110

 

ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

 

РОЛЬ ПАВЛОВСКОЙ КОНЦЕПЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

 

(КРУГЛЫЙ СТОЛ)

 

После публикации нашего объявления о проведении заочного «круглого стола» по этой теме (см.: Вопр. психол. 1990. № 1. С. 124) мы получили письма, авторы которых с большим энтузиазмом откликнулись на предложение редакции, но, вероятно, в связи с другими более острыми проблемами нашей социальной жизни не смогли этого сделать. Редакция не предполагала, что найдет какие-то универсальные решения поставленных проблем, но вместе с тем считает нужным ознакомить читателей с полученными редакцией откликами.

Решая продолжить данную дискуссию, начало которой положили статьи Б.И. Кочубея и Н.И. Чуприковой (см.: Вопр. психол. 1989. № 2. С. 68—72; № 4. С. 180—181; № 5. С. 96—99; 1990. № I. C. 117—124), мы исходили из того, что само учение И. П. Павлова, несмотря на обилие упоминаний о нем в учебниках, слишком отодвинуто от нас во времени и в силу этого во многом забыто, а молодым поколениям психологов и не очень известно. Редакция выражает надежду, что дискуссия не только заставит по-новому взглянуть на учение И. П. Павлова и поможет выработать современный взгляд на роль этого учения в формировании психологических представлений, но и приведет к глубокому анализу всего, что связано с так называемой павловской сессией, позволит увидеть всю неоднозначность этого этапа в жизни отечественной науки. Представленные тексты показывают, что многие из поставленных их авторами вопросов являются дискуссионными в современной науке.

 

Гильбо Е.В. (Ленинградское отделение Института истории естествознания и техники АН СССР), Трауготт М.М. (профессор, доктор медицинских наук, Ленинград) О мотивах антипавловских настроений среди психологов

 

Дискуссия о наследии великого русского ученого академика И.П. Павлова, открывшаяся в «Вопросах психологии», № 2, 4 и 5 за 1989 г., выступления Б.И. Кочубея и Н.И. Чуприковой, по нашему мнению, имеет две стороны– научную (рационалистическую) и этическую (психологическую). Остановимся вначале на первой.

Прежде всего из опубликованных текстов следует, что участники дискуссии вкладывают разный смысл в само содержание понятия «павловское учение». Если Н.И. Чуприкова имеет в виду весь объем идей и мировоззрение И.П. Павлова и старой павловской

 

111

 

школы, то Б.И. Кочубей называет павловским учением в конечном счете ту догматику, которая навязывалась после разгрома павловской школы.

Поэтому следует объяснить, что такое представление об учении И.П. Павлова, к сожалению весьма распространенное теперь, не соответствует действительности. Взгляды И.П. Павлова неизмеримо более широки, чем это можно себе представить при поверхностном знакомстве с компиляциями его работ. Он никогда не был догматиком и не пытался противопоставить свое учение какому-либо другому. В отличие от американских бихевиористов, которые за деревьями не замечали леса, или ортодоксальных фрейдистов, которые, глядя на лес с птичьего полета, не замечали деревьев, И.П. Павлов, подобно З. Фрейду, старался охватить психику в ее целостности.

И.П. Павлов считал, что наука о человеке не может быть сведена к одному учению и методу, а должна интегрировать в себя различные подходы и концепции. В частности, известно, что в 30-е гг. клиника И.П. Павлова была единственной, где велась психоаналитическая практика, известны положительные высказывания И.П. Павлова о З. Фрейде и интерес к его учению. Свое отношение к психоанализу Павлов сформулировал следующим образом: «Фрейд копает с одной стороны, я — с другой. Где-нибудь встретимся». Известны столь же дружелюбные отзывы и З. Фрейда о И.П. Павлове.

Столь же конструктивно относился И.П. Павлов и к другим учениям, которые считал отнюдь не альтернативными своему, но существенно дополняющими. В рамках такого интегративного подхода теория условных рефлексов занимала свое естественное и достойное место и составляла центр научных интересов И.П. Павлова.

Поэтому замечание о том, что такое учение и такая ориентация могли оказать тормозящее влияние на развитие знаний о человеке, людьми, знакомыми с историей науки, воспринимается как недоразумение. Так же воспринимается и попытка противопоставления И.П. Павлова Л.С. Выготскому, З. Фрейду и (что совсем комично) А.А. Ухтомскому.

