9.2812

20

ФЕНОМЕН МЕНТАЛИТЕТА: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

И. Г. ДУБ0В

 

В последние годы в связи со снятием барьеров, препятствующих широким контактам жителей б. СССР с гражданами других стран, стали отчетливо заметны многочисленные отличия советских людей от представителей иных культур. В этой связи в отечественную публицистику вошло и прочно в ней закрепилось характеризующее психологический аспект этих отличий понятие «менталитет». Авторы многочисленных статей, не давая ему развернутого определения, сходятся на том, что менталитет — это некая интегральная характеристика людей, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающего мира и объяснить специфику их реагирования на него[1].

Опора при создании развернутой дефиниции менталитета на специальную, посвященную этому вопросу иностранную литературу вряд ли окажется эффективной, несмотря на западноевропейское происхождение слова (от позднелатинского mentalis). Отражая несколько иную по сравнению с охарактеризованной  выше психологическую реальность, понятие «mentality» определяется в англоязычных психологических словарях как «качество ума, характеризующее отдельного индивида или класс индивидов» [55; 454]; «обобщение всех характеристик, отличающих ум» [48; 171], «способность или сила разума» [47; 313], «установки, настроение, содержание ума» [58; 720], «образ мыслей, направление или характер размышлений» [59; 1411] и, наконец, как «сумма мыслительных способностей или возможностей, отличающихся от физических» [50; 1552]. Следует особо отметить, что представленные определения отличаются исключительной краткостью, а разнородный характер раскрывающих понятие феноменов свидетельствует о недостаточной научной проработке данного термина.

В отечественной философской и культурологической литературе, где понятие «ментальность» сравнительно давно обрело права гражданства, встречаются попытки более развернутого определения его смысла. Чаще всего менталитет понимают как «совокупность представлений, воззрений, «чувствований» общности людей определенной эпохи, географической области и социальной среды, особый психологический уклад общества, влияющий на исторические и социальные процессы» [32; 28].

Указанный подход к пониманию менталитета также не способствует закреплению этого термина в научной лексике, поскольку здесь менталитет практически отождествляется с массовым сознанием, что в свою очередь делает новое понятие ненужным. При анализе менталитета (коллективной ментальности) следует исходить из того, что данное понятие описывает именно специфику отражения внешнего мира, обусловливающую специфику способов реагирования достаточно большой общности людей [36].

Таким образом, менталитет, будучи явлением умственного порядка, вовсе не идентичен общественному сознанию, а характеризует лишь специфику

 

21

 

этого сознания относительно общественного сознания других групп людей, причем, как правило, речь идет о таких больших группах, как этнос, нация или, по крайней мере, социальный слой[2]. Необходимо также отметить, что осознаваемые элементы менталитета тесно связаны с областью бессознательного (а может быть, и базируются на ней), понимаемого применительно к указанным общностям как коллективное бессознательное.

В самом общем виде менталитет может быть, вероятно, определен как некая характерная для конкретной культуры (субкультуры) специфика психической жизни представляющих данную культуру (субкультуру) людей, детерминированная экономическими и политическими условиями жизни в историческом аспекте. Данное определение в известной степени пересекается с понятием «национальный характер», под которым понимают либо присущий представителям данной нации набор основных личностных черт (концепция модальной личности), либо систему основных существующих в этносе представлений: установок, верований, ценностей, умонастроений и т. п. (концепция социальной личности) [49].

Для того чтобы разграничить указанные понятия, следует назвать те психологические феномены, в которых менталитет репрезентируется и которые необходимо изучать для его всестороннего описания. При этом необходимо подчеркнуть, что в данной статье рассматриваются лишь различия в ментальности   представителей   разных постиндустриальных, техногенных культур, а сравнение их с культурами традиционными, характеризующимися принципиальными отличиями в процессах восприятия индивидов, их мышления и даже памяти (см., напр., [9], [24], [31]), остается за рамками анализа. Культуры же, составляющие современную технологическую цивилизацию, имеют более тонкие различия — прежде всего в когнитивной сфере, что обусловлено в основном особенностями социальной жизни того или иного общества (господствующая идеология, уровень развития средств производства и т. д.), природных условий (климат, ландшафт) [13; 121], [26; 12], а также физиологическими особенностями сравниваемых народов (уровень возбудимости нервной системы и др.) [43; 80].

