121
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ИНТЕЛЛЕКТ КАК
ПСИХИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ?
М.А. ХОЛОДНАЯ
Очевидность теоретической и практической значимости
надежных знаний о природе интеллектуальных способностей человека контрастирует с
реальным, весьма неудовлетворительным положением дел в психологии интеллекта,
обнаруживающим себя, в частности, в нарастании критики самого понятия
«интеллект». А. Дженсен, видный специалист в этой области, в одной из своих
последних публикаций вынужден был заявить, что для научных целей от понятия
«интеллект» вообще следует отказаться [12]. Суждение это
отнюдь нельзя отнести на счет экстравагантности авторской позиции. Анализ
наличного уровня теоретических и эмпирических материалов свидетельствует о
сложившейся кризисной ситуации, суть которой можно обрисовать двумя словами:
«Интеллект исчез». Попробуем вкратце проследить некоторые этапы становления
этого понятия с тем, чтобы определить те основные противоречия, которые поставили
под вопрос возможность существования термина «интеллект» в статусе
психологической категории.
Интеллект традиционно исследовался в рамках двух
основных направлений: тестологического и экспериментально-психологического.
Впервые о существовании индивидуальных различий в умственных (интеллектуальных)
способностях заговорил, как известно, Фр. Гальтон. В качестве референтного
проявления интеллекта он рассматривал степень выраженности простейших сенсорных
функций (различительной чувствительности в условиях восприятия цвета, размера,
высоты звуков, времени реакции на свет, звук и т.д.). Впоследствии А. Бине и
Симон включили в свою интеллектуальную шкалу, ориентированную на измерение
уровня умственного развития ребенка, более сложные познавательные функции
(запоминание, осведомленность, понимание и т.д.). На данном этапе развития
тестологии интеллект рассматривался, таким образом, не столько как способность
к познанию, сколько как достигнутый уровень психического развития,
проявляющийся в показателях степени сформированности определенных
познавательных функций (как вербальных, так и невербальных), а также степени
усвоения определенных знаний и навыков. Предметом тестологических исследований
оказались, следовательно, уровневые проявления интеллектуальной деятельности,
причем именно те уровневые свойства интеллекта, которые достаточно однозначно
соотносились с академической успеваемостью. Поэтому неудивительно, как
справедливо отмечает А. Анастази, что «большинство тестов, названных в 20-х гг.
тестами интеллекта, позднее стали называться тестами способностей к учению» [1; 26]. Интеллект, как мы видим, «исчез», его заменило понятие
«способность к обучению».
Исследования Терстоуна, Фр. Гилфорда и других
авторов зафиксировали тот
122
факт,
что различные интеллектуальные тесты достаточно часто весьма слабо или вообще
не коррелируют друг с другом. Интеллект, таким образом, опять «исчез»,
распавшись на множество самостоятельных «первичных интеллектуальных
способностей».
Наконец, достаточно скоро выяснилось, что
традиционные интеллектуальные тесты оказались чрезмерно чувствительными к
особенностям социальной компетентности людей. Попытка создать свободные от
культурных влияний тесты окончилась фактической неудачей, так как оперирование
картинками, геометрическими фигурами и т.д. также требовало сформированности
навыков, которые в существенной степени зависели от социального опыта человека.
И снова интеллект «исчез», оставив вместо себя индивидуальные различия в
степени социализации.
Наличие подобного рода сложностей вынудило
тестологов пойти на радикальную меру, а именно: принять операционное
определение интеллекта, отказавшись от попыток определения природы того
психического качества, которое измерялось с помощью тестов.
