42

ТРАНСФОРМАЦИЯ СМЫСЛОВ И ЗНАЧЕНИЙ СЛОВ ПРИ ПОНИМАНИИ ПОСЛОВИЦ

Д. В. ШАЛИМОВА

В связи с нерешенностью теоретических и практических проблем соотношения языка и мышления, слова и образа продолжает оставаться актуальным анализ содержательных компонентов структуры слова. В работах советских и зарубежных авторов психологическое содержание словесного знака исследуется с помощью понятия «образность слова» [12], [9].

Обосновывая свое отношение к понятию «образность слова», мы опираемся на тезис о единстве образа и действия, на трактовку образов как интериоризированных действий [2]. В этом смысле сведение психологического содержания слова к его конкретности, т.е. к следам сенсорной стимуляции, представляется нам недостаточным для исследования содержательной структуры слова.

С точки зрения обращения к внутренней форме слова (по Г. Шпету) несомненное значение имеет анализ исследований, посвященных внутренней речи как важнейшему механизму рече-мыслительной деятельности [1]. Она определяется как необходимый язык-посредник между внешней речью и интеллектом при понимании высказываний, текстов, при речепорождении. Внутренняя речь характеризуется как субъективный язык, не осознающийся говорящим; язык, который не обладает набором стандартных правил и может включать наглядные представления, пространственные схемы, отдельные слова и т.п. [4].

Внутренняя речь как процесс, выполняющий функцию транслятора, протекает за счет кодовых переходов, причем виды кодирования внутренней речи могут быть весьма разнообразными: от звуко-буквенных до двигательно-предметных [3]. В ряде исследований установлено, что внутренняя речь, в частности речевые кинестезии, играет существенную роль при решении мыслительных задач [11].

Однако значение внутренней речи не ограничивается сферой понимания высказываний и решения задач. Доказано, что она является важным условием развития произвольных движений, т. е. выполняет в деятельности человека функцию авторегуляции [8]. Внутренняя речь в данном случае связана с оперативным планом деятельности, содержащим модель предстоящего движения.

Опираясь на исследования функций внутренней речи в деятельности человека, мы можем воссоздать функциональную структуру слова, получив при этом не морфологическое, плоскостное образование, а как бы объемное — от чувственно воспринимаемого, бытийного до идеального в слове. Такая структура должна иметь как предметный и когнитивный, так и операциальный

уровень.

Если предметная отнесенность и когнитивный аспект словесного знака обсуждались в психологической литературе, то введение операционального компонента в структуру слова является новым подходом, осуществляемым в рамках теории интериоризации высших психических функций. О правомерности такого расширения структуры слова свидетельствуют существующие операциональные значения, которые не фиксированы в слове. Это так называемые «ручные понятия», «практические концепты», которые с точки зрения микрогенеза могут предшествовать вербализации [5]. Они являются прототипами понятий, обобщающими наглядные образы.

С другой стороны, представляется существенной роль таких слов, которые связаны с предметным действием и вызывают наглядные представления о действии. Такая связь может осуществляться за счет подключения кода моторных программ, тонических реакций и т.п., что наглядно проиллюстрировано в опытах со слабовидящими испытуемыми [7].

Онтогенетической предпосылкой выделения в структуре слова операционального компонента является существование таких слов, которые на основе закодированных в онтогенезе смысловых структур передают информацию, ведущую к воспроизведению операций, например «подай мяч», «возьми ложку» и т. п. [8]. Причем те понятия, которые характеризуются специфическими движениями, действиями, имеют существенное значение в развитии речи детей [3].

В своем исследовании мы попытались решить весьма сложную в методическом отношении задачу: по возможности актуализировать операциональный компонент слова и выявить психологические особенности его проявления при понимании высказываний. Пытаясь выявить интересующий нас компонент, мы исходили из того, что слово по своей природе связано с действием.

Для выполнения задачи исследования необходимо было определить тот контекст, в котором операциональный компонент словесного знака мог бы проявиться. В качестве контекста, актуализирующего данную функцию слова, мы рассматривали предложение, описывающее реальное предметное действие. В таком предложении должна быть изложена цель действия, соотнесенная с условиями ее достижения. Предложение, лишенное таких характеристик, считалось контекстом, не стимулирующим операциональную функцию входящих в него слов.