Противопоставления такого рода относятся уже к другой эпохе, когда наука стала полем идеологической борьбы разного рода параноиков. Такого рода борьба действительно оказала тормозящее влияние на развитие советской науки, и психология не была здесь исключением, хотя ее нынешнее состояние и наиболее печально.

Действительной причиной такой задержки было не какое-либо учение, но идеологизация и догматизация науки в целом. В этих условиях разгром науки был бы произведен вне зависимости от того, какое учение было бы выбрано знаменем такого разгрома. На месте учения И.П. Павлова могло оказаться, скажем, учение А.А. Ухтомского, а может быть, и Л.С. Выготского. Но это не имело никакого отношения ни к их создателям, ни к их содержанию.

Кстати, хотя в качестве знамени такого разгрома было выбрано учение И.П. Павлова, это нисколько не улучшило судьбы павловской школы, которая подверглась на так называемой павловской сессии наибольшему погрому. Да и те, кто отцом народов были назначены жрецами чистоты павловского учения, оказались не в лучшем положении.

И здесь мы уже касаемся этической стороны вопроса. Как мы видели, даже самое поверхностное знакомство с истинным положением вещей и дел приводит к выводам, прямо противоположным замечанию Б.И. Кочубея. В то же время Б.И. Кочубей указывает на свое слабое знакомство с историей вопроса. Таким образом, рациональных оснований для подобного заявления у Б.И. Кочубея не имелось и его мнение об И.П. Павлове основано на других причинах.

Поскольку высказанное Б.И. Кочубеем мнение достаточно распространено и, по его собственному замечанию, внушается сейчас всем студентам психологических факультетов, то важно понять действительные причины неприязни к великому ученому.

В общественном сознании не очень мирно уживаются сейчас два образа И.П. Павлова. Первое представление о нем

 

112

 

исходит от людей, которые с ним непосредственно общались, вместе с ним делали науку и знают его учение из первых рук, т. е. от павловской школы в точном смысле этого слова. Другое представление сформировалось у тех, кто знает учение И.П. Павлова из третьих, не всегда чистых, рук, а представление о нем как о личности составил исключительно из штампов сталинской пропаганды.

Если первые знают И.П.. Павлова как человека широких взглядов и связывают с ним огромные успехи русской науки в начале XX в., то вторые знают его исключительно как мучителя собак и связывают с его именем исход павловской сессии. Если первые помнят титаническую борьбу И.П. Павлова против репрессий, его каждодневные протесты, множество людей, вытащенных им из застенков ЧК, то вторые знают, что он совершал утренние пробежки и носил царские ордена. Если первые помнят его речи в защиту свободомыслия, свободы совести, против сословных ограничений на высшее образование, введенных в 20-е гг., то вторые считают его парадной фигурой сталинского времени. Если первые помнят, как И.П. Павлов непримиримо боролся против жестокого давления со стороны властей, настаивавших на введении в Академию наук малограмотных, зато партийных администраторов и «идейных руководителей» науки, то вторые знают, что, порезав собак, он бегал через Пушкарскую в церковь замаливать грех. Первые знают бесстрашного человека, который уже глубоким стариком семнадцать лет жил на грани ареста, но не изменил своим свободолюбивым убеждениям; вторые смутно представляют себе чудаковатого старичка, который якобы пытался свести человека к реакциям на стимулы.

По нашему мнению, этот второй образ И.П. Павлова, созданный сталинской пропагандой,— истинная причина для неприязни и к его имени, и к его учению в определенных кругах нашей научной общественности. Как мы уже видели, рациональных оснований для такой неприязни нет и быть не может. Поэтому, осознав эту неприязнь, к ней начинают подыскивать псевдорациональные основания типа тормозящего влияния на науку каких-то положений его теории.

В образе этого второго И.П. Павлова для многих бессознательно персонифицировались и ужас павловской сессии, и застой в науках о человеке. И именно к этому идолу относятся враждебные выпады, подобные замечанию Б.И. Кочубея. Поэтому следует признать, что они не имеют отношения ни к личности И.П. Павлова, ни к его учению.

