ЗАПОВЕДНОЕ И ЕГО ВОСПРИЯТИЕ ЧЕЛОВЕКОМ

А. И. РЫЖИКОВ

Больным вопросом современности является сохранение хотя бы небольших уголков неизменной природной среды. К сожалению, речь уже не идет об абсолютной неприкосновенности, так как воздушные течения разносят на тысячекилометровые расстояния последствия нашей деятельности: газы, пыль, вредные испарения, которые не ощущаются нашими органами чувств, но имеют ужасные последствия для природы.

В данной статье мы остановимся только на заповедном, естественном стремлении человека сохранить что-то в относительной неприкосновенности поблизости от того места, где он обитает. При изменении хозяйственно-экономического воздействия на природу, при переходе от охоты и собирательства к скотоводству, от скотоводства к земледелию геобиоценозы подвергаются разрушению, но что-то обязательно остается нетронутым. Это характерно для этнопсихологии всех этносов. Стремление к заповедному, по-видимому, заложено в психике человека еще на уровне инстинкта.

Явление заповедности обнаруживается у многих видов млекопитающих. Общеизвестно, что животные обитают в пределах определенного территориального участка; они метят свои границы, стараются сами их не пересекать (и не допускают нарушений границ со с стороны соседей. Менее известно, что на территории индивидуальных охотничьих участков животных остаются непосещаемые участки — своеобразные заповедники. Многие из таких участков, с точки зрения человека, вообще-то пригодны для обитания животных, но по каким-то причинам те их избегают, хотя там достаточно много добычи. Иногда непосещаемые участки располагаются на периферии индивидуального участка, а иногда в центральной его части: близ гнезда, норы, логова и т. д. К примеру, волки никогда не нападают на стада домашних животных вблизи своего логова, а стараются уйти как можно дальше. Народом это подмечено давным-давно и выражено в поговорке: «В соседнем стаде волк овцу никогда не режет». Хрестоматийными стали описания того, что порою, утки гнездятся в непосредственной близости

от гнезд соколов, орлов, а мелкие птицы устраивают свои гнезда прямо в толще стенок гнезда крупной хищной птицы. Сокол старательно охотится на уток вдали от гнезда, но не трогает утку-соседку! Она для сокола — «табу».

Наиболее изученным в территориальном отношении является соболь. Г. Д. Дулькейт отмечал, что вся площадь индивидуального охотничьего участка соболя состоит из суммы малых, некоторые из которых соболь не посещает. Площадь охотничьего участка уральского соболя в среднем составляет 6—10 кв. км, но фактически животное обитает на 3 кв. км. П. Б. Юргенсон приводит интересные данные радиотелеметрических наблюдений за передвижениями животных внутри своего индивидуального участка. Например, заяц зимой за сутки пробежал расстояние 37 км на площади 8 га, но центр его активности составлял всего 0,5 га; весной центр его активности сократился до 0,2 га. Подобное поведение отмечается и для других животных: медведя, оленей, енота. Даже маленькие землеройки-бурозубки, которые, на первый взгляд, беспорядочно перемещаются по лесу, и те имеют собственные индивидуальные участки с определенными центрами активности и непосещаемые территории.

У животных наблюдается своеобразная наследственность в выборе территорий своих мест обитания. История реакклиматизации животных поставила удивительно чистый эксперимент по выявлению внутренних психологических установок на определение лучших мест обитания. После того как в 1924 г. была выбита популяция кавказского зубра, через 12 лет туда переселили зубров из Беловежской пущи, которые исстари были равнинными животными, с кавказскими зубрами контактов не имели и, конечно, не знали горных условий обитания. В течение года они нашли для себя наиболее удобную территорию в долине р. Кизгыч — именно то место, которое было излюбленным у аборигенных зубров XIX в. Возможно, что генотип поведения зубра сохранился еще с тех времен, когда ареал распространения зубра был единым от Кавказа до Балтики. Вероятно, при смене поколений животные не только выбирают для себя одни и те же наиболее удобные места обитании, но и оставляют заповедными одни и те же микроучастки в пределах индивидуальных территорий.