Таким образом, содержание менталитета, как это вытекает из самой этимологии слова, заключается в когнитивной сфере и определяется прежде всего теми знаниями, которыми владеет изучаемая общность. Совместно с верованиями знания составляют представления об окружающем мире, которые являются базой менталитета, задавая вкупе с доминирующими потребностями и архетипами коллективного бессознательного иерархию ценностей, характеризующую данную общность.

В структуре имеющихся знаний следует прежде всего выделить перцептивные и когнитивные эталоны (а применительно к общественным отношениям — социальные нормы), играющие важную роль в регуляции поведения и наряду с ценностями характеризующие менталитет данной культуры. При рассмотрении реальных фактов эталоны становятся критериями выносимых оценок и определяют систему туманных умонастроений и ясных взглядов на мир, обусловливающих модальность смысловой системы отношений к миру. В упрощенном, схематизированном виде взгляды на мир, оценка окружающей действительности выглядят как стереотипы сознания, выделяясь в сфере общественных отношений как социальные стереотипы.

 

22

 

Отраженные сознанием взаимоотношения между явлениями действительности и оценки этих явлений достаточно полно зафиксированы в языке, который является в силу этого одним из объектов анализа при изучении менталитета. Кроме специфики связей между элементами языка, отражающей отношение людей к окружающему миру, особое внимание привлекают здесь различия в значениях, которыми в разных культурах наполняется одно и то же понятие (например, «демократия»). По существу, эти различия применительно к этносу в целом являются различиями в социальных смыслах этого понятия для тех или иных обществ.

Очевидно, что специфика когнитивной сферы отражается и в сфере мотивационной. Система доминирующих в большой социальной группе мотивов, детерминированная существующей иерархией ценностей, отражает некоторые единые для представителей данной общности убеждения, идеалы, склонности и интересы. Эти и другие обеспечивающие готовность действовать определенным образом факторы являются социальными установками и могут считаться одной из основных характеристик менталитета нации или социального слоя. По существу, все неосознаваемое содержание менталитета, те отличия во взглядах на мир, которые становятся заметны людям только после сравнения себя с представителями иной культуры, представляют собой набор социальных установок.

Относясь к когнитивной сфере личности, менталитет наиболее отчетливо проявляется в типичном поведении представителей данной культуры, выражаясь прежде всего в стереотипах поведения, к которым тесно примыкают стереотипы принятия решений, означающие на деле выбор одной из поведенческих альтернатив. Здесь следует выделить те стандартные формы социального поведения, которые заимствованы из прошлого и называются традициями и обычаями.

И так же как устойчивые особенности поведения индивида называются чертами его личности, типовое поведение, характерное для представителей конкретной общности, позволяет описать черты национального или общественного характера, складывающиеся в национальный или социальный тип, который в упрощенном и схематизированном виде предстает как этнический или классовый стереотип.

Таким образом, менталитет как специфика психологической жизни людей раскрывается через систему взглядов, оценок, норм и умонастроений, основывающуюся на имеющихся в данном обществе знаниях и верованиях и задающую вместе с доминирующими потребностями и архетипами коллективного бессознательного иерархию ценностей, а значит, и характерные для представителей данной общности убеждения, идеалы, склонности, интересы и другие социальные установки, отличающие указанную общность от других.

Исходя из этого можно сделать вывод, что национальный характер, понимаемый как специфическое сочетание устойчивых личностных черт представителей конкретного этноса или как доминирующие в данном обществе ценности и установки, является, по существу, лишь частью менталитета как интегральной характеристики психологических особенностей людей, принадлежащих к изучаемой культуре.

Между тем изучение национального характера и различных социально-психологических типов личности имеет большую и интересную историю. По существу, нет ни одного крупного писателя, который в той или иной форме не пытался бы описать национальный характер. Однако накопленные в художественной литературе характеристики, несмотря на поразительную порой точность, в большинстве своем все же фрагментарны и, естественно, не в состоянии претендовать на всестороннее описание менталитета данной общности.