Поскольку формулирование предложений, не обладающих предметно-действенными характеристиками, представляет определенные методические трудности, мы обратились к высказываниям, которые, не обладая предметно-действенной семантикой, имеют в то же время переносный смысл, а именно к пословицам.

Обращение к пословицам дало возможность выделить такую семантическую переменную, как степень представленности предметного действия, и проследить зависимость от этой переменной некоторых качественных и количественных характеристик процесса понимания предложений. С этой целью был проведен эксперимент, состоящий из трех серий: А, В, С.

Методика серии А. Испытуемым в случайном порядке было предложено 20 неизвестных им пословиц на русском языке, которые представляли собой переводы из других языков. Пословицы различались только тем, что половина из них имела как переносный смысл, так и смысл реального действия, вторая же половина пословиц имела только переносный смысл, но не имела плана реального действия. Например, пословицы «Зажигать свечу при солнце», «Привозить дрова в тайгу» имеют как переносный, так и прямой смысл. Среди пословиц, имеющих только переносный смысл, предъявлялись выражения типа: «Строить крепость из пуха», «Свивать канаты из песка».

Инструкция требовала классифицировать предъявленные пословицы относительно образца. В качестве образца была выбрана пословица, не имеющая

реального действия («Носить воду решетом»). Испытуемые должны были определить смысловое соответствие или несоответствие образцу для каждой из 20 пословиц.

Ход эксперимента. Участники эксперимента предупреждались, что целью эксперимента является изучение особенностей понимания и что они могут работать в свободном режиме. Испытуемый брал карточку с напечатанным предложением, зачитывал его вслух, а затем классифицировал предъявленную пословицу относительно образца, говоря «да» или «нет». Пословица-образец была также напечатана на карточке и находилась перед испытуемым. Перед началом эксперимента выяснялось, насколько адекватно этот образец понимается испытуемым.

После выполнения классификации каждому испытуемому задавался вопрос: «В чем отличие группы пословиц, которые, по-вашему, соответствуют образцу, от не соответствующих?» Цель вопроса — выяснить, каким критерием пользовались испытуемые для осуществления данной классификации.

Эксперимент записывался на магнитофон. Объектом анализа являлся протокол опыта, содержащий ответы испытуемых, а также таблица, отражающая латентные периоды понимания пословиц для каждого испытуемого.

Испытуемые: 42 студента Кемеровского технологического института в возрасте от 18 до 22 лет.

Результаты. В эксперименте выяснилась зависимость деятельности латентного периода понимания пословиц от их семантических особенностей. Так, пословицы, содержащие план реального действия, т. е. имеющие адекватное предметно-действенное содержание, понимаются в 2—3 раза медленнее, чем пословицы, не имеющие реального плана действия, несмотря на то, что все пословицы уравнивались по количеству, частности, конкретности слов, имели идентичные поверхностные структуры и одинаковый переносный смысл. Эта разница во времени понимания двух типов пословиц была характерна для всех наших испытуемых.

Индивидуальные различия в данной серии касались наличия критерия, которым пользовались испытуемые при классификации пословиц. По ответам на соответствующий вопрос экспериментатора испытуемые разделились на две группы: I, включающая 23 человека, характеризовалась тем, что испытуемые не определяли общий критерий, а ориентировались на отношение каждой конкретной пословицы к образцу; испытуемые II группы (19 человек) отличались тем, что выработали для себя такой критерий в процессе классификации. Типичным для испытуемых II группы были такие высказывания: М. О.: «Образец и соответствующие ему пословицы — это просто бессмысленные действия, которые нельзя проделать, нельзя закончить. Те действия, которые я считаю не соответствующими образцу, можно выполнить, они реальны, хотя могут быть излишними».

Полученная разница во времени реакций может быть объяснена за счет различий в контексте, описывающем данные действия. Предложения, отражающие адекватные действия, стимулируют представление этих действий в сознании. При классификации предложений, которые не имеют реального референта действия, не происходит воссоздания целостной динамической картины в силу отсутствия подобных действий в прошлом опыте индивида. Такая трактовка подтверждается высказываниями испытуемых I и II группы.

Однако, принимая во внимание тот факт, что с точки зрения отношения к образцу все реальные предложения были отрицательными, а нереальные — положительными, необходимо было нейтрализовать фактор отрицательности, т. е. вызвать у испытуемых положительную реакцию на реальные предложения. Для этого в качестве образца была взята пословица, имеющая реальный референт действия («Сажать дерево вверх корнями»), а все остальные условия эксперимента были оставлены без изменения.

