135

 

ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

 

О ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ В ПСИХОЛОГИИ

 

И. И. ИЛЬЯСОВ, А. Н. ОРЕХОВ

 

В № 3 журнала «Вопросы психологии» за 1987 г. опубликована очень важная статья Л. А. Радзиховского «О практической деятельности в области психологии» [5]. В ней правильно отмечается совершенно недостаточное количественное и организационное развитие практических психологических подразделений, отсутствие эффективной связи их с научной, академической психологией, с одной стороны, и с потребителями — с другой. Это влечет за собой негативные последствия как для практики, так и для науки. Заслуживает внимания и поддержки предложение Л. А. Радзиховского о создании практических психологических служб на основе самоокупаемости, об объединении их в союзы практических психологов, о построении их работы на демократической основе, о работе исследователей-психологов по заказам психологов-практиков, а не прямо организаций-потребителей, о создании условий для профессионального роста, сотрудничества, соревнования и конкуренции практических психологов. Все это безусловно правильно и актуально. Вместе с тем в статье представлена точка зрения на специфику психологической науки и ее отношений с практикой, которая, по нашему мнению, не совсем верна, и мы хотели бы в порядке дискуссии высказать некоторые критические замечания в ее адрес.

Рассмотрим эту позицию. «Конструктивная психологическая теория,— пишет автор,— строилась и строится не как рефлексия ученого по поводу некоторой психической реальности, существующей безотносительно к психологической практике. Теория конструируется, исходя из практики, а далее практика конструируется (реконструируется) на основе теории... В физике... теории создаются безотносительно к практике, создаются на основе анализа идеальных объектов. Результаты этого анализа проверяются на логическую непротиворечивость; проверяются экспериментально или в наблюдениях — и только спустя десятилетия эти теории могут находить практическое применение... Но в психологии именно практика должна стать фундаментом, на котором возводится теория» [5; 123]. Далее автор дает пояснения к высказанным положениям в виде четырех групп утверждений, суть которых состоит в следующем. Во-первых, понятия психологической теории нельзя формализовать, так как в этом случае они не отражают адекватно психологическую реальность и нельзя их проверить в строгих экспериментах, а только в практике. Во-вторых, именно практика в психологии дает самый важный эмпирический материал, а не эксперимент. В-третьих, в психологии объектом изучения является человек, с его сознанием и переживаниями, который не равен самому себе, изменчив и зависим от экспериментальных и других воздействий, а в естественных науках объект тождествен сам себе и существует безотносительно к исследователю. В-четвертых, для психологии

 

136

 

необходимы новый специфический язык описания ее феноменов и новая логика; однозначный и строгий язык здесь не годится, так как личность надо изучать не как объект, а как субъекта, партнера по диалогу, фиксируя его свойства изнутри.

Если все это не учитывать и работать в парадигме, ориентированной на естественные науки, то личность редуцируется к квазимеханическому образованию, и практическая ценность таких теорий сводится к нулю.

Для того чтобы отнестись ко всем перечисленным утверждениям, напомним кратко, как трактуется в современной логике науки структура научной работы и разновидности этой структуры в различных предметных областях, а также связь науки с практикой [1], [6], [7]. С давних пор и до настоящего времени считается, что наука изучает объекты действительности (неживой и живой природы, социальные и духовные) на уровне явлений (эмпирическом) и на уровне сущности (теоретическом).