Как видно, в результате эволюции в психологии поведения животных выработались какие-то тормозящие факторы, закрепленные в генотипе и передающиеся по наследству, которые не позволяют животному в нормальных условиях плотности популяции добывать пропитание на всей территории своего индивидуального участка. Внутри этого участка остаются какие-то границы, нарушить которые животное осмеливается только при ненормальных условиях существования. При этом животное обычно выдерживает жестокую внутреннюю борьбу само с собой, с внутренними психологическими запретами. Например, волк может напасть на соседнее стадо, но только в том случае, если он ранен или совсем стар. Но и при этом он старается всеми силами уйти подальше от своего логова.

Наука не застала человека на той ранней стадии развития, когда его поведением управляли инстинкты, а не сознание. В поле зрения науки попали люди, находившиеся уже на стадии развития «табу», на стадии язычества и выше. Поведение людей, их психологическое восприятие заповедного на этих стадиях развития изучено достаточно хорошо, но объясняется этот феномен не как внутреннее проявление психики человека, а как религиозность. Наука рассматривает только то, что рассказывают сами изучаемые люди. А те объясняют свое поведение фантастическими представлениями, изобретениями разума, которые якобы сдерживают их от поступков, нарушающих заповедное.

Среди многих народов мира распространено поклонение горам. Еще Геродот отмечал: «Персы не знают идолов и молятся своим богам на вершинах гор» [12; 132]. Племя галласов в Эфиопии тоже боготворит горы. Члены его приносят горам жертвы,

которые весьма разнообразны, начиная от быка и кончая пучочком только что сорванной травы. Многие исследователи XIX в. отмечали, что алтайцы боготворят горы. Н. Ядринцев говорит о том, что алтайцы проявляют особое благоговение перед горой Уч-Сюри (Белухой). По наблюдениям известного русского путешественника С. П. Крашенинникова, камчадалы опасаются даже подходить к подножию горы Опаль, а не то что подниматься на ее вершину. К. Дитмар в середине XIX в. свидетельствовал, что местные жители не только боялись восходить на Ключевскую сопку, но и избегали всяких разговоров о ней, а если таковой все же начинался, то старались тут же выйти из избы. Священное чувство горы вызывали не только у азиатов, но и у более цивилизованных народов. У немцев долгое время оставалась неприкосновенной гора Брокен. Только в 1697 г. на ее вершину взошел человек — им был Петр I — русский царь [15]. Для австралийских аборигенов священен Айерсрок — красный гранитный монолит в Центральной Австралии. С тех пор как его начали массово посещать туристы, 15 человек скончались при восхождении на него, хотя высота монолита всего 340 метров. Аборигены убеждены, что это дух скалы мстит людям за нанесенное оскорбление.

Во всех случаях, а их можно было бы продолжить, горы для человека были неприкосновенными, они являлись святыми божествами и, главное, вполне живыми. Они могли благодарить за приношения и могли наказывать, мстить за неуважение. Откуда же такая единодушная география освящения гор? Не есть ли это проявление древнего инстинкта в психике человека?

Зоогеографами давно отмечено, что многие виды животных избегают гор. Горы являются географическими барьерами при расселении почти всех видов животных. По-видимому, и для человека они были -такими же барьерами. Известно, что и в историческое время целые народы мигрировали через проходы среди гор (например, через «Железные ворота» на Кавказе, район Дербента), но не через сами горы. Эта священность гор была не чем иным, как простым объяснением того психологического состояния, которое служило внутренним тормозом в поведении человека, запрещавшим свободное посещение гор. Горы превращались в макрозаповедники, куда человек проникал лишь под давлением обстоятельств, грозивших прямой гибелью. Только инстинкт самосохранения мог преодолеть страх, тоже инстинктивный, перед горами. Несомненно, что и тот и другой инстинкты были закреплены в генотипе поведения человека.

Отношение к горам как к священному объекту у разных этносов проявляется по-разному. В. В. Сапожников пишет, что высокие снежные горы Алтая для калмыков являются предметом священного почитания, на них им и восходить нельзя. Калмыки — охотники, прекрасно знают все тропы в горах и снежные перевалы, но у подножия наиболее высоких гор останавливаются и дальше не идут ни под каким предлогом. Равнинные казахи (киргизы) испытывают еще больший трепет перед высочайшей вершиной Алтая Белухой. Они говорят: «Нам и смотреть близко на нее нельзя» [11; 98].