Общими социально-психологическими особенностями людей

 

23

 

разных эпох, проживающих в различных общественно-экономических формациях, занималось также множество ученых. Этнопсихологические наблюдения можно найти в трудах Геродота, Тацита, Плиния, Ксенофонта и многих других античных историков. Возникновение подлинно научного интереса к этой проблеме связывается с XVIII в. (Ш. Монтескье, К. Линней, Ж. Бюффон и др.). Однако лишь в 1859 г. X. Штейнталь и М. Лацарус объявили о попытке создания «психологии народов», т. е. собственно этнопсихологии. Опираясь, в частности, на факт существования народного творчества, они предположили, что у каждого народа существует некое единое сверхличностное сознание, «народный дух» (см. [6; 14]). Позднее эта точка зрения была оспорена В. Вундтом, изучавшим язык, мифы и обычаи как продукт коллективной деятельности народного ума. Он считал, что единой коллективной души не существует в природе, а изучать надо коллективную творческую деятельность индивидов [60]. Указанная дискуссия не оставила равнодушными и российских ученых, которые ставили своей целью изучение не психологической специфики этноса в целом, а механизмов социального взаимодействия, обеспечивающих интеграцию продуктов психической деятельности отдельных элементов данного этноса (см., напр., [6], [21], [45]).

Наиболее серьезную проработку проблема национального (а именно русского) характера получила в выполненных на рубеже XIX и XX вв. трудах ученых (прежде всего Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского, Г. П. Федотова и других), стремившихся философски осмыслить природу человеческого духа в контексте отношений человека с Богом и государством. Сейчас трудно судить, насколько верно описывали указанные авторы характер русского народа в ту безвозвратно ушедшую эпоху. Был ли он настолько мистичен и религиозен, как считал Н. О. Лосский [30; 5], или так аскетичен, как писал Н. А. Бердяев [4; 5]? Здесь представляется уместным лишь поинтересоваться: куда в одночасье девалась религиозность людей, не только легко воспринявших материалистическое учение, но и смирившихся с жизнью, в которой ежедневно нарушались главные христианские заповеди, в частности шестая и девятая, не говоря уже о первых четырех? И все ли русские ограничивали себя в потреблении материальных благ или же это касалось только бедных слоев населения, которые, надо полагать, не могли до 1917 г. представлять весь русский народ?

В то время в России не проводились соответствующие социологические или социально-психологические исследования, так что оценивать сегодня истинность сделанных восемьдесят лет назад выводов придется в лучшем случае по косвенным данным. Однако заложенная традиция оказалась настолько сильна, что даже с появлением точных методов, позволяющих измерить и количественно описать по крайней мере некоторые психологические особенности этноса, посвященные этому вопросу работы современных исследователей так и остались практически без исключений основанными на экспертных оценках.

В качестве примера можно привести статьи Р. Бистрицкаса и Р. Кочюнаса [7],  Л. Я. Гозмана и А. М. Эткинда [10], В. Е. Кагана [17], Б. И. Кочубея [25] и др. Как правило, все они касаются уже не русского национального характера, а специфического менталитета, который сложился у граждан Советского Союза за семь десятилетий нашей истории. Следуя за Э. Фроммом, авторы этих работ описывают некий психологический тип личности, формирование которого зависит не столько от географических условий обитания, сколько от конкретного типа общественных отношений, от той модели социально-экономической формации, к которой принадлежит данная личность.

Некоторые наблюдения, упомянутые в этих работах, весьма интересны, однако предложенные авторами выводы

 

24

 

представляются далеко не бесспорными. В этой связи следует отметить, что обычно подобные работы оценивались по двум критериям: логичности и правдивости. Считалось достаточным, чтобы все построения были выполнены с соблюдением правил формальной логики и все положения, а главное выводы, представлялись истинными. Однако научное сознание, не говоря уже об обыденном, имеет тенденцию пользоваться для оценки явлений стереотипами. И далеко не все эти стереотипы (например, «русские много пьют» или «политика — грязное дело») соответствуют действительности. Поэтому, если относиться к предлагаемым выводам строго научно, то общегуманитарные построения следует дополнять экспериментальной проработкой вопроса.

Мало, например, просто постулировать, надо еще и доказать, что советские люди (особенно в 70-80-х гг.!) ощущали включенность в движение по магистральному пути мировой цивилизации и что они ощущали свое превосходство над порочным и не признающим очевидных истин миром [10; 168]. Точно так же недостаточно описать теоретическую конструкцию под названием «советская личность», указав, что ей свойственно невыделение себя из «мы» и что ее единственная целевая функция — стремление к власти и повышение своего статуса [25; 182]. Для того чтобы предложенная гипотетическая модель обрела права психологического гражданства, необходимо проверить реальную самоиндентификацию и проанализировать структуру социальных целей у людей, отобранных по четким и объективным критериям их соответствия «советскости».