На уровне явлений выделяются чувственно данные характеристики индивидуальных объектов и классов объектов в виде эмпирических единичных и обобщенных понятий, т. е. эмпирических идеализированных объектов. На уровне сущности выделяются неявные (ненаблюдаемые) связи изучаемых объектов с другими наблюдаемыми, эмпирически данными объектами, отраженные в соответствующих идеализациях, или с объектами ненаблюдаемыми, гипотетическими и также идеализированными; эти последние являются теоретическими, созданными автором теории для объяснения наблюдаемых свойств изучаемых объектов через указанные связи. Отражение наблюдаемых связей относится также к познанию объектов на уровне явлений. На основе выделенных гипотетических ненаблюдаемых связей и объектов объясняются некоторые наблюдаемые явления и предсказываются новые. Эти предсказания проверяются в экспериментах, и в случае их подтверждения гипотезы становятся в большой мере доказанными. Дальнейшие подтверждения предсказаний происходят на практике, которая является преобразованием явлений, сходным с преобразованиями в экспериментах. Эти подтверждения превращают гипотезы в теории. Исходные явления также берутся не только из созерцания, но и из практической деятельности, и появление в практике новых фактов при уже имеющихся теориях заставляет дополнять эти теории или создавать другие.

Все сказанное является общим для всех наук. Различия здесь касаются только меры обобщенности и строгости эмпирических и теоретических идеализации. Либо более абстрактные и строгие вплоть до математического моделирования, либо менее строгие, преимущественно качественные. Причем эти различия не являются принципиально неустранимыми. В ряде наук преобладают качественные идеализации, особенно в теориях, не потому что количественные теории в них невозможны, а потому что преобладает соответствующая традиция строить качественные теории.

Вернемся теперь к отмеченным выше утверждениям Л. А. Радзиховского. В первом из них говорится: «Чем полнее и строже мы пытаемся обозначить термины теорий личности и переживаний на логическом языке, тем более плоскими и неточными они становятся с точки зрения их «живого» психологического содержания — и наоборот», а во втором: «работа с «идеальными объектами» оказывается бессмысленной» [5; 124]. Здесь, на наш взгляд, имеет место недостаточное понимание существа теоретических понятий. В том-то и дело, что они не являются калькой с эмпирических описаний, что они конструируются так, чтобы из них можно было вывести «живое эмпирическое содержание», а не изобразить в них его. Содержанием этих понятий являются совсем другие объекты и связи, но способные порождать наблюдаемые нами явления [1; 125]. Строгие (в разной мере) теоретические идеализации не только «плоски и неточны», а вообще не сопоставимы прямо с «живым содержанием» — психологическим, физическим, социологическим и любым другим. Они находятся

 

137

 

в отношении порождающего и порождаемого, а не в отношении образа и оригинала или общего и частного. Работа с идеализациями — имманентное свойство мышления. В любом случае без идеализации невозможны не только наука, но и практика. То, что считает теорией Л. А. Радзиховский,— тоже идеализация, но она больше похожа на эмпирическое обобщение. Далее, проверки теорий в экспериментах и на практике не противостоят друг другу, и все, что может быть проверено в эксперименте, проверяемо на практике, и наоборот. Практика не может быть единственным способом проверки теорий (хотя она является мощным способом проверки) и конечным критерием истины. Это справедливо и для естествознания, и для гуманитарии, включая и психологию. Ведь теория на основе строгих понятий предсказывает «живое содержание», описываемое в адекватном ему языке, а оно имеет место не только в практике, но и в эксперименте, который сам является подготовкой практики и несет в себе ее будущее содержание. В этом смысле нельзя и утверждать, что практика, например общение с клиентом, «дает самый важный эмпирический материал», так как она ближе «к реальной жизненной ситуации». Важный в каком отношении? В собирании недифференцированной феноменологии или в получении предсказываемых теорией фактов? В последнем случае эксперимент может оказаться более успешным. «...В психологической практике,— пишет. Л. А. Радзиховский,—разработан целый ряд «личностных задач», при решении которых личность человека раскрывается подобно тому, как при решении интеллектуальных задач раскрываются особенности его мышления» [5; 124]. Во-первых, общение с клиентом еще не практика, а ее элемент, позволяющий обследовать и выявлять свойства личности клиента. Но общение с клиентом может быть элементом лабораторного эксперимента, и некоторые «личностные задачи», как и задачи на мышление, появились прежде всего в экспериментах, а потом перешли в практику, что является общим местом и иллюстрирует известную связь между методиками эмпирической исследовательской работы и методиками практической работы.