Понятно также, что возражение Н.И. Чуприковой было в этом контексте воспринято Б.И. Кочубеем как голос догматика или того хуже. В своем ответе он пытается добить оппонента псевдорациональными доводами. Однако он игнорирует тот факт, что объем цитирования основателя какой-либо новой парадигмы отнюдь не то же самое, что влияние этой парадигмы на современную науку. Так, И. Ньютона сейчас цитируют только в историко-научных публикациях, но его идеи без явной ссылки содержатся в огромном массиве публикаций. Так же обстоит дело со всеми классиками, включая и И.П. Павлова, и Дж. Уотсона, и З. Фрейда.

Нам кажется, что все это недоразумение трудно поставить в вину лично Б.И. Кочубею, поскольку, как мы видели, оно вызвано скорее разорванностью представлений в сознании научного сообщества на нынешнем этапе крутой ломки стереотипов. Поэтому явно бессмысленно углублять это недоразумение дальнейшим  поиском псевдорациональных оснований для обвинения покойного И.П. Павлова в преступлениях, совершенных кем-то после его смерти, или для принижения его роли и места в формировании современной науки. Гораздо лучше постараться глубже разобраться в истинных мотивах антипавловских настроений и серьезно вникнуть в содержание павловского учения и его личность. Тогда сама собой отпадет необходимость в жестоких и незаслуженных оскорблениях в адрес большого ученого и глубоко благородного человека.

 

113

 

Гальперин С. И. (профессор, доктор медицинских наук, Ленинград). Физиология высшей нервной деятельности и психология

 

Мне не хотелось бы вступать в прямую полемику с бездоказательными обвинениями в адрес И.П. Павлова, поскольку, как мне кажется, они вызваны недостаточным знакомством с фактами и реальным положением дел. Поэтому я позволю себе познакомить участников «круглого стола» с историей вопроса, свидетелем   значительной части которой я был. Надеюсь, знакомство с этими фактами даст пищу для более точных и взвешенных оценок.

Великий физиолог И.П. Павлов изучал высшую нервную деятельность почти 40 лет. В его школе работали несколько сотен отечественных и зарубежных ученых. Исследования велись по новому методу и посредством оригинальных методик. Начало было положено в прошлом веке в совместной работе И.П. Павлова и Е.О. Шумовой-Симановской (1890), а также С.Г. Вульфсона (1898). За эти годы существенно обновилась терминология, опубликованы обобщения огромного экспериментального материала, изменилось и отношение к зоопсихологии и психологии человека. Это не учитывают некоторые физиологи и психологи, путающие терминологию, искажающие обобщения И.П. Павлова, ошибочно оценивающие физиологические факты.

Изучая «настоящую физиологию» головного мозга собак и обезьян, И.П. Павлов точно формулировал понятие ВНД как функцию определенных отделов головного мозга экспериментальных животных. «Деятельность больших полушарий с ближайшей подкоркой, деятельность, обеспечивающую нормальные сложные отношения целого организма к внешнему миру, законно считать и называть вместо прежнего термина «психической» — высшей нервной деятельностью, внешним поведением животного, противопоставляя ей деятельность дальнейших отделов головного и спинного мозга, заведующих главнейшим образом соотношениями и интеграцией частей организма между собой под названием низшей нервной деятельности» (Павлов И. П. Полн. собр. трудов. Т. Ш. М., 1949. С. 391, 482). Он считал, что у здоровых высших животных и людей в норме поведение управляется большими полушариями и ближайшей подкоркой, но не исключено, что при особых условиях условные рефлексы образуются и вне больших полушарий, в других частях мозга.

Эта деятельность мозга называлась в прошлом веке «психической», а условными рефлексами — с начала девятнадцатого. Отмечаем это, так как американский невролог Д. Фултон (1943) считал, что условные рефлексы открыл Ч. Шеррингтон в 1900 г.

И.П. Павлов считал, что главным толчком к его решению изучать ВНД еще в юношеские годы была брошюра И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» (1863), в которой дана теоретическая попытка в виде физиологической схемы представить субъективный мир людей чисто физиологически. Раньше И.М. Сеченов открыл в головном мозге животного центральное торможение (1862). В школе И.П. Павлова были экспериментально установлены закономерности взаимоотношений возбуждения и торможения в анализаторной и синтетической работе головного мозга. Физиологический анализ состоит в том, что приток импульсов из органов чувств, воспринимающих раздражения, вызывает в одном пункте больших полушарий возбуждение, а в другом — торможение. Физиологический синтез состоит в образовании временных связей между нейронами больших полушарий. Единство анализа и синтеза лежит в основе образования условного рефлекса. И.П. Павлов утверждал, что «в окончательном результате большими полушариями собаки постоянно производится... анализирование и синтезирование падающих на них раздражении, что можно и должно назвать элементарным, конкретным мышлением» (там же, с. 482). Высшая нервная деятельность состоит из условных и безусловных рефлексов.