Важно подчеркнуть, что неизбежность «исчезновения»
интеллекта в рамках тестологических исследований была обусловлена не только
обстоятельствами эмпирического плана, связанными с противоречиями тестового
метода диагностики интеллектуальных способностей, но и типичными для тестологии
методологическими ориентациями. Дело в том, что изначально в тестологии
сформировалось понимание интеллекта как некоторой психологической (интеллектуальной)
черты, проявляющей себя в определенной «задачной» ситуации. В сущности, была
принята диспозициональная трактовка интеллекта: интеллект как способ поведения
в определенной ситуации, предрасположенность действовать в тех или иных
условиях интеллектуально. Например, Дж. Томпсон утверждает, что интеллект — это
не прямо идентифицируемая характеристика, а абстрактное понятие, которое
упрощает и суммирует определенные поведенческие характеристики [18].
По С. Боману, интеллект — это «...не реальное свойство разума..., а просто
характеристика личности вместе с ее собственными действиями» [8;
9].
Стратегия исследования интеллекта при таком его
понимании казалась очевидной: изучать интеллект следует через перечень
конкретных поведенческих «примеров» интеллектуального поведения (частным
случаем которых является ситуация решения тестовых задач). Однако скоро и здесь
исследователи столкнулись с рядом серьезных противоречий, некоторые из которых
в свое время сформулировал Т. Майлс [13]. Во-первых, факты
вынуждали признать, что интеллект — это в принципе открытое понятие, поскольку
под него может быть подведен до бесконечности широкий круг различных типов
поведения. Во-вторых, выяснилось, что примеры поведения, которые трактуется как
интеллектуальное, являются таковыми скорее в силу требований доминирующей
культуры. Еще одно логическое усилие, и можно было бы встать на позицию,
согласно которой интеллект — не более чем культурный артефакт. Р.Дж. Стернберг
с соавторами предприняли попытку на уровне эмпирического исследования
определить такого рода интеллектуальные поведенческие прототипы. На основе
факторизации ответов экспертов удалось выявить три наиболее типичные формы
интеллектуального поведения: 1) вербальный интеллект (знание большого числа
слов, чтение с высоким уровнем понимания и т.п.); 2) решение проблем (способность
строить планы, применять знания и т.п.); 3) практический интеллект (умение
добиваться поставленных целей и т.п.) [15]. Не вызывает
сомнений, что выделенные прототипы настолько абстрактны, что термин «интеллект»
фактически остается пустым.
Более современные варианты тестологических теорий
интеллекта, такие, например, как радиально-уровневая теория Л. Гуттмана (1954),
попытка Дж. Керрола исследовать тесты как когнитивные задачи (1976), берлинская
модель структуры интеллекта А. Ягера (1967) и т.д., не привносят каких-либо
принципиальных изменений в тестологическую парадигму.
123
Итак, хотя в рамках тестологического подхода
сформировались, казалось бы, прямо противоположные ориентации: с одной стороны,
жесткое сведение интеллекта к особенностям тестового исполнения (переход на операциональное
определение) и, с другой — стороны, чрезмерное размывание границ этого понятия
за счет подбора примеров интеллектуального поведения (переход на
диспозициональное определение), тем не менее за ними стоит нечто общее:
деонтологизация интеллекта, фактическое отрицание его существования в качестве
психической реальности.
Своеобразной реакцией на неконструктивность
тестологических теорий явились теории интеллекта, разрабатываемые в рамках
экспериментально-психологического направления и ориентированные на выявление
механизмов интеллектуальной активности. Остановимся лишь на некоторых из них.
В первую очередь следует выделить теории,
отстаивающие идею генетического объяснения интеллекта на основе учета как
закономерностей его онтогенетического развития, связанных с освоением систем
логических операций (Ж. Пиаже), так и влияния социально-культурных факторов (Л.С.
Выготский, М. Коул и С. Скрибнер и др.).
Широкое распространение в последние годы получили
неотестологические теории интеллекта X. Айзенка, Э. Ханта и Р.Дж. Стернберга.
Для теорий этого типа характерно признание IQ-концепции интеллекта, однако экспериментально-психологическому
анализу подвергаются внутренние когнитивные процессы, которые стоят за IQ и
позволяют объяснить индивидуальные различия в тестовом исполнении. Так, Х.