«В естественных науках,— пишет Л. А. Радзиховский,— объект рассматривается как всегда тождественная самой себе «вещь в себе», существующая безотносительно к исследователю» [5; 124]. По этому поводу можно сказать следующее. В теории объект может рассматриваться и как самотождественный, неизменный или изменяемый. Здесь нет никаких ограничений. Все постулируется для объяснения явлений, и постулируется то, из чего явления могут быть выведены.

В эмпирии объект — всегда единство устойчивости и изменчивости, и в физике, и в психологии — везде. Существовать в режиме непрерывного диалога или в каком-нибудь другом режиме не означает быть абсолютно изменяющимся и только изменяющимся без элементов устойчивости и неизменности. В физике, так же как в психологии, объект изучается не как полностью независимый от познавательных процедур. Только в одних случаях в физике их влиянием можно пренебречь, а в других нет. Это осложняет дело, но не ставит принципиальных барьеров эксперименту, заставляя исследователей быть более изобретательными в разработке методик, учитывающих, по возможности, все действующие переменные.

Автор ставит вопрос о необходимости разработки специфического для психологической науки языка описания феноменов, так как язык формальной логики обедняет психологическое содержание описаний. Здесь снова имеет место неразличение языка теорий и языка эмпирии. Язык теории (почему-то названный Л. А. Радзиховским «формальной логикой») может быть строгим и однозначным, а язык эмпирии должен позволять описывать ее во всей возможной полноте; этот последний и есть обычный естественный язык, если не годится другой.

В статье говорится, что «если при создании теории личности с самого начала не опираться на критерии,

 

138

 

эмпирический материал, цели и логику практической психологии... то... концептуальные схемы таких теорий заведомо будут малоэффективными в реальной работе практического психолога» [5; 125].

Это положение спорно. Конечно, при создании теорий начинают с фактов, которые она должна объяснить, хотя теории не выводятся из фактов, а конструируются с их учетом. Факты добываются не только в практике, в практическом преобразовании объектов и субъектов, но и в наблюдениях за ними и их взаимодействиями. Например, теория личности как диадического взаимодействия могла быть построена независимо от практики в виде диалога психолога с клиентом, и не об этом диалоге и физическом взаимодействии в этой теории идет речь. В ней говорится о личности как интериоризованном диалоге со всеми людьми, с которыми общается индивид в различных видах совместной деятельности. Чтобы постулировать такое утверждение, самому психологу нет необходимости вступать в диалог. Достаточно наблюдать за жизнью и деятельностью людей, зафиксировать в них наличие, кроме всего прочего, общения и предположить, что именно оно является детерминантой структуры личности. Доказательство же данной гипотезы через проверку вытекающих из нее эмпирических следствий о конкретных проявлениях личностных свойств можно и нужно определять в экспериментах и практике, включающих диалог с клиентами, вживание и т. п.

Наука и практика ни в какой области не связаны столь жестко; наука имеет определенную автономию и благодаря этому может осуществлять функцию опережающего отражения [7]. В психологии много теорий создавалось в академических исследованиях, и лишь позже они внедрялись в практику. Например, в теории гештальтистов был предсказан ряд феноменов (феномен Зейгарник, фи-феномен и др.), которые были затем получены в экспериментах и лишь позже нашли практическое применение. Аналогичные примеры имеются в достаточном количестве и в советской психологии, и в других школах. Возможность конструктивного приложения теории к практической психологии определяется другим. Нужны, во-первых, практические психологические службы, во-вторых, компетентные конструкторы и изобретатели методик практической работы, в-третьих, специалисты, владеющие этими методиками, а для этого нужна система подготовки и первых, и вторых, а не только исследователей.

В дополнение к сказанному мы хотели бы остановