ. Целесообразным является создание экспертной группы, состоящей из психологов, психотерапевтов, психологически ориентированных социологов. Члены группы должны регулярно следить за развитием событий, получать соответствующую информацию и вообще быть личностно вовлеченными в политическую ситуацию. Собираясь регулярно или по мере необходимости (первое предпочтительнее, так как способствует формированию у членов группы и чувства ответственности, и навыков

анализа политической ситуации), эти люди могут давать заключения о психологических последствиях тех или иных акций, об их влиянии на общественную атмосферу, поведение людей, их отношение к лидерам и институтам и т. д. Эта же группа способна предлагать нестандартные пути решения кризисных ситуаций, прогнозировать возникновение конфликтов и т. д. Момент пролонгированности такой работы, участия в группе на постоянной основе представляется принципиальным. Опыт показывает, что спорадическое привлечение к экспертизе даже и весьма серьезных специалистов, но не владеющих ситуацией во всех деталях, себя не оправдывает.

2. Анализ динамики общественного мнения и поиск путей воздействия на, установки и настроение граждан. Первая часть этой задачи требует тесного взаимодействия с социологами. При этом желательно не ограничиваться анализом данных опросов общественного мнения, а проводить серии интервью, направленные на выяснение мотивации ответов и психологических механизмов, обеспечивающих то или иное предпочтение. Общественное сознание не менее сложно, чем индивидуальное. Если при проведении, например, психотерапевтического интервью мы не удовлетворяемся ответами на прямые вопросы типа: «Счастливы ли вы в семейной жизни?», то и в случае анализа социальной ситуации у нас нет никаких оснований оставаться в одномерном пространстве доверия — недоверия лидеру или одобрения — неодобрения его политики. В случае дефицита времени — стандартной, к сожалению, ситуации для работы в рамках политических структур — можно ограничиться телефонными опросами, которые, при известных навыках интервьюеров, могут дать очень ценные результаты. Следует, кроме того, помнить, что политики обычно и сами достаточно тонко чувствуют настроения людей (или думают, что чувствуют), поэтому их запрос к профессионалам часто касается не того, что происходит в общественном мнении сегодня, а того, чего можно ожидать завтра. Так что самое важное — не констатация нынешнего положения, а прогноз, который невозможен без понимания психологических механизмов, определяющих мнения и настроения людей.

Политики сильно различаются по своему отношению к мнению сограждан. Диктаторы и бюрократы могут не беспокоиться об общественном мнении, так как их благополучие и позиция не зависят от того, что думают о них люди. Политики же, зависящие от результатов выборов, к социологическим данным предельно внимательны. Часть из них, опасаясь за свое будущее, старается не делать ничего такого, что может привести к падению их популярности, во всем следует настроениям людей. Под эту позицию легко подводится и теоретическая база: «я представляю моих избирателей и не могу идти против их воли». В то же время политики более ответственные, понимающие, что они призваны быть не просто трансляторами колебаний общественной атмосферы, а субъектами политического процесса, интересуются не только тем, что и почему люди думают сегодня, но и тем, как изменить их установки, убедить согласиться с тем, с чем они сейчас не согласны, принять то, что сегодня кажется неприемлемым и т. д. И все это, разумеется, следует сделать так, чтобы в момент выборов они вновь проголосовали «за».

Собственно, только такие активные политики всерьез заинтересованы в проблеме воздействия на общественное мнение. Для политиков, следующих за настроениями избирателей, достаточно лишь понимания динамики установок людей и прогноза их реакций. Задача воздействия стоит перед ними только в период подготовки к выборам и только по отношению к собственному образу в глазах избирателей.

Задача воздействия особенно актуальна как минимум в двух ситуациях: когда власти приняли или готовятся принять непопулярное решение и когда есть основания считать, что общественное раздражение достигло таких пределов, что может вылиться в беспорядки и насильственные действия. Политики здесь действуют своими методами. Они организуют кампании в средствах массовой информации, выступают перед избирателями, пытаются заручиться

поддержкой лидеров мнений — все это с целью убедить людей в необходимости и желательности принятых мер. Психологи же должны определить подлинные причины недовольства (как и в межличностных конфликтах, поводы могут быть бесконечно далеки от причин), выяснить, какие аргументы будут наиболее эффективны, когда и в какой форме их следует использовать и т. д. Наиболее ответственной и сложной является работа по прогнозированию массовых агрессивных действий и по поиску путей их предотвращения. Акты насилия часто оказываются неожиданными для политиков. Никто из них, например, не предполагал, что перебои в снабжении сигаретами окажутся опаснее для социальной стабильности, чем нехватка хлеба и молока, что люди, выросшие в условиях тотального дефицита и с рождения привыкшие к очередям, именно в этом случае начнут блокировать улицы и призывать к бунту.

Обеспечение правопорядка — дело специальных служб. Однако страхи, постоянное ожидание новых несчастий не менее опасны, чем сами акты насилия и преступления. Вообще, и в социальной сфере, и в экономике образ ситуации не менее важен, чем сама ситуация. Человек, страдающий манией преследования, убивает не потому, что на него готовились напасть, а потому, что он именно так интерпретировал намерения окружающих. Ощущение хаоса и беспорядка, непредсказуемости ситуации и слабости или равнодушия властей толкают людей и на агрессивные действия, и на самоизоляцию, формируют идеологию «войны каждого против всех».

Настроения людей не являются эпифеноменом социально-экономической ситуации в стране. Это так же, как на «американских горках», где уверенность в безопасности, точнее знание, что ничего плохого с тобой случиться не может, оказывается, по крайней мере, для части людей, сильнее психофизиологической обратной связи, сигнализирующей о смертельной опасности, и позволяет испытывать от этого комплекса чувств острое удовольствие. Разработка стратегии формирования более позитивного образа текущей экономической ситуации, собственного будущего, истории страны — все это может и должно входить в профессиональную задачу психологов. В конце концов, существенная часть любой психотерапии — формирование у клиента на той же эмпирической базе более благополучной картины собственной жизни.

Успешные политики находятся в постоянном диалоге со своими избирателями и в процессе этого диалога имеют возможность кардинальным образом воздействовать на настроение и позицию людей. Так, 5 марта 1933 г., на следующий день после инаугурации, президент Ф. Рузвельт объявил так называемые банковские каникулы — воспользовавшись законами военного времени, он своим распоряжением закрыл все банки страны, как государственные, так и частные. Эта мера была предпринята для того, чтобы остановить массовое изъятие вкладов, которое приняло масштабы национальной катастрофы. События последних лет и месяцев в нашей стране дают нам возможность представить, какой может быть реакция населения на подобные действия властей. Но Ф. Рузвельт не ограничился только акциями в сфере финансов. Он выступил перед согражданами с радиообращением, в котором объяснил и причины, побудившие его пойти на столь нестандартный шаг, и последствия его для рядового вкладчика и для страны, и, наконец, условия, при соблюдении которых банкам будет разрешено возобновить операции. Взрыва в стране не произошло, авторитет Ф. Рузвельта укрепился, а когда через десять дней банки стали вновь открываться, граждане уже не снимали деньги, а, наоборот, клали их на свои счета [1].

Диалог требует понимания того, что волнует людей сегодня, чего они опасаются, чего ждут от данного лидера. В экстремальных ситуациях, как в США в марте 1933 г., это более или менее понятно и без специальных исследований. Но в более спокойные моменты или в условиях затяжного кризиса, в котором находимся мы, интуиции уже недостаточно. Прояснение психологических механизмов, детерминирующих динамику общественного мнения, становится условием

конструктивного диалога между властью и обществом.

3. Оптимизация образа власти или политической структуры. Положительный образ лидера, проводимой им политики и окружающих его людей — необходимое условие успеха политики, особенно политики реформ. Кроме того, при наличии системы регулярных выборов это еще и условие сохранения позиции и для самого лидера, и для его команды. Надо сказать, что роль специалистов по рекламе в организации предвыборных кампаний на Западе не столь велика, как у нас принято считать. Как и во многих других случаях, политики и те их сотрудники, которые отвечают за организацию предвыборной борьбы, предпочитают доверять здравому смыслу, а не специальным приемам, которые не без основания кажутся им искусственными. Разумеется, после любой успешной кампании находится немало людей, готовых приписать успех исключительно себе. Люди, называющие себя «специалистами по имиджу», а среди них есть и профессиональные психологи, не отличаются в этом смысле от всех остальных. Правда, доказательств их эффективности до сих пор не существует. Как, впрочем, не существует и доказательств обратного.