Айзенк настаивает на том, что базой и источником развития интеллекта являются
проявления «ментальной скорости», которые, в свою очередь, обусловлены
биологическими особенностями нервной системы, отвечающими за точность передачи
нервных импульсов. Только при таком типе объяснения, по его мнению, проблема
интеллекта будет выведена из «болота ментализма», и сам интеллект получит
доказательства реальности своего существования [9]. Хант
является сторонником когнитивного корреляционного подхода, суть которого
заключается в исследовании того, как отдельные элементарные познавательные
функции (например, скорость переработки лексической информации) соотносятся с
успешностью исполнения определенного теста [11]. Р.Дж.
Стернберг свои экспериментальные разработки проводит в рамках когнитивного
компонентного подхода, ориентированного на тщательный анализ основных
компонентов процесса выполнения какого-либо традиционного интеллектуального
теста (например, теста аналогий) для решения вопроса о том, как различия в
степени выраженности каждого компонента сказываются на итоговых индивидуальных
оценках по этому же тесту [14].
В советской психологии в рамках теории деятельности
О.К. Тихомировым и его сотрудниками был предложен свой вариант объяснения
механизмов интеллектуальной активности, в качестве которых рассматривались
личностные факторы, в частности изучалось влияние на развертывание интеллектуального
процесса мотивов, эмоции, целеполагания и т.д.
Перечисленные выше экспериментально-психологические
подходы являются мощными теоретическими направлениями с чрезвычайно богатой и
филигранно разработанной эмпирической базой. Однако нельзя не заметить, что для
этих теорий характерной оказывается тенденция искать объяснения природы
интеллекта «вне» интеллекта за счет обращения к тем или иным неинтеллектуальным
факторам. Так, генетическое объяснение Ж. Пиаже обернулось логическим
редукционизмом. Х. Айзенк пришел к заключению, что интеллект следует объяснять
некогнитивными процессами. Э. Хант и Р.Дж. Стернберг тяготеют к представлению
об аналогичности элементарных информационных процессов, лежащих в основе интеллектуальных
способностей и характеризующих работу компьютера. Что касается роли личностных
факторов, то тезис о пристрастности познавательного отражения человека,
безусловно,
124
верен.
Тем не менее существуют, видимо, границы этой пристрастности, и задаются они в
первую очередь уровнем интеллектуальной зрелости личности. В этом как раз и
заключается один из парадоксов психологии интеллекта: на познавательную деятельность
на любом ее уровне (восприятия, памяти, мышления и т.д.) действительно
оказывают влияние разнообразные личностные факторы. Специфическая же роль
интеллекта заключается в том, что интеллект «производит» такие субъективные
состояния, которые не зависят от характеристик познающего субъекта и являются
условием объективации всех аспектов его познавательной активности. В этой связи
весьма актуальным представляется высказанное в свое время Л.М. Веккером
замечание о том, что задача психологии сейчас — показать не только то, в какой
мере познавательный образ зависит от субъекта, но и то, в какой мере он от него
не зависит. Субъективные состояния, не зависящие от характеристик познающего
субъекта,— звучит действительно парадоксально, но суть проблемы интеллекта, по
его мнению, именно в этом.
Казалось бы, один из наиболее очевидных вариантов
разрешения сложившейся в психологии интеллекта кризисной ситуации — это
объединение тестологического и экспериментально-психологического подходов на
основе обобщения накопленного в их рамках эмпирического материала (к попыткам
подобного рода можно, например, отнести триархическую теорию интеллекта
Р.Дж. Стернберга [17]).