Священность высоких гор можно попытаться объяснить их труднодоступностью и опасностью путешествий, но тогда низкие горы не вызывали бы у человека душевного трепета. Однако много есть примеров того, что низкие горы наделялись не меньшей священностью, чем высокие: гора Брокен в Германии, монолит Айерсрок в Австралии. Лопарская экспедиция 1927 г. выявила, что у местных жителей Кольского полуострова были святые горы «сейды» и «сейдушки». Горы невысокие, но и этим горам лопари приносили подарки, приходили к ним и с горем, и с радостью: для лопарей горы являлись живыми существами, с которыми можно поговорить, излить свои беды, поделиться радостью, т. е. так или иначе получить психологическое облегчение. Откуда же у лопарей такой священный трепет перед низенькими, вполне доступными горами Кольского полуострова? Несомненно, что это наследие

древних времен в генотипе поведения человека.

На равнинах «горами» могли называться крутой, обрывистый берег реки, озера, выдающийся холм и т. д. Но несмотря на незначительную высоту, они были чем-то недоступным, священным, сильно поражавшим человека. Некоторые из подобных «гор» оставались неприкосновенными для многих народов, массовые переселения которых прокатывались волнами по их территории. В Монголии к таким «горам» относится Богдоула.

Обрывистые меловые берега Северского Донца сохранялись в неприкосновенности до наших дней. По этой территории продвигались народы, исторгнутые из степей Центральной Азии: половцы, хазары, кипчаки, авары, скифы, тюрки, славяне. Хотя «отрешившийся от мира отшельник сменялся вооруженным сторожевым пикетом, сторожевой пункт сменялся монастырем» [14; 19], разрушить природный комплекс Святых гор не осмелился ни один из этносов, побывавших здесь. Только в наше время Святые горы были «растащены» по пионерским лагерям, домам отдыха; на самом высоком месте был сооружен памятник революционеру Артему, а сами Святые горы получили название «Горы Артема». Все это отнюдь не способствовало сохранению природы уникального места, которое производило на психологию всех народов, проходивших через него, неизгладимое впечатление и само по себе останавливало руку варвара. Хотя этнопсихология знает много примеров, когда вторжение другого этноса на чужую территорию приводило к возникновению массового психологического синдрома «переделать» не устраивавшую его природу (см. [2; 83]), но в данном случае мы, видимо, имеем дело с глубинной одинаковостью генотипа поведения людей по отношению к горам.

Вторым таким местом на Русской равнине является Галичья гора — крутой известняковый берег Дона в Липецкой области. Здесь сторожевые нункты были отмечены летописями еще в XIV в. Д. Святский писал: «Когда подходишь к Галичьей горе, то она сразу бросается в глаза вам своей крутизной и причудливым расположением живописных скал, нависших над Доном» [13; 83— 84]. Благодаря своему воздействию на психику человека природа Галичьей горы оставалась в большей или меньшей сохранности до наших дней, сейчас там заповедник «Галичья гора».

Но не обязательно в психологии человека неприкасаемым становилось только далекое, труднодоступное или поражавшее воображение человека своим своеобразием. Чаще это было нечто привычное, но инстинктивно выделенное как необычное. Точно так же, как и у животных, которые не посещают каких-то уголков своего индивидуального участка, у человека есть некая инстинктивная потребность оставить что-то заповедным на самый крайний случай своей жизни. С развитием сознания и языка человек пытался понять свои действия. Недостаток научных знаний человек восполнял фантазией, объясняя свое поведение чем-то священным, сверхъестественным. Эти объяснения и были зафиксированы наукой, описаны как начала религии — язычество — поклонение силам природы. Однако подобные научные описания отражали психические ощущения человека уже развитого, имевшего язык и воображение, а не существа, еще только становящегося человеком.

Наиболее распространенными объектами поклонения людей из системы живой природы являлись разные виды древесной растительности, независимо от того, в какой природной зоне обитал человек: священными считались деревья, рощицы, а то и целые массивы лесов практически у всех народов мира.