Описание характера ментальности конкретной исторической общности можно найти также в трудах историков и этнографов, изучавших специфику русского быта   (И. Е. Забелин, С. В. Максимов, И. П. Сахаров, И. П. Ровинский и другие). В этих и продолжающих данную традицию работах встречаются достаточно интересные замечания о специфическом отношении к миру представителей описываемого этноса. Однако авторы подобных работ в соответствии с другим предметом своих исследований не уделяли большого внимания обобщенным психологическим характеристикам, ограничиваясь констатацией отношения различных слоев населения к тем или иным сторонам жизни в конкретный исторический период (см., напр., [5], [11]).

Стремление заполнить существующий в исторической науке вакуум знаний о психологическом облике наших предков привело к появлению исследований, целью которых является реконструкция духовного мира человека прошлого. Общим оценкам ментальности представителей различных эпох посвящены работы отечественных историков и культурологов [2], [14], [42], развивающих творческое наследие М. М. Бахтина [3] и французской школы «Анналов».

Выполненные историками фундаментальные труды, позволившие реконструировать физический, интеллектуальный и моральный портрет ушедших эпох, несомненно, войдут в сокровищницу человеческой мысли. Однако естественная ограниченность статистически значимых средств исторического анализа побуждает ученых делать выводы «с помощью эрудиции, а также воображения» [44; 107]. Связанная с характером проводимого анализа достаточно высокая произвольность выбора тех или иных событий в качестве ключевых приводит зачастую к весьма спорным умозаключениям по поводу психологических особенностей современников этих событий.

Попытки преодолеть низкую статистическую достоверность выводов предпринимались (в том числе и в нашей стране) историками, использующими квантификационные методы исследования [15], [19], [39]. Исследователям, сконцентрировавшим свои усилия на изучении нарративных

 

25

 

источников[3] и канонических религиозных текстов, удалось получить результаты, имеющие статистически значимый характер. Однако следует отметить, что контент-анализ источников, предлагаемый авторами в качестве основного метода исследований, также (хотя и в меньшей степени) предполагает произвольное толкование полученных данных, поскольку основывается на достаточно произвольном выборе индикаторов проводимого анализа.

Опытной проработкой указанных вопросов пытались заняться и представители других наук, в частности социологи. Для определения отличительных характеристик советского человека были проведены, вероятно, десятки, если не сотни, как ортодоксальных, так и неортодоксальных исследований. К сожалению, срезы общественного мнения показывают обычно поверхностную картину содержания обыденного сознания, отражающую ситуативные социально-экономические приоритеты граждан. Даже в наиболее взвешенных социологических исследованиях, посвященных советскому образу мыслей, как правило, не учитывались разнообразные мотивы людей, не говоря уже о глобальных человеческих ценностях, знание иерархии которых в изучаемой общности совершенно необходимо для правильной интерпретации ответов респондентов [12]. Следует также отметить, что и сами вопросы, закладываемые в анкеты, являются в большинстве случаев разноуровневыми и не репрезентативными всему кругу оцениваемых явлений [16; 185-203], [28].

Огромное количество (в том числе и экспериментальных) работ, позволяющих делать серьезные выводы о менталитете, написано лингвистами и психолингвистами [37], [38], [41]. И это понятно: ведь где, как не в языке, наиболее полно представлен внутренний мир человека — во всяком случае, его когнитивная сфера. Языковая мен-тальность — это способ деления мира с помощью языка, достаточно адекватный существующим у людей представлениям о мире. Однако, несмотря на то что анализ языка позволяет весьма точно выявить культурную специфику отношений людей к окружающей их действительности, в нем отсутствует возможность установления причин, побуждающих людей придавать значимость одним аспектам явлений, игнорируя при этом другие.

В числе строго доказательных работ, касающихся менталитета в целом, нельзя не упомянуть работы В. А. Лефевра, который с помощью математической логики описал функционирование двух принципиально отличающихся друг от друга этических систем людей. Одна этическая система как система базовых ценностей задает, согласно В. А. Лефевру, отношение к жизни и поведение людей, живущих на Западе, другая определяет образ мыслей и поступки советских людей. В строгости построения предложенной к рассмотрению модели сомневаться не приходится. Однако в качестве точки отсчета для этого построения автором взяты различия в отношении советских и американских испытуемых к компромиссу и конфронтации между Добром и Злом, полученные в эксперименте, который, несомненно, требует серьезной верификации [52].