Действительно, если снять все демаркационные теоретические границы, то
возможно, с нашей точки зрения, выделение некоторого минимума базовых свойств
интеллекта: 1) уровневые свойства, характеризующие достигнутый уровень развития
отдельных познавательных функций (как вербальных, так и невербальных) и лежащие
в основе процессов презентации действительности (сенсорное различение,
оперативная и долговременная память, объем и распределение внимания,
осведомленность в определенной содержательной сфере и т.д.); 2) комбинаторные
свойства, характеризующие способность к выявлению и формированию разного рода
связей и отношений, в широком смысле слова — способность комбинировать в различных
сочетаниях (пространственно-временных, причинно-следственных, категориально-содержательных)
компоненты опыта; 3) процессуальные свойства, характеризующие операциональный
состав, приемы и стратегии интеллектуальной деятельности вплоть до уровня
элементарных информационных процессов; 4) регуляторные свойства,
характеризующие обеспечиваемые интеллектом эффекты координации, управления и
контроля психической активности. Свойства этого типа обнаруживают себя в
организации поведения, в регуляции эффективных состояний, а также в эффектах
саморегуляции интеллектуальной активности.
Такого рода или подобная ей квалификация,
безусловно, имеет определенный смысл, поскольку при этом подчеркивается тот
момент, что интеллектуальные возможности человека в принципе не могут быть
описаны каким-либо одним показателем. Тем не менее очевидна уязвимость позиции,
с которой утверждается, что интеллект — это и то, и другое, и третье, и т.д.
Сложности в уяснении онтологического статуса понятия
«интеллект» в значительной мере, как нам представляется, связаны с тем
обстоятельством, что предметом исследования традиционно выступают свойства
интеллекта (внешние проявления интеллектуальной активности в определенной
«задачной» системе отношений). Однако попытки составить себе представление о
природе психического объекта на основе описания его свойств оказываются, как
правило, несостоятельными, о чем свидетельствуют противоречия и кризисы в
системе психологического знания [2]. Вопрос о природе
интеллекта требует принципиальной переформулировки. Отвечать нужно не на
вопрос: «Что такое интеллект?» (с последующим перечислением его свойств), а на
вопрос: «Что представляет собой интеллект как носитель своих свойств?» В итоге закономерным
125
представляется
обращение к анализу структурной организации интеллекта, которая, в свою
очередь, определяется особенностями состава и строения когнитивных
психических структур, обеспечивающих специфический тип репрезентации
происходящего в индивидуальном сознании и в конечном счете предопределяющих
эмпирически констатируемые интеллектуальные свойства.
Структурные представления в различных областях
научного знания, в том числе и психологического, используются в качестве
надежного средства построения объяснительных моделей изучаемых объектов,
нуждающегося, безусловно, в своей спецификации, когда речь идет об изучении
психических явлений [7]. Применительно к исследованию
интеллекта следует говорить о методологии структурно-интегративного подхода,
поскольку, как мы далее увидим, именно феномен когнитивной интегрированности наиболее
полно характеризует специфику интеллектуального отражения.
В контексте предлагаемого нами подхода, в частности,
встает ряд вопросов. Первый из них: какова природа когнитивных психических
структур, лежащих в основе работы человеческого интеллекта? По нашему мнению, в
качестве когнитивных структур, тип строения которых в наибольшей мере может
подвести нас к особенностям структурной организации интеллекта, являются
понятийные (концептуальные) психические структуры. Почему именно понятийные структуры?
В сущности, ответ на этот вопрос дал в свое время Л.С. Выготский. Вскрыв
основной механизм психического (в том числе интеллектуального) развития, заключающийся
в формировании подвижных систем межфункциональных связей («психологических
систем»), он отмечал, что ведущую роль в перестановке познавательных функций
играет понятийное мышление, ибо понятийные системы являются «ключом ко всем
процессам развития и процессам распада» [4; 120]. Таким
образом, именно понятийное мышление можно рассматривать как исходный пункт для
понимания тех когнитивных механизмов, которые лежат в основе организации
человеческого интеллекта. Проведенное нами исследование особенностей строения и
функционирования понятийных структур подтверждает, что понятийное мышление
выступает в качестве формы интегральной работы интеллекта [6].