И.П. Павлов различал внешнее и внутреннее торможение. Внешнее — безусловное, а внутреннее — условное

 

114

 

при действии условных раздражителей. Внешнее является физиологической основой исчезновения концентрации внимания и его переключаемости. Это примеры, демонстрирующие физиологические основы психики животных, открытые в школе И.П. Павлова. Доказано, что после повреждений и разрушений больших полушарий прекращаются нормальные сложные отношения организма животных с внешним миром (ВНД), а низшая нервная деятельность (ННД) сохраняется, так как рефлекторную саморегуляцию всех внутренних органов обеспечивают отделы головного мозга, расположенные ниже больших полушарий. И.П. Павлов специально подчеркивал недопустимость отождествления ВНД и ННД. Он также доказывал, что нельзя отождествлять ВНД животных и ВНД людей. «Величайшую сдержанность надо проявить при переносе только что впервые получаемых точных естественнонаучных сведений о высшей нервной деятельности животных на высшую деятельность человека. Ведь именно эта деятельность так поражающе резко выделяет человека из ряда животных, так неизмеримо высоко ставит человека над всем животным миром» (там же. Т. IV. С. 326). «Ясно,—писал он,—что деятельность нервной системы человека чрезвычайно превосходит своей сложностью деятельность нервной системы собаки» (там же. Т. III. С. 88). Он не отрицал психологии «как познания внутреннего мира человека» (там же. Т. III. С. 104). «Конечно, психология, касающаяся субъективной части человека, имеет право на существование, потому что ведь наш субъективный мир есть первая реальность, с которой мы встречаемся».

Однако некоторые физиологи отождествляли ВНД и ННД. Об этом свидетельствует, например, доклад Э.Ш. Айрапетьянца на XIX Международном физиологическом конгрессе (М., 1953. С. 227), а также публикация К.М. Быкова и И.Т. Курцина (см.: Кортико-висцеральная теория язвенной болезни. М., 1952. С. 152, 228 и др.). К.М. Быков утверждал: «Учение И.П. Павлова именно и представляет полную ликвидацию всевозможных дуалистических представлений, так как психическая деятельность рассматривается как высшая нервная деятельность, то есть как физиологическая работа высшего отдела головного мозга» (Журн. высшей нервной деятельности. 1959. Т. IX. Вып. 2. С. 171). Эту мысль на 30 лет раньше высказал А.Г. Иванов-Смоленский. Он считал, что «новая наука о поведении человека строится на строго монистической предпосылке тождества психической и высшей нервной деятельности» (Естествознание и наука о поведении человека. Изд-во «Работник просвещения», 1929. С. 114). Д.А. Бирюков в статье в газете «Медицинский работник» от 17.12.1957 г. подчеркивал, что «неверна, например, сама постановка вопроса о влиянии психического фактора на физиологическое». Путь преодоления «кризиса» в понимании «психических» явлений, по его утверждению, состоит «в их экспериментальном анализе с позиции павловского учения о высшей нервной деятельности». Ф.П. Майоров отождествлял психику человека с физиологией первой и второй сигнальных систем, отрицал их единство, игнорировал социальную детерминированность психики человека (см.: Физиологическая теория сновидений / Под ред. К.М. Быкова. М., 1951).

Критический разбор этих ошибочных утверждений, биологизирующих людей, отрицающих решающую роль социальных закономерностей в формировании и осуществлении психических процессов у людей, приведен в моей статье в журнале «Вопросы философии» (1958. № 12. С. 124—132) и в брошюре «Критика теорий биологизации человека» (Л., 1960), где подвергнуты обстоятельной критике также публикации известного психолога С.Л. Рубинштейна. В противоположность К.М. Быкову, он правильно утверждал: «Нельзя думать, что «механизмы», открытые И.П. Павловым и его школой, полностью, безостаточно объясняют деятельность человеческого сознания не только в общих, но и в специфических ее чертах. Думать так — значит методологически стоять на механистических