С целью устранения возможного влияния фактора отрицательности и

выяснения роли самостоятельно выработанных критериев понимания была проведена серия В: те же 20 пословиц, но с измененным образцом, предъявлялись испытуемым, принимавшим участие в серии А.

Сравнительный анализ результатов серий А и В. Индивидуальные различия, выявленные в серии А, получили в последующей серии дальнейшую конкретизацию. Так, испытуемые, отнесенные нами ко II группе по результатам предыдущей серии, заметили разницу между образцами серий и определили ее как противоположность по смыслу. Соответственно те пословицы, которые классифицировались положительно в серии А (нереальные, считались ими отрицательными, а те предложения, которые имели план реального действия и были оценены отрицательно в серии А, получили положительную оценку в серии В. У этих испытуемых время реакции при понимании реальных пословиц уменьшилось в серии В по сравнению с предыдущей серией в среднем с 4,3 до 1,7 с.

У испытуемых I группы значительных изменений латентного периода понимания не наблюдалось: 4,0 с в серии А, 3,8 с в серии В.

Динамика времени реакций при понимании пословиц, имеющих реальные референты, характерна только для II группы испытуемых, которые в предыдущей серии самостоятельно выработали критерий классификации. При классификации предложений, не описывающих реальных действий, изменения латентных периодов понимания по группам не были выявлены.

Уменьшение ВР при переходе к положительным реакциям в серии В, характерное только для испытуемых II группы, позволяет заключить, что для латентного периода понимания фактор отрицательности реакций не имеет значения. Доказательством является отсутствие в I группе изменений ВР по сравнению с серией А, а также отсутствие в обеих группах динамики латентных периодов понимания нереальных пословиц, знак реакции на которые также изменился на противоположный.

Сравнительный анализ данных серий А и В позволяет сделать следующий вывод: наличие у испытуемых самостоятельно выработанного критерия, содержащего основной смысловой признак предложения, является условием, влияющим на ускорение процесса понимания.

Выявленные нами индивидуальные различия в темпоральных характеристиках понимания предложений позволили предположить наличие качественных групповых особенностей в результативности этого процесса.

Для контроля результативности процесса понимания предложений нами была проведена серия С эксперимента. При выборе методики для данной серии мы исходили из положения о прямой связи процесса понимания с мнемической деятельностью субъекта [10].

Методика серии С. Испытуемым, принимавшим участие в сериях А и В, предъявлялись пары картинок с изображением предметов, упоминавшихся в каждой из двадцати пословиц. Например, изображение свечи и солнца, реки и колодца, гвоздя и камня и т. д. Инструкция требовала назвать действие, которое может связать по смыслу оба изображения, данные в паре. Опыт проводился через день после серий А и В. Цель серии — определить степень запоминания средств выражения смысла испытуемыми I и II групп и, таким образом, сделать вывод о результативности процесса понимания в каждой из этих групп. В результате проведения серии С получены следующие данные. Испытуемые II группы показали лучшие результаты по запоминанию действий, чем те, которые по результатам предыдущих серий вошли в I группу. Процент воспроизведения названия действия по стимулирующим картинкам оказался в среднем равен 11,2 и 32,5% в I и II группах соответственно.

Обсуждение результатов и выводы. С точки зрения способов и средств, оптимизирующих процесс понимания предложений, интерес представляют данные, полученные во II группе испытуемых. В серии А перед ними была

поставлена цель — классифицировать предложения относительно образца. Для достижения этой цели необходимо было определить те категориальные признаки, по которым предложения отличались друг от друга. В процессе сравнения предложений с образцом испытуемые выделили такой признак, определив его как «реальное действие, которое может быть законченным». Они перешли от смысла разных пословиц к тому общему содержанию, что их объединяло, т. е. означили это общее содержание.

В серии В, где нужно было классифицировать те же предложения относительно другого образца, эти испытуемые использовали категорию «реальное действие» как инструмент, средство, которое значительно ускорило процесс классификации предложений, выступив как бы оперативной единицей понимания.

Что касается испытуемых I группы, то они не выделяли основной признак, по которому можно было бы производить классификацию. Поэтому мы считаем возможным утверждать, что в данном случае не произошло перехода от смыслов к категориальному значению. По сравнению с данными II группы у этих испытуемых не наблюдалось уменьшение латентного периода понимания серии В по сравнению с серией А, т.е. они не овладели средством, оптимизирующим процесс понимания.