Во-первых, понятийные структуры отвечают за специфический тип организации знаний,
которые оказываются представленными в дифференцированном и иерархизированном
виде. Во-вторых, будучи интегральными по своей природе когнитивными образованиями,
понятийные структуры в силу сложности своего когнитивного состава обеспечивают
возможность переработки информации одновременно в системе различных
взаимосвязанных когнитивных «регистров» (словесно-речевом,
визуально-пространственном и чувственно-сенсорном). В-третьих, понятийные
структуры способствуют развертыванию некоторого психологического пространства
отражения, которое имеет определенные закономерности своей организации и в
рамках которого строится умственный образ актуального воздействия. Б.М.
Величковский, изучая пространственные представления, сделал вывод о том, что
единица представливания пространства сразу же может развернуться в полноценный
пространственный контекст в зависимости от поставленной задачи [3].
Аналогичная способность к развертыванию и свертыванию когнитивного пространства
отражения характеризует и понятийные психические структуры, которые выступают в
качестве своего рода «точки», из которой может быть развернуто в условиях
столкновения человека с каким-либо объектом, событием, ситуацией, содержанием
какой-либо идеи и т.д. определенным образом организованное пространство
отражения. Это субъективное пространство по сути своей является формой
оперативной активизации когнитивных ресурсов субъекта (а не просто разверткой
некоторого пространственного или семантического контекста), в рамках которого и
строится репрезентация соответствующего события. То обстоятельство, что
126
понятийные
структуры — один из возможных путей исследования природы интеллекта,
подтверждает и резко возросший в последнее время интерес к проблеме организации
«знаниевых» структур субъекта (в том числе и понятийных) в связи с анализом
индивидуальных различий в успешности интеллектуальной деятельности (М. Чи,
1978; Р. Глезер, 1984, и др.).
Исследование понятийных психических структур как
«единиц» интеллекта подводит нас к второму вопросу, связанному с особенностями
структурной организации когнитивного пространства индивидуального интеллекта,
под которым мы понимаем доступный для данного индивидуума объем возможных форм
познавательного отражения действительности. Особенности его организации
характеризуются, во-первых, степенью структурированности и, во-вторых, степенью
интегрированности.
Эффекты структурированности когнитивного
пространства индивидуального интеллекта обнаруживают себя в характеристиках его
субъективного объема, развернутости и гибкости границ познавательного
отражения, их проницаемости по отношению к необычному опыту, а также в
характеристиках его артикулированности (дифференцированности, связности и
иерархизированности отдельных элементов опыта).
Эффекты интегрированности когнитивного пространства
индивидуального интеллекта проявляются в соотнесенности (взаимопереводимости) и
одновременной представленности в акте познавательного отражения различных форм
когнитивного опыта. В исследованиях Б.Г. Ананьева и его сотрудников был сделан
вывод о том, что по мере роста интеллектуальных возможностей все в большей мере
дает себя знать влияние высших уровней познавательного отражения на низшие и
низших — на высшие, т.е. складывается та система когнитивных синтезов «сверху»
и «снизу», которая и образует целостную структуру человеческого интеллекта.
Важно подчеркнуть, что говорить следует не просто о межфункциональных связях
отдельных познавательных функций, а именно о приобретении каждой отдельной
познавательной функцией качества интегральности. Как на этот счет писал Л.С.
Выготский, в условиях интеллектуальной зрелости каждая познавательная функция
перестает быть данной познавательной функцией в «чистом виде»: восприятие
выступает уже как часть наглядного мышления, процесс запоминания превращается в
сплав памяти и мышления и т.д. [4], т.е. оказывается, по
известному выражению, проявлением «интеллекта в действии».
Вышеназванные структурные характеристики индивидуального
интеллекта (степень структурированности и интегрированности его когнитивного
пространства) предопределяют, как мы уже говорили, тип репрезентирования отображаемой
ситуации (то, как человек видит, понимает и интерпретирует происходящее). Таким
образом, третий вопрос, интересующий нас в контексте данной статьи, касается
специфики интеллектуальной репрезентации. Указания на критическую роль типа
репрезентирования в понимании природы интеллекта можно сейчас встретить у разных
авторов. К. Отли, например, считает, что именно «богатство возможных
репрезентаций у животных и человека, вероятно, вплотную подводит нас к тому,
что мы называем интеллектом» [14; 138]. Ф. Кликс утверждает,
что адекватное репрезентирование является фундаментом всех последующих
трансформаций, объединений и сокращений информации [5; 286].