 

115

 

позициях, сводить специфическое к общему» (Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 194). В этой же монографии он правильно отмечает, что «психологические понятия анализа и синтеза не сводятся к физиологическим, но не могут быть обособлены от них» (с. 213). Верно также и то, что «всякая психическая деятельность есть вместе с тем нервная деятельность», но неверно, что «высшая нервная деятельность есть вместе с тем психическая деятельность» (с. 219). К сожалению, С.Л. Рубинштейн отождествлял высшую нервную деятельность с психической, физиологический анализ и синтез с психологическим (там же. С. 191; см. также его монографию «Принципы и пути развития психологии». М., 1959. С. 234). Вопреки И.П. Павлову, автор рассматривает ВНД как «корковую», ошибочно приписывает И.П. Павлову «концепцию коры» (в первой монографии с. 190, 191, во второй — с. 26, 228, 229, 232, 233).

Проходит время, и многие положения в науке пересматриваются. Изменение отношения к учению И. П. Павлова в нашей стране во многом определяется также и глубокими преобразованиями общей социальной ситуации. В решениях совещания АН СССР утверждается, что после так называемой павловской сессии «полностью не преодолены биологизаторские тенденции в науках о человеке. Биологизация человека смыкается с вульгарно-материалистическими взглядами» (Философские вопросы высшей нервной деятельности и психологии. М., 1963. С. 757). Тема «Физиология и психология» также затрагивалась на данном совещании:«Получило широкое распространение практически вредное и методологически порочное негативное отношение к психологической науке, предмет которой некоторые ученые пытались растворить в физиологии высшей нервной деятельности» (там же, с. 758), представить физиологию высшей нервной деятельности как единственную возможность изучения психики человека ...держать в конечном счете курс на ликвидацию психологии».

 

 

Коренберг В. Б. (МОГИФК). Об условнорефлекторной концепции И. П. Павлова в аспекте построения деятельности

 

Говоря о влиянии какой-либо крупномасштабной научной теории или концепции на развитие даже частной науки, а тем более науки вообще, всегда надо учитывать многообразие сторон этого влияния и анализировать их как по отдельности, так и во взаимной связи. Надо не только дать оценки, опирающиеся на те или иные формальные факторы, но и попытаться найти причины, определившие роль и место данной теории или концепции в ряду других, современных ей или более поздних, попытаться оценить побочные последствия той волны, которую она подняла и которая что-то несет на себе, что-то полезное совершает, но и что-то разрушает.

Павловская теория условных рефлексов сыграла огромную положительную роль в физиологии высшей нервной деятельности не только потому, что открыла для последней ряд эффективно работающих закономерностей, но еще и потому, что дала ей какой-никакой методологический ключ к изучению физиологических механизмов поведения. Эта теория сослужила хорошую службу и медицине (невропатологии и психиатрии), и различным разделам психологии (как теоретической, так и экспериментальной), поскольку она убедительно объясняла имеющие место факты, а иногда даже позволяла хорошо их прогнозировать.

Классическая концепция условных рефлексов послужила основой для формирования представлений о первой и второй сигнальных системах, обеспечила этим представлениям физиологическое обоснование. Все это дало мощный толчок развитию науки первой половины нашего века. Да и в более поздние годы учение И.П. Павлова послужило физиологической основой многих научных разработок, дающих неплохой эффект в медицине, психологии, педагогике.

Особо следует отметить значение условно-рефлекторной теории для внедрения

 

116

 

материалистического подхода в биологические науки и в психологию (к сожалению, это было замечено и оценено нашими идеологами, что в дальнейшем сыграло свою зловещую роль).

Однако нельзя закрывать глаза и на то, что с годами появилось все больше сомнений в правомерности опоры на учение И.П. Павлова, что, например, оправдавшие себя в науке концепции функциональных систем, принятия решения (П.К. Анохин), уровней построения движений, сенсорных коррекций, физиологии активности (Н.А. Бернштейн) с ней «не стыкуются». Безмерная апологетика учения И.П. Павлова, в которой неизвестно еще, кто сыграл большую роль: его последователи или идеологические службы, лысенковские методы подавления не только противников, но даже сомневающихся или хоть как-то отклоняющихся (вспомним Л.А. Орбели, Н.А. Бернштейна, II.К. Анохина1 и многих других), привела к «монолитности» теоретических воззрений, т. е. к многолетним застойным явлениям в физиологии высшей нервной деятельности и в смежных областях науки.