Являясь глубоко психологическим по своему содержанию, явление менталитета не получило пока должной разработки в отечественной психологии. В настоящее время в России опубликовано лишь несколько обзорных работ, посвященных в основном зарубежной этнопсихологии [22], [23]. К сожалению, отечественных экспериментальных исследований менталитета очень мало, да и они касаются лишь отдельных аспектов этой проблемы ([1], [20], [27], [35] и др.). Причин этому несколько, и главные из них — высокая стоимость психологических исследований, проводимых на больших

 

26

 

выборках, и неодобрительное отношение идеологических служб б. СССР к подобной тематике, которое уходило корнями в программное обоснование тезиса о неизбежности слияния наций при коммунизме и в развернутую в 1949 г. кампанию против «безродных космополитов», неправильно понимавших национальный характер «русского советского человека» [33].

Гораздо шире указанная проблематика исследована психологами за рубежом. Правда, сам термин «менталитет» не пользуется там популярностью. Будучи введен в психологию Ш. Блонделем (1926) и А. Валлоном (1928), он очень быстро вышел из употребления. Тем не менее количество работ, посвященных психологическим различиям представителей разных культур, в настоящее время огромно. Только в соответствующей англоязычной литературе можно найти тысячи статей и сотни монографий по этой проблематике. При этом наибольший интерес к проведению кросс-культурных исследований проявляют ученые США, Израиля, Канады и Австралии [54].

В противоположность такому отношению, в нашей стране, долгое время пытавшейся создать «нового человека», подобные работы практически не ведутся. И хотя проводимые уже восемь лет преобразования существенно расшатали опоры советской ментальности и ослабили связи, жестко скрепляющие отдельные элементы этой гигантской постройки, советский менталитет еще не исчез, он проявляется в повседневном отношении людей к труду, к государству, к своим близким. Пока не стало поздно, его необходимо тщательно исследовать.

Всестороннему экспериментальному анализу должны подвергнуться нормы и ценности, социальные установки, стереотипы сознания и поведения, а также культурно обусловленное содержание понятий, т. е. социальные смыслы. Каждый из этих феноменов является одной из осей гипотетического многомерного пространства, в котором и должны описываться психологические явления, специфические у представителей различных культур.

В настоящее время еще рано говорить о выделении в предложенном наборе феноменов некоего системообразующего признака. Изучаемое явление представляется настолько сложным, что желание выделить такой признак без тщательного изучения существующих внутри явления связей легко может привести к ошибке. В качестве такого системообразующего признака с равным успехом могут выступить и ценности людей, и космогонические представления о мире, и архетипы коллективного бессознательного. На первом этапе необходимо проделать работу, аналогичную той, которая позволила К. Линнею создать классификацию животного мира. Менталитет представителей какой-либо культуры должен быть всесторонне описан путем сравнения экспериментально выявленного содержания указанных выше феноменов с содержанием тех же феноменов у представителей других культур. Возможно, существуют и другие подходы к пониманию психологической структуры менталитета, но указанный путь представляется в свете поставленных задач наиболее эвристичным.

В то же время очевидны и трудности, ожидающие исследователей на этом пути. Кроме высокой трудоемкости приводимых работ им придется столкнуться с большим числом не решенных пока еще фундаментальных проблем, что не только будет мешать правильной интерпретации полученных данных, но и в ряде случаев обусловит невозможность создания адекватных исследуемому феномену методических процедур.

К числу таких проблем следует отнести в первую очередь выявление реальных иерархий ценностей. В мировой психологии существует огромное количество работ, посвященных ценностям и ценностным ориентациям (см., напр., [46], [51], [56]), проведены серьезные исследования иерархий ценностей в разных культурах [57].

 

27

 

Однако во всех без исключения случаях остается без ответа ключевой вопрос об объективности критериев отбора понятий, составивших начальный список, из которого потом путем применения различных техник были выделены основные человеческие ценности.