Характерны в этом плане результаты экспериментальных исследований Р.Дж.
Стернберга, свидетельствующие о том, что в ряду пяти основных компонентов
процесса переработки информации этап репрезентирования исходной ситуации явно
занимает особое место. Так, своеобразно само распределение этих компонентов по
объему затраченного времени: 54 % приходится на кодирование (т.е. построение
ментальной репрезентации внешнего воздействия), 12% — умозаключение, 10 % —
сравнение, 7 % — проверка и 17.%—сообщение ответа [17].
Весьма любопытно, что испытуемые,
127
имеющие
более высокие уровневые показатели интеллекта, хотя и были более быстрыми на
четырех последних этапах интеллектуального процесса, оказались более медленными
на этапе кодирования информации [там же].
Следует подчеркнуть, что форма интеллектуальной
репрезентации может быть предельно индивидуализирована в силу своеобразия
когнитивного состава и строения индивидуального интеллектуального пространства
отражения (это может быть «картинка», пространственная схема, комбинация
чувственно-эмоциональных образов, иерархическое категориальное описание,
смысловая конструкция, построенная по принципу абсурда, и т.д.), однако в любом
случае такая репрезентация отвечает двум основным требованиям. Во-первых, это
всегда порождение некоторой «ментальной модели» на основе внешнего контекста
(типа презентации) и внутреннего контекста (наличной у субъекта информации,
фиксированной в долговременной памяти) за счет включения механизмов
конструирования опыта: реструктурирования, категоризации, комбинирования,
перевода информации с одного «языка» репрезентирования на другой, селекции и
т.п. Во-вторых, это всегда в той или иной мере инвариантное воспроизведение
объективных закономерностей отображаемого фрагмента реального мира, т.е. речь
идет о построении именно объективированных репрезентаций, отличающихся своей
объектной направленностью. Объективированная репрезентация, таким образом,
строится в соответствии с логикой самих вещей, тогда как в субъективированной
репрезентации на первый план выходит логика субъекта, задаваемая характером его
потребностей, переживаний, психологических защит, социальных ориентации и т.д.
Следовательно, изучение структурной организации интеллекта подводит нас к еще
одной парадоксальной закономерности: интеллектуальная деятельность оказывается
тем в меньшей мере субъективированной, чем в большей мере представлено в ней
субъектное начало в виде развернутого, структурированного и интегрированного
когнитивного пространства индивидуального интеллекта, которое и отвечает за полноту
и глубину порождаемых субъектом умственных образов.
Итак, категориальная схема предлагаемого нами
подхода в изучении интеллекта выглядит следующим образом: понятийные
психические структуры → особенности структурной организации развернутого
ими когнитивного пространства индивидуального интеллекта → специфический
тип репрезентации → свойства интеллектуальной деятельности, проявляющиеся
в той или иной конкретной ситуации. Индивидуальные различия в интеллектуальной
одаренности в конечном счете, по нашему мнению, оказываются связанными со
своеобразием «видения» действительности.
Таким образом, структурная ориентация в изучении
интеллекта возвращает, как нам представляется, интеллекту статус психической
реальности и означает, что исследование интеллектуальных возможностей человека
разворачивается «внутри» индивидуального интеллекта. Действительной феноменологией
интеллекта, с нашей точки зрения, являются не его свойства, с высокой степенью
разнообразия и вариативности обнаруживающие себя в ситуациях решения задач, а
особенности структурной организации той иерархии психических носителей, которые
«изнутри» определяют эмпирически констатирую мыс проявления интеллектуальной активности.