К сожалению, даже этим не ограничивается отрицательное воздействие взглядов и представлений И.П. Павлова. Авторитет великого ученого, привлекательные во все века механистичность и детерминизм его концепций, хорошая согласованность с бихевиоризмом помогли этим взглядам утвердиться и по сей день сохранить высокий рейтинг, что в какой-то мере тормозит формирование и развитие других концепций и теорий, особенно в нашей стране.

Почему учение И.П. Павлова, триумфально шествовавшее в прошлом, сегодня не может нас удовлетворять? Что конкретно представляется неудовлетворительным? И наконец, как объяснить его эффективность применительно к решению целого ряда теоретических и практических задач?

В своем последнем публичном выступлении Н.А. Бернштейн говорил о моделях двоякого рода, дав им название птолемеевских и копернианских (соответственно одноименным астрономическим системам). Первые основаны на неверных представлениях (построенные на них концепции этих моделей, как с течением времени выясняется, неадекватно отражают объективную реальность), но до какого-то уровня требований и в каких-то ограниченных сферах применения обладают немалой объяснительной силой и дают полезные практические приложения. Поэтому такие модели иногда долго считают адекватно отражающими действительность2 и на их основе строят и логически обосновывают другие, нередко уже практически неэффективные модели, которым, однако, модель-родоначальник в той или иной мере передает свой высокий статус. Ущерб развитию науки тут очевиден. Но со временем модели первого рода обязательно вытесняются моделями второго рода, объективно (или по крайней мере более объективно) отражающими сущность моделируемого объекта. Они нередко поначалу не обеспечивают такого высокого практического эффекта в практических приложениях и такой убедительности, как модели первого рода, но опора на более адекватное отражение реальности постепенно дает им — по мере их совершенствования — преимущества и в практических результатах. Появляются дочерние модели и концепции, наука и практика выходят на новую, более высокую ступень. Нельзя не оговорить при этом, что развитие моделей второго рода может

 

117

 

в той или иной степени опираться и на плоды использования моделей первого рода.

Можно полагать, что условно-рефлекторная концепция И.П. Павлова относится к моделям первого рода («птолемеевским»). Основание для такого утверждения дают, во-первых, уже упомянутая несовместимость ее с рядом других, позднее выдвинутых концепций, во-вторых, некорректность объяснения с ее позиций ряда феноменов поведения, в-третьих, невозможность корректного принципиального различения рефлексогенных и нерефлексогенных стимулов (раздражении), в-четвертых, некорректность попыток объяснить с ее позиций феномен формирования навыков и умений. Три последних пункта нуждаются в кратких пояснениях.

Пункт 2. Не говоря уже о злополучном «рефлексе цели» — о понятии, которое И.П. Павлов выдвинул, но, видимо, почти сразу же молчаливо от него отказался, следует отметить очевидную неправомерность даже таких понятий, как ориентировочный и чесательный рефлексы3. Тем более странно говорить, например, о половом рефлексе: как можно считать рефлексом (пусть даже цепью рефлексов) столь сложное и столь ситуационное поведение? Надо сказать, И.П. Павлов вообще все инстинкты считал рефлексами (это видно из цитаты, которая будет приведена дальше). Но ведь некоторые инстинкты — это такие сложные и по сути своей ситуационные феномены поведения! Стремление явно чрезмерный круг явлений называть рефлексом отметил как недопустимое еще Л.С. Выготский (1926). Действительно, вслед за И.П. Павловым его последователи развивали представление о том, что произвольно выполняемые системы движений суть цепи рефлексов; между тем еще Н.А. Бернштейн показал нелепость этой точки зрения хотя бы уже в связи с неоднозначностью связи движений с импульсацией мышц и даже с их напряжением.

Пункт 3. Если рассматривать поведение, тем более сложное и ситуативное, как цепь условных рефлексов, где эффект предыдущего является раздражителем последующего (последующих) и где потому любой раздражитель и любое раздражение4 могут рассматриваться как рефлексогенные, раз они имеют хоть какое-то следствие (пусть даже совершенно различные — в разных эпизодах — следствия), невозможно принципиально дифференцировать рефлексогенные и нерефлексогенные раздражители или раздражения. Здесь определяющей является исходная посылка. И опять получается, что количество рефлексов бесконечно велико.