Не менее сложные проблемы остаются нерешенными и в сфере нормативной регуляции деятельности. Не говоря уже о сложности выявления и разделения знаемых и принимаемых норм, практически не существует серьезных работ, содержательно описывающих в переводе на язык конкретных норм поведения мораль разных слоев нашего общества, а также различия между нормативными типами разных культур и субкультур; обрисованы лишь контуры подхода к вопросу о том, различие в каких нормах и ценностях является достаточным и необходимым критерием разделения культур и субкультур.

Практически не изучены социальные стереотипы. Предложенное У. Липпманном [53] понятие было редуцировано исследователями до уровня национальных и профессиональных стереотипов, а ведь стереотипизации могут подвергаться, согласно У. Липпманну, любые социальные объекты. Проблема эта и по существу, и по методам исследования является не социологической, а психологической и в настоящее время терпеливо ждет своих пионеров.

Не меньшей сложностью характеризуется и анализ содержания основных социально-политических и экономических категорий, которыми оперирует обыденное сознание (таких, например, как «свобода», «власть», «семья», «труд» и т. д.). Существующие в психолингвистике методы анализа понятий, в том числе и компонентный анализ, не позволяют репрезентировать набор составляющих абстрактное понятие значений таким образом, чтобы нивелировать явное вмешательство интерпретаторов в сопоставление результатов исследования понимания одной и той же категории в разных культурах [18], [29; 62-67], [34; 294-312], [40; 126-148].

Особое место в перечисляемых проблемах занимают неосознаваемые элементы менталитета. Психология мало продвинулась в этом вопросе со времен К. Юнга, и до сих пор выявление неосознаваемой основы существующих ценностных структур или национальных стереотипов поведения ведется в рамках психоаналитической традиции, единственной надеждой которой является удачливость интуиции исследователя.

Необходимость  психологического изучения менталитета различных социальных слоев и этноса в целом является для нашей страны насущной потребностью. Результаты подобных кросс-культурных и кросс-субкультурных исследований могут оказаться чрезвычайно полезными в практическом плане. Любая деятельность, связанная с воздействием на массовое сознание, будь то коммерческая реклама, политический маркетинг, снятие межнациональной напряженности или организация народного образования, нуждается в точном знании специфического для данной культуры содержания указанных выше психологических феноменов. Остается надеяться, что возникшая общественная потребность даст наконец толчок проведению столь необходимых масштабных экспериментальных исследований.

1. Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие. М., 1990.

2. Боткин Л. М. Два способа изучать историю культуры // Вопр. филос. 1986. № 2. С. 104–115.

3. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990.

4. Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990.

5. Бернштам Т. А. Молодежь в обрядной жизни русской общины XIX — начала XX века. Л., 1988.

6. Бехтерев В. М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921.

 

28

 

7. Бистрицкас Р., Кочюнас Р. Homo soveticus или Homo sapiens? Несколько штрихов к психологическому портрету // Радуга. 1989. № 5. С. 78–82.

8. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986.

9. Выготский Л. С. История развития высших психических функций // Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1983.

10. Гозман Л. Я., Эткинд А. М. Метафоры или реальность? Психологический анализ советской истории // Вопр. филос. 1991. № 3. С. 164–172.

11. Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986.

12. Трушин Б. А. Россия-93: новые мифы — новая реальность. Отреклись ли мы от старого мира? // Независимая газета. 1993. 15 июня.

13. Гумилев Л. Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

14. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

15. Давыдов М. А. Современники глазами А. П. Ермолова // Число и мысль. Вып. 9. М., 1986. С. 153–175.

16. Есть мнение! М., 1990.

17. Каган В. Е. Тоталитарное сознание и ребенок: семейное воспитание // Вопр. психол. 1992. № 1–2. С. 14–21.

18. Караулов Ю. Н. Общая и русская идеография. М., 1976.

19. Ковалевская Ж. В., Манекин Р. В. Проблема моделирования ментальности: методологический аспект // Тезисы докладов Международной научной конференции «Методология современных гуманитарных исследований: человек и компьютер» (Славяногорск, 26-28 сентября 1991 г.). Донецк, 1991. С. 17-30.

20. Конева Е. В., Балакирев Г. В. Этнический стереотип и межнациональные отношения // Мышление и субъективный мир. Ярославль, 1991. С. 71–77.

21. Копельман А. Чем должна быть коллективная психология? Введение к работам по коллективной психологии. Одесса, 1908.

22. Королев С. И. Вопросы этнопсихологии в работах зарубежных авторов. М., 1970.