Житель Сахары туарег объясняет русскому путешественнику: «Как куст стал священным: посмотри, кругом в пустыне ничего нет, а тут вырос целый куст» [16; 2]. Оказывается, этого довольно, чтобы ни один туарег никогда не притронулся к кусту, и уж никому из местных жителей не придет в голову мысль сломать веточку или уничтожить куст, хотя потребность в топливе огромна.

О том же пишет видный казахский ученый и путешественник Ч. Ч. Велиханов

применительно к священным деревьям в бескрайних казахстанских степях. Путешествующие останавливаются у одинокого дерева в степи, надеясь получить его защиту от злых сил (за что путник приносит дереву посильную жертву), а не с целью срубить его на дрова.

Внутренние, психологические, тормозящие факторы в этом случае были настолько сильны, что никому не приходило и мысли в голову нарушить заповедность, хотя бы и из крайней нужды. Сохранение заповедного кустика было скорее внутренней психологической потребностью человека, а не страхом перед внешними факторами, например наказанием Всевышнего за святотатство. Страх перед наказанием, на котором во многом основано действие правовых систем, тоже не спасает природные объекты от уничтожения. Например, реликтовую карликовую березку — свидетеля ледникового периода — в Пооскольском районе объявили строго охраняемой. Вдобавок было разъяснено, что это лекарственное растение, надеялись, что в этом случае преступная рука современного варвара не поднимется на березку. Но ничто не спасло реликтовое растение: в 1968 г. вырубили последнее деревце и выдрали даже его корни. Право и закон, защищавшие березку, оказались бессильны. В то же время отдельный куст в пустыне практически не защищает никто и ничто, но все проходящие мимо сохраняют его.

Психологическая заповедность лесов, обусловленная генотипом человека, перераставшая, как правило, в наделение их качеством священности, была распространена практически у всех народов мира. Это явление в психике человека сохраняется и в пространстве и во времени. У славян психологию заповедности леса, его священность, можно проследить с древнейших времен до XX в. Иностранные путешественники по Руси в самых ранних источниках свидетельствуют, что лес для славян был древнейшим народным святилищем. Некоторые такие издревле заповедные рощи и кусты оставались заповедными и священными до 30-х гг. XX в. [17; 27]. Заповедность леса была настолько «врезана» в психологию славян, что при массовом переселении крестьян в Сибирь в конце XIX — начале XX вв. они переносили это психологическое отношение на лесостепь Прииртышья и других районов. Даже названия этим березово-осиновым колкам присваиваются старые, взятые с родных мест,— «дубравы». Режим этих «дубрав» (хотя там не было ни одного дуба) напоминал режим наших современных заповедников, только соблюдался, в отличие от заповедников, неукоснительно. В. Некрасова пишет:

«Близ русских поселков приходится иногда видеть дубравы, тщательно охраняемые самим населением, и хотя они служат местом гуляний для деревенской молодежи, но вследствие строгого воспрещения ломать ветви и портить деревья дубравы эти действительно имеют хороший, нарядный вид» [8; 9]. Хоть В. Некрасова и пишет «тщательно охраняемые», «строгого воспрещения», но эти слова не означают точного положения вещей: никто не охранял, и никто не воспрещал. Был внутренний психологический тормоз, который не позволял каждому делать того, чего не делают все.

Специальная литература содержит многочисленные свидетельства того, что заповедные рощи имели древние леты, галлы, тувинцы, малагасийцы, марийцы, индейцы племени когуа в Южной Америке, удмурты, камчадалы, ижорцы, народы, затерявшиеся среди гор в королевствах Мустанг и Бутан и в Маньчжурии. Заповедные рощи, точнее, леса хантов и манси стали классическим примером самого бережного сохранения лесных комплексов в Западной Сибири. О них свидетельствуют уже первые русские летописи первопроходцев [10; 50—51 ]. Еще в 20-х гг. XX в. священные леса хантов и манси остаются неприкосновенными для этих этносов, но русские пришельцы уже хозяйничают там вовсю. Постепенно, под влиянием психологии чужого, вторгшегося этноса изменяется и психология коренного этноса и абсолютное безверие уничтожает все то, что сохранялось тысячелетиями. Не стало заповедных лесов

у хантов и манси, а также черкесов-шапсугов. Здесь можно говорить об изменении самой психологии названных народов, а не просто об уничтожении священных лесов. Глубинно, подсознательно, инстинктивно определявшее поведение человека по отношению к лесу затушевывалось новым, перенятым у пришельцев, поведением.