Пункт 4. Полвека назад Н. А. Бернштейн показал, что образование рефлекторных цепей не может лежать в основе формирования двигательных (а по сути дела — любых) навыков и умений, поскольку тут нужны разные механизмы: становление условного рефлекса происходит путем проторения путей, т. е. в результате стабильных повторов, тогда как формирование двигательного навыка (умения) происходит путем «повторения без повторения», т. е. поисковых и улучшающих изменений раз от разу. Думается, сказанное можно в значительной мере распространить на овладение речью, рисованием и т. д. По И.П. Павлову, физиологическим

 

118

 

двойником понятия «навык» является понятие «динамический стереотип» (что-то сродни понятию «энграмма»); по-видимому, чрезмерная простота избранной им модели поведения виною в формировании представления о решающей роли динамического стереотипа (представляющего якобы некоторую фиксированную мозаику возбужденных и заторможенных участков коры, вызываемую рефлекторным путем) в любой активности. Наличие такой мозаики экспериментально не подтвердилось.

К серьезным слабостям учения И.П. Павлова следует отнести категорическое утверждение, что поведение есть приспособление к среде (ведь И.П. Павлов именно так понимал «уравновешивание») и отказ от учета психологических представлений даже при проработке концепции второй сигнальной системы.

Особо стоит отметить терминологические небрежности, нечеткости, влекущие за собой значительную размытость стоящих за терминами понятий. Так, читаем: «Совершенно очевидно, что в сигнализации мы имеем все составные части нервного акта, который называется рефлексом» (Павлов И. П., 1926, 1937). Значит, рефлекс—система чисто нервных процессов? Но там же читаем: «Мы знаем, что рефлекс есть непременная закономерная реакция организма на внешний агент...» или: «Таким образом, как рефлексы, так и инстинкты — закономерные реакции организма на определенные агенты, и потому нет надобности обозначать их разными словами». Но это значит, что И.П. Павлов, как И.М. Сеченов и Ч. Шеррингтон, называл рефлексом полную организменную реакцию, в которой участвуют не только нервные образования, т. е. он понимал рефлекс так, как сказано об этом в «Советском энциклопедическом словаре» (1983):

«Рефлекторная дуга (нервная дуга), совокупность нервных образований, участвующих в рефлексе. Включает: рецепторы, центростремительные (афферентные) волокна, нервный центр, центробежные (эфферентные) волокна, исполнительный орган (мышца, железа и др.)». Легко заметить, что и в словаре мышца или железа смешаны с нервными образованиями, а сюда ведь надо бы добавить в качестве эффектора и конечность, например. Выше уже упоминалось о методологическом неразличении раздражителя (или агента) и раздражения (или стимула). Заметим, это не безобидные нечеткости.

Что сделало павловскую модель рефлекса «птолемеевской»? Можно полагать, виною выдвинутое еще Декартом механистическое представление о единой и однозначной целостной реакции организма на внешний агент. Такое представление характерно для докибернетических подходов. Оно, во-первых, не учитывает необходимость обратной связи в управлении сложными системами, во-вторых, не принимает во внимание огромную вариативность реакций, если они претендуют на адекватность конкретной ситуации, одной из невообразимого множества возможных.

Возьмем простой пример. Количество телефонов в Москве измеряется семизначным числом. Долго же пришлось бы нам ждать, если бы, набрав конкретный номер, мы тем самым запустили одноступенчатую (однотактную) систему поиска. В действительности же поиск осуществляется в 7 тактов: первый искатель по первой цифре находит соответствующую ей группу искателей второй ступени и соединяется с тем из них, который в данный момент не занят. Второй искатель по второй цифре находит... и т. д., каждый осуществляет перебор всего из 10 вариантов. Другой пример: если нужно послать взвод на проведение определенной операции, командир полка выбирает лишь батальон, которому поручает ее выполнить, командир батальона — роту, командир роты — нужный взвод. При этом каждый обеспечивает свой уровень конкретизации и ситуационной адаптации информационного и материального обеспечения выполнения задания.