Выработка определенного способа деятельности у испытуемых II группы подтверждается не только ускорением процесса понимания и отчетом этих испытуемых, но и более высоким показателем непроизвольного запоминания по сравнению с I группой в серии С. Важным представляется тот факт, что испытуемые I группы, не выработавшие критерия понимания в начале эксперимента, не сделали этого и на последующих этапах, а испытуемые II группы определили его именно в начале эксперимента (серия А). Это дает основания полагать, что в процессе категоризации вербального материала существенную роль играют его первые фазы.

Необходимо также отметить, что в нашем эксперименте ускорение процесса понимания и повышения продуктивности непроизвольного запоминания касается только тех предложений, которые имеют адекватное предметно-действенное содержание. При понимании таких предложений наблюдаются переходы от предметного значения к категориальному, т. е. процесс понимания в данном случае происходит по схеме: от конкретных смыслов к категориальному значению, от категориального значения в роли эталона вновь к конкретным смыслам

Эта схема позволяет провести параллель между речемыслительным действием при понимании предложений и действием перцептивным, создающим, а затем использующим оперативные единицы восприятия, а также действием, выделяющим и опирающимся на существенные признаки проблемной ситуации. Существенно отметить, что при всей специфичности экспериментального материала в данной схеме между экспериментатором и исследуемым явлением становится не слово, а действие: действие категоризации, которое и является средством, оптимизирующим деятельность испытуемых.

В эксперименте качественные характеристики понимания (переход от смыслов к значению) и количественные характеристики (более высокий уровень непроизвольного запоминания и сокращение ВР) оказались существенно отличными у тех испытуемых, которые совершали действие категоризации по самостоятельно определенному ими критерию.

Таким образом, нами было установлено, что выражения, описывающие реальные физические действия, легче поддаются категоризации и лучше сохраняются по сравнению с выражениями, относящимися к действиям, реально не выполнимым. Установив некоторые особенности понимания выражений, связанных с практическими действиями, мы полагаем, что имеются основания и для выделения операционального компонента в структуре подобных словосочетаний. Он присущ, на наш взгляд, прежде всего глаголам

физического действия (сажать, бежать, копать) и образованным от подобных глаголов сочетаниям типа блоков: «предикат — объект», «предикат — обстоятельство» (сажать дерево, сажать вверх корнями). Поверхностная структура этих сочетаний приближается к естественному синтаксису глубинных структур, характерные черты которого прослеживаются в языке глухонемых, в особенностях раннего онтогенеза речи, при перекодировании сообщений на жестовый язык.

На основании полученных экспериментальных данных можно сделать следующий вывод. При понимании вербального материала происходят взаимные трансформации смыслов и значений. Переход от смыслов к значениям опосредствован действием, что является показателем эффективности понимания, причем более эффективным оказывается понимание выражений, описывающих реальные физические действия. Специфика понимания этих выражений может быть объяснена наличием некоторого психологического компонента, названного нами операциональным, который имеет корреляты в поверхностной структуре глагольных сочетаний.

1. Выготский Л. С. Мышление и речь. М., 1934.

2. Гордеева Н. Д., Зинченко В. П. Функциональная структура действия. М., 1982.

3. Жинкин Н. И. О кодовых переходах во внутренней речи // Вопросы языкознания. 1964. № 6.

4. Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М., 1982.

5. Зинченко В. П. Проблема «образующих» сознания в деятельностной теории психики // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1988. № 3. С. 25 – 34.

6. Зинченко П. И. Непроизвольное запоминание. М., 1961.

7. Костомарова Н. М. Особенности зрительного воображения у лиц с поражением зрительного анализатора // Изв. АПН РСФСР. Вып. 76. М., 1956.

8. Лингарт Й. Процесс и структура человеческого учения. М., 1970.

9. Петренко В. Ф., Нистратов А. А. Коэффициенты образности, конкретности и ассоциативной значимости для 84 русских существительных. М., 1981.

10. Смирнов А. А. Проблемы психологии памяти. М., 1966.

11. Соколов А. Н. Внутренняя речь и мышление. М., 1968.

12. Paivio A. et al. Concreteness and imagery values for 6925 nouns // J. Exp. Psychol. 1968. 76. P. 2.

Поступила в редакцию 1.VI 1989 г.