По своему онтологическому статусу зрелый интеллект, следовательно,— это форма
организации когнитивного опыта, представленного в виде «накопленных» в ходе
онтогенеза понятийных психических структур, степень сформированности которых
определяет структурные характеристики субъективного пространства
интеллектуального отражения. Основное назначение интеллекта — построение
особого рода репрезентаций происходящего, связанных с воспроизводством
объективного знания о мире. Вышеизложенное понимание интеллекта, как можно
думать, в полной мере соответствует естественной стихии человеческого познания,
для которого отнюдь не типичны «задачные» формы
128
активности,
предлагаемые психологами-профессионалами в условиях лабораторного исследования
интеллектуальных возможностей человека.
Совершенно очевидно, что уникальная возможность
прорыва индивидуального сознания в сферу объективного, обеспечиваемая работой
интеллекта, играет существенную роль в процессе становления индивидуальности.
Снижение или блокирование интеллектуальной активности за счет внешних
социальных средств или же в связи с включением механизмов психологической
защиты может иметь для человека крайне негативные последствия. Не случайно О.
Харвей с соавторами в этой связи отмечают, что «разрыв всех понятийных связей
между субъектом и объектами, с которыми он связан, способствует деструкции Я,
уничтожению той пространственной и временной опоры, от которой зависят все
определения его существования» [10; 7]. Интеллектуальная
зрелость, таким образом, выступает в качестве одной из предпосылок личностной
адекватности и рациональности индивидуальной деятельности. Значение
интеллектуально одаренных людей в обществе следует видеть не только в том, что
они хорошо решают задачи и порождают новое значение, но главным образом в том,
что они обладают способностью создавать разумную (объективированную) картину
мира, т. е. видеть мир таким, каков он был, есть и будет в своей
действительности.
1. Анастази А. Психологическое
тестирование. Кн. 1. М., 1982.
2. Веккер Л. М. Психические
процессы. Т. 3. Л., 1981.
3. Величковский Б.М., Блинникова И.В., Лапин Е.А. Представление
реального и воображаемого пространства // Вопр. психол. 1986. № 3. С. 103—112.
4. Выготский Л.С. О психологических системах//Собр. соч. М., 1982.
5. Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. Киев: Выща школа 1985.
6. Холодная М.А. Интегральные структуры понятийного мышления. Томск,
1983.
7. Холодная М.А. Структурный подход в психологическом исследовании
мышления // Проблемы философии: Основные принципы построения научных теорий.
Киев: Выща школа, 1988.
8. Bohmen S. What is
intelligence? Stockholm: Almqvist & Wiksell Intern., 1980.
9. Eysenck H.J. (ed.). A model
for intelligence. N.Y., Berlin, Heidelberg: Springer-Verlag, 1982.
10. Harvy O.J., Hunt D.E.,
Schroder H.M. Conceptual system and personality organization. N.Y., London:
John Wiley & Sons, 1961.
11. Hunt E. Intelligence as an
information processing concept // Brit. J. of Psychol. 1980. 71. P. 449—474.
12. Jensen A. R. Psychometric
"g" as a focus of concerted research effort//Intelligence. 1987. 11.
13. Miles Т. R.
On defining
intelligence // The Brit. J. of Educat. Psychol. 1957. 27.
14. Oatley K. Perceptions and
representations. Cambridge: Cambridge Univ. Press. 1978.
15. Sternberg R.J. et al.
People's conceptions of intelligence // J. of Pers. and Soc. Psychol. 1981. 41.
P. 37—55.
16. Sternberg R.J. Human
intelligence: The model is the message // Science. 1985. 230. N 4730. Р.
1111—1118.
17. Sternberg R.J. Inside
intelligence // Amer. Scientist. 1986. 74. N 2. Р. 137 — 143.
18. Thompson J. Intelligence //
McGuffin P., Shanks M.F., Hodgson R.G. (eds.) The scientific principles of
psychopathology. N.Y.: Grune & Stratton, 1984.
Поступила в
редакцию 25.IХ 1989 г.