Нечто подобное происходит и в организме в ответ на рефлексогенное раздражение: по рефлекторной (нервной) дуге, включающей в себя афферентную, центральную и эфферентную части,

 

119

 

проходит волна нервного процесса, называемого рефлексом, в результате чего активизируется соответствующая функциональная система — система процессов, нервных и соматических, сформированная ранее в качестве некоторой устойчивой целостности (П. К. Анохин). Таким образом, вся содержательная часть активности обеспечивается актуализацией функциональной системы, а необходимая для ее активизации сигнально-пусковая функция — рефлексом. В пределах данного макроделения можно рассматривать организменную реакцию как двухтактный процесс. Конечно, и рефлекс (в представленном здесь понимании), и функциональную систему можно раздробить на то или иное количество частных последовательно или одновременно протекающих процессов, но здесь речь о двух принципиально разных частях организменной реакции, разделение которых позволяет снять ряд противоречий и нелогичностей, по-новому подойти к анализу проблемы.

В предлагаемой нами схеме рефлекс осуществляется по принципу «все или ничего», а функциональная система, всегда информационно и энергетически связанная с внешней и внутренней ситуацией, обеспечивает ту или иную реакцию организма: как ее протекание, так и результаты. Предлагаемая схема снимает имеющее немало сторонников представление Н.А. Бернштейна о «кольцевом рефлексе» как несостоятельное: цепи обратной связи функционируют в составе функциональной системы, но не представлены в рефлексе, субстратом которого является дуга, т. е. разомкнутое образование.

Временные связи образуются в центральном звене рефлекторной дуги, имеет место проторение путей, т. е. образование условных рефлексов понимается в принципе так же, как в концепции И.П. Павлова. Но условные рефлексы обязательно связаны с сознанием или подсознанием (в сфере бессознательного условным рефлексам места нет). Этого требования нет в классической концепции, а оно представляется существенным.

Не имея возможности подробно останавливаться на предлагаемой концепции двухтактной реакции организма, следует ограничиться здесь лишь утверждением, что очень многое из наработанного в рамках учения И.П. Павлова не только ложится на двухтактную схему, но и трактуется более убедительно и корректно, в том числе в связи со снятием ряда существенных внутренних противоречий классической теории. В рамках предлагаемой схемы удается согласовать концепции И.П. Павлова, П.К. Анохина, Н.А. Бернштейна, что уже само по себе представляется привлекательным. Двухтактная схема позволяет четко различать рефлексогенные и нерефлексогенные раздражители и раздражения. Органично увязывается эта схема и с представлениями о формировании умений и навыков, если по-новому подойти к их рассмотрению с деятельностных позиций. Предлагаемая модель представляется во всяком случае более близкой к копернианской и потому перспективной для дальнейшей научной разработки.

Вероятно, стоит подчеркнуть еще один важный момент: в соответствии с такой концепцией отпадает необходимость предполагать становление у человека совершенно неимоверного количества рефлексов, а ведь их неминуемая бесчисленность является одним из убедительных доводов против построений И.П. Павлова. Необходимое же разнообразие, произвольность и ситуационная адекватность поведения достигаются формированием на несколько порядков меньшего числа гибких и адаптивных функциональных систем, становление и актуализация которых осуществляются по совсем другим законам.

В заключение надо сформулировать то отношение к учению И.П. Павлова, которое представляется разумным.

Было бы грубо ошибочным и несправедливым жестко критиковать его сегодня, отметая историзм в оценках и попросту отбрасывая не оправдывающие себя ныне положения. Оно в свое время было прогрессивным, внесло в науку новые идеи, подходы, огромный фактический материал. Однако изначальная, классическая концепция рефлекса с течением времени привела наработанные

 

120

 

представления как к внутренним противоречиям, так и к противоречиям с позднее сформировавшимися и хорошо согласующимися с реальной действительностью теориями и концепциями. Принятие иной, более адекватной реальности концепции рефлекса и вообще организменной реакции (например, предлагаемой здесь) позволяет снять многие из этих противоречий и эффективно использовать накопленный богатейший фактический материал (конечно, переосмыслив его). Таким образом, наработанное в классическом условно-рефлекторном ключе неразумно отбрасывать. Однако сегодня оперировать концепциями И.П. Павлова и их отдельными положениями «в лоб», в их традиционной интерпретации некорректно даже в тех случаях, когда феноменологически такая интерпретация кажется адекватной. И потому нередкие до настоящего времени попытки работать в классической условно-рефлекторной традиции, несомненно, наносят ущерб науке.