Широкая география лесных заповедников (священных рощ, лесов, кустов, отдельных деревьев) невольно наталкивает на мысль о том, что это представление о заповедности отдельных территорий и объектов не есть порождение религии как таковой. Невозможно себе представить, чтобы все религии мира, на самых разных стадиях становления язычества, могли быть так единодушны в отношении леса. Не есть ли это психологический феномен, заложенный в нашем генофонде еще со времен, когда наши предки не были людьми и вели свою жизнь в лесу на деревьях? Изменялись общественно-социальные формы жизни людей, изменялась экономическая основа их существования, но сохранялся генофонд поведения, в какой-то степени определявший наше отношение к отдельным природным объектам — в данном случае к лесу.

Животные, запрещая себе посещать те или иные места в пределах своего охотничьего участка, не объясняют своих поступков, у них нет языка, нет бога, но и для них существует «священная» неприкосновенность отдельных участков индивидуальных территорий. Давно известно поведение глухарей, которые всю зиму питаются только хвоей сосен. С одних сосен они ощипывают почти всю хвою, а рядом стоящие сосны не трогают совершенно. Есть «заповедные» участки и у таких животных, как соболь, медведь, заяц. Внутренние психологические факторы «запрещают» животным посещение этих «священных» территорий. Несомненно, что человек, ведущий свою родословную от общих предков с обезьянами, не мог не унаследовать в своем генотипе поведения фактора заповедности, хотя уже и имел двойственную, «животную и разумную» душу. Очень правы А. и Б. Гарднеры, говоря: «Наша религия состоит в том, что между человеком и животными должно существовать что-то общее» [5; 203]. Это общее — инстинкты, наследие дикой природы, закрепленное в нашем генотипе, который определяет не только наше анатомическое строение и физиологию наших органов, но и психологию поведения.

Высшая форма религии, вера в единого бога не создает такого психологического эффекта, как язычество, в отношении заповедных участков. Хоть на Руси и было принято вокруг вновь создаваемых заповедных участков проходить с крестным ходом во главе со священником, но особой святости такие участки в глазах народа не имели. Их «святость» не была обусловлена психологией людей, а была привнесенной в их внутренний мир. Привнесенное же может закрепляться в нашем сознании, но не в глубинных структурах человеческой психики. Человек часто поступает вопреки велению разума, хотя разум и предупреждает его об опасности, иногда и смертельной. Например, на Руси монастырские леса постоянно разграблялись окрестными крестьянами, хотя по идее они должны были бы быть для них «святыми» (монахи обычно усиленно пропагандировали святость своих угодий). Но пропаганда цели не достигала. Она воздействовала на разум, но не на глубинные структуры психики. Монастыри вынуждены были обращаться за помощью к светской власти, прося у нее защиты своему имуществу. Еще в 1485 г. великий князь Иван Васильевич вынужден был выдать специальную грамоту и назначить специального пристава, с правом взыскания «заповедного рубля» за воровские порубки монастырских лесов [7; 85]. Только иногда монастыри достигали весьма заметных результатов в деле создания действительно заповедного режима в своих лесах. На Соловецких островах Белого моря за все годы существования Соловецкого монастыря не прозвучало ни единого охотничьего выстрела. Животные были абсолютно непугаными, что поражало воображение богомольцев [9; 267].

Объявление священности тех или иных природных объектов,

апеллирующее к разуму, не служит гарантией их сохранения. А вот реликтовые остатки инстинктов оказываются непреодолимыми препятствиями для нас самих. Воспринятое нашей психологией как заповедное будет долгое время оставаться заповедным, несмотря на отсутствие каких-либо прямых угроз наказания. Более того, при попытке разрушить заповедное люди будут защищать его от чужаков, несмотря на угрозы.

Впрочем, современная высшая форма религии, вера в единого бога, двойственна в своем отношении к природе. Наряду с заповедью «не убий» она сразу же провозгласила господство человека над природой. «Иегова благословил Ноя и его сыновей такими словами: «Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские; в ваши руки отданы они». Так выразил человек самого себя, как только осознал возможности своего мозга. Яснее не выразить претензии человека на господство» [18; 114].