23. Королев С. И. Психологическая ориентация в этнопсихологии. Механизмы субъективации // Психологические механизмы регуляции социального поведения / Под ред.     М. И. Бобневой и Е. В. Шороховой. М., 1979. С. 20–43.

24. Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М., 1977.

25. Кочубей Б. И. Жить в обществе и быть свободным // Знамя. 1991. № 10. С. 180–202.

26. Кульпин Э. С. Бифуркация Запад — Восток и экологический императив: о концепции развития Н. Н. Моисеева // Восток. 1993. № 1. С. 5–14.

27. Кцоева Г. У. Опыт эмпирического исследования этнических стереотипов // Психол. журн. 1986. № 2. С. 41–50.

28. Левада Ю. Уходящая натура?.. // Знамя. 1992. № 6. С. 201–211.

29. Леонтьев А. А. Психолингвистический аспект языкового значения // Принципы и методы семантических исследований / Под ред. В. М. Ярцевой. М., 1976. С. 46–73.

30. Лосский Н. О. Характер русского народа: В 2 кн. Франкфурт-на-Майне, 1957.

31. Лурия А. Р. Об историческом развитии познавательных процессов. М., 1974.

32. Манекин Р. В. Контент-анализ как метод исследования истории мысли. Опыт количественного исследования итальянских текстов эпохи Возрождения (Поджо Браччолини) // Клио. 1991. № 1. С. 28–33.

33. Об одной антипатриотической группе театральных критиков // Правда. 1949. 28 янв.

34. Перцова Н. Н. Формализация толкования слова. М., 1988.

35. Петренко В. Ф. Психосемантический подход к этнопсихологическим исследованиям // Сов. этнография. 1987. № 4. С. 22–38.

36. Петровский А. В. Менталитет // Российская психологическая энциклопедия. (В печати.)

29

 

37. Почепцов О. Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопр. языкознания. 1990. № 6. С. 110–122.

38. Психолингвистика и межкультурное взаимопонимание: Тезисы докладов Х Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1991.

39. Сафразъян Л. Т. Теоретические проблемы контент-анализа поэтических текстов персонального происхождения // Тезисы докладов Международной конференции «Методология современных гуманитарных исследований: человек и компьютер» (Славяногорск, 26–28 сентября 1991 г.). Донецк, 1991. С. 66-69.

40. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.

41. Сорокин Ю. А. Культурология и психолингвистика: цели и методы (Этническая конфликтология) // Русский язык в СССР. 1991. № 10. С. 5–7.

42. Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов» / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 1993.

43. Старовойтова Г. В. О предметной области этнопсихологии // Сов. этнография. 1983. № 3. С. 78–85.

44. Февр Л. Бои за историю. М., 1991.

45. Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989.

46. Cantril Н. The  pattern of human concerns. New Brunswick, 1965.

47. Chaplin J. P. Dictionary of psychology. N. Y., 1975.

48. Drever J. A dictionary of psychology. Harmondsworth, 1967.

49. Duijker H. S., Frijda N. H. National character and national stereotypes. V. 1. Amsterdam, I960.

50. Funk & Wagnalis new standart dictionary of the English language. N. Y., 1962.

51. Kluckhohn С. Values and value-orientations in the theory of action // Parsons Т., Shils E. A. (eds.) Toward a general theory of action. Cambridge, 1951. P. 388 – 433.

52. Lefebvre V. A. Algebra of conscience. A comparative analysis of western and Soviet ethical systems // Theory and decision library. V. 26. Dordrecht, 1982.

53. Lippmann W. Public opinion. N. Y., 1922.

54. Marsella A. J., Tharp R. G., Ciborowski T. J. (eds.) Perspectives on cross-cultural psychology. N. Y., 1979.

55. Reber A. S. The penguin dictionary of psychology. Harmondsworth, 1985.

56. Rokeach M. The nature of human values. N. Y., 1973.

57. Schwartz S. H. Universals in the content and structure of values: Theoretical advances and empirical tests in 20 countries // Advances in experimental social psychology. 1992. V. 25. P. 1– 65.

58 The universal dictionary of English language. L., 1957.

59. Webster's third new international dictionary. L., 1961.

60. Wundt W. Wolkerpsychologie. Eine Untcrsushung der Entwicklungsgesetze von Sprachc, Muthus und Sitte. Bd. 1-2. Liepzig, 1911–1912.

 

Поступила в редакцию 22. VI 1993 г.