Роль психологов сводится не к тому, чтобы «сделать» из данного политика человека, который понравится избирателям. Во-первых, это невозможно, переделывать человека бессмысленно, во-вторых, как уже говорилось, у действующих политиков нет ни времени, ни сил на «работу над собой». Психологи работают с тем «материалом», который есть. Они должны давать политику обратную связь относительно динамики его образа, а также образа его окружения, атрибутируемых ему мотивах, его положительных и отрицательных чертах, как они видятся людям и подаются в средствах массовой информации. При этом основное внимание следует уделять телевидению — газеты ориентируются на свою специфическую аудиторию с уже сформированными взглядами. Телевизионная же аудитория универсальна, любое изменение акцентов в телевизионных программах воздействует на группу граждан с еще не сформировавшимися установками, т. е. на ту группу, за симпатии которой и идет борьба.

Каждое выступление политика может стать предметом профессионального анализа (оптимальным представляется сочетание контент-анализа и экспертной оценки). Если переделывать человека — задача невыполнимая, то давать ему обратную связь, показывать, где он упустил возможности пойти навстречу ожиданиям людей, успокоить их или что-то объяснить, когда был излишне формален или высокомерен, а когда проявил действительное понимание аудитории — дело и возможное, и полезное. Естественно, такая работа бесконечно далека от серьезного коммуникативного тренинга, но при наличии у политика мотивации и таланта к общению она может дать определенные плоды. В нашей профессиональной компетенции находится и стратегия формирования образа: какую следует давать информацию о семье и детстве, как добиться того, чтобы граждане воспринимали лидера не только профессиональным, но и честным, не только решительным, но и осторожным и т. д.

4. Создание психологических портретов оппонентов и политических партнеров. Эта несколько экзотическая работа необходима тогда, когда осуществляется подготовка к контакту с малознакомым партнером, будь то союзник или противник. Чаще всего речь может идти о зарубежных лидерах, хотя в некоторых случаях такая работа может быть целесообразна и внутри страны. В зависимости от степени серьезности проблемы и срочности задания это может быть и очень серьезное исследование, с привлечением самого разнообразного материала, а может быть и краткий, весьма поверхностный очерк. Цель портрета — помочь лидеру подготовиться к встрече, представить себе, каких реакций следует ожидать, какие приемы могут быть эффективны в общении с данным человеком. Такого рода работа проводится во многих странах, но никто не знает, пользуются ли ее результатами те, для кого она предназначена. Можно предположить, что если и да, то лишь на самом начальном этапе взаимодействия, после

чего, как и положено нормальному человеку, начинают больше доверять собственной интуиции, чем написанным заранее инструкциям.

Эффективность использования психологии в политике никто пока не измерял. Вообще непонятно, кто и как может это сделать — даже теоретическая возможность таких замеров вызывает сомнение, а те, кто, в принципе, могли бы их провести, принадлежат к тому профессиональному цеху, который заинтересован в положительном результате. Если же говорить о субъективном компоненте этой работы — чувстве удовлетворения или разочарования у самого психолога,— то здесь, как обычно, все зависит от притязаний. Если рассчитывать на стопроцентную эффективность — разочарование будет, конечно, доминировать. Если же претендовать на чудотворство и не считать, что лишь ты обладаешь сокровенным знанием, которому все остальные должны неукоснительно следовать, и к тому же чувствовать вкус к участию в процессах социальных преобразований, то баланс чувств может быть и более положительным.

И, наконец, последнее замечание о методах. Отсутствие четко расписанных технологий может, конечно, вызывать раздражение. Но вспомним известное определение «Политика — искусство возможного». В нем обычно подчеркивается последнее слово. Но первое не менее важно. Политика — это искусство, где лишь интуиция и опыт позволяют эффективно использовать огромный массив знаний и весьма ограниченный набор стандартных приемов. Психология в политике — тоже искусство. Как, впрочем, и любое ремесло.

1. Burns J. Roosevelt: The lion and the fox. Harcourt, Brace and Company. N. Y., 1956.

2. Hermann M. G. (ed.) Political psychology. Contemporary problems and issues. San Francisco: Jossey-Bass Publishers, 1986.

3. Janis I. L. Groupthink. Psychological studies of policy decisions and fiascoes. Boston: Houghton Mifflin Company, 1982.

4. Jarvis R. The logic of images in international relations. Princeton University Press, 1970.

5. Larson D. W. Origins of containment. A psychological explanation. Princeton University Press, 1985.

6. Lasswell H. Psychopathology and politics. University of Chicago Press, 1931.

7. Poen M. M. (ed.) Strictly personal and confidential: The letters Harry Truman never mailed. Boston: Little, 1982.

8. Stone W. F., Schaffner P. E. The psychology of politics. 2-nd ed. N. Y.: Springer-Verlag, 1988.

Поступила в редакцию 24.IX 1993 г.