Христианство, пытаясь как можно быстрее добиться священного трепета перед своими культовыми сооружениями (церкви, часовни), старается воздвигать их на месте языческих молений. Например, Стефан Пермский срубает «прокудливую березу», объект языческого поклонения коми, и воздвигает там часовню. На месте наиболее почитаемых галло-римских святилищ воздвигнуты теперь знаменитые католические церкви, и стоит покопать под их клиросами, чтобы обнаружить остатки или следы языческих святилищ [17; З].

В современном мире некоторые религиозные общины пытаются всю свою деятельность посвятить охране некоторых природных объектов. Я. Линдблад повествует о секте в Раджастхане, которая объявила некоторые районы заповедными, а антилопу гарну — особо охраняемым видом. Члены секты не взирают на титулы тех, кто нарушает условия заповедности контролируемых ими районов. Уже были случаи, когда за убийство антилопы гарну были переломаны ноги у майора индийской армии, а родича махаражди за этот же проступок отпустили голым — и это человека, по их понятиям, чуть ли не божественного ранга [4; 12—13].

Но суровость наказания за нарушение заповедности не может выработать в психологии человека внутренних тормозящих стимулов, которые препятствовали бы самому появлению нарушителей. Нарушители природных заповедников будут попадаться до тех пор, пока сознание людей, их психология, будут отчуждены от целей создания заповедников. За нарушение заповедности засечных лесов по южной границе Русского государства виновным грозило нещадное «драние кнутом и взимание большого размера пени» [20; 219], а при Петре I вдоль границы заповедных лесов под Санкт-Петербургом на каждые три версты ставилась виселица — «для устрашения», но нарушения были.

Иногда, чтобы продолжить этнопсихологическую традицию охраны территории, нужно, чтобы у одного представителя чужого этноса пробудилось что-то подсознательное — инстинкт заповедования. Для него заповедное чужого этноса становится нормой поведения по отношению к этому объекту. Но это психологическое чувство заповедного становится характерным только для данного индивидуума, а не для всего чужого, пришлого этноса. У чужого этноса нет внутренних психологических потребностей сохранить доставшееся ему по наследству заповедное, и его стремление к разрушению приходится сдерживать правом, что не дает никакой гарантии сохранения в неприкосновенности заповедной территории или объекта. Примером такого положения служит Йеллоустонский национальный парк в США. Для индейцев эта территория была «табу». Белые открыли ее в 1805 г., а в 1872 г. по инициативе геолога, профессора Гейдена эта территория была взята под защиту государства, т. е. права. Чиновникам американского сената хватило разума не разделить и не распродать «индейское табу». Хотя открывший Йеллоустон траппер Кальтер имел право сделать это [1; 160].

К сожалению, чаще происходит иное. Для чиновника многое просто не вписывается в общепринятые

нормы права. Его сознание настолько отчуждено от природы, что он не может понять, зачем нужно охранять что-то природное, не приносящее прибыли. Только этим можно объяснить, что на обращение первого в России Хортицкого общества охраны природы об охране живописных скал на Днепре департамент земледелия ответил: «В России нет закона, защищающего виды в природе».

Интересно, что некоторые особенности права, несомненно, имеют первоначальные корни свои в инстинктах человека. Выше уже говорилось о том, что волки никогда не охотятся вблизи своей нормы. Эвенки (тунгусы) тоже никогда не охотятся вблизи своего зимовья, они уходят от него не менее чем на 10 км. Только жестокая нужда заставила тунгусов-ороченов, когда у них от сибирской язвы пали все олени, охотиться поблизости от зимовий [6;33]. Таким образом, и волки, и люди оставляли для самой крайней нужды «заповедную» территорию вблизи своего постоянного поселения. В русском земельном праве существовало удивительное положение о заповедных имениях, состоявшее в том, что определенный участок не делится и не отчуждается от владельца; это предотвращало безземелие хозяина (и как следствие — нищету). Институт права заповедных (неделимых) имений появляется в раннефеодальных странах средневековой культуры в Западной Европе как противовес Римскому праву, которое широко стало распространяться в Европе в XVI—XVII вв. Принципом Римского права было свободное обращение земель [3; 20]. По-видимому, в европейских странах, позже вышедших из родового строя, сохранилось в психологии людей что-то от инстинкта заповедного, что перешло в право в виде института заповедных имений.

Приведем еще один пример того, как право черпает начало логики своих статей из источника давно забытых обычаев, производных от инстинктов. А. И. Якобий описывает обычай манси (остяков): рыбы «лови сколько хочешь и еще сколько хочешь, но с собой не неси и в запас не бери» [19; 43]. Тот же обычай соблюдался и в отношении зверя, и правило никем не нарушалось; соблюдали его не под страхом наказания, а потому, что не могли его нарушить по своим внутренним психологическим убеждениям. В другом полушарии Земли, в Северной Америке, создается Йосемитский национальный парк. Одно из правил посещения этого парка допускает ловлю рыбы в водоемах, но лишь при условии ее потребления на месте.

Как видно, современные заповедники всех стран мира преследуют самую благородную цель — сохранить обилие генофонда нашей планеты. Разумом все понимают, что заповедники неприкосновенны. Об этом говорит и современное право, которое предусматривает иногда довольно жесткие наказания за нарушения заповедного режима. Но, к сожалению, нарушения заповедного режима бывают настолько глубоки, что некоторые из заповедников приходится закрывать, так как они совершенно лишаются объектов заповедности.

Причина такого положения заповедников современности кроется в совершенном отчуждении психологии современного человека от природы. Особенно это касается психологии работников местных органов власти и хозяйственников, которые живут сиюминутными результатами собственной деятельности.

Пока же все надежды на сохранение заповедников связываются лишь с группой честных ученых, но она мало что может сделать практически, так как все экономические рычаги находятся у работников местных органов власти, которые зачастую очень плохо представляют себе действительную ценность заповедников для будущего.

К сожалению, наука сама по себе, как оказалось, не может служить действенным рычагом сохранения природы. В деле сохранения природы многое зависит и от учителей. Их постоянное воздействие на психологию учащихся может произвести перелом в отношении молодого поколения к сохранению дикой природы.

1. Алфеев И. Охрана природы и мировые национальные парки капиталистических стран // Природа и социалистическое хозяйство. Т. 6. М., 1933. С. 158—169.

2. Бородай Ю. М. Этнические контакты и окружающая среда // Природа. 1981. № 9. С. 82—85.

3. Касса Л. А. Русское земельное право. М., 1906.

4. Линдблад Я. Мир книги джунглей. М., 1983.

5. Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. М., 1981.

6. Малых П. Орочены баргузинской тайги // Жизнь Бурятии. 1924. № 6. С. 29—35.

7. Материалы для истории Владимирской губернии / Соб. А. В. Смирнов. Вып. 3. Владимир, 1904.

8. Некрасова В. По Киргизской степи // Естествознание и география. 1915. № 3. С. 1—23.

9. Немирович-Данченко В. Н. Беломорье и Соловки. Киев, 1892.

10. Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком (сочиненное в 1715 г.). СПб., 1884.

11. Сапожников В. В. Катунь и ее истоки. Путешествия 1897—1899 годов. Томск, 1901.

12. Сборник сведений о Кавказе. Т. 1. Тифлис, 1871.

13. Святский Д. Галичья гора — уголок горной и степной флор в Орловской губернии // Вестник знания. 1909. С. 83—88.

14. Талиев В. Святые горы Харьковской губернии как «памятник природы» // Бюлл. Харьковского об-ва любителей природы. 1914. № 3. С. 1– 34.

15. Хайкин Л. Альпинист в ботфортах // Комсом. правда. 1987. № 160. 8 июля.

16. Чеглок А. Мои приключения в Сахаре и Северной Африке. М., 1918.

17. Шмидт А. В. Жертвенные места Камско-Уральского края // Изв. Гос. Академ. истории материальной культуры. Т. XIII. Вып. 1—2. Л., 1932.

18. Яблоков А., Эдберг Р. Трудный путь к воскресению. М., 1988.

19. Якобий А. И. Угасание инородческих племен севера. СПб., 1893.

20. Яковлев А. Засечная черта Московского государства в XVII веке. М., 1916.

Поступила в редакцию 23. IV 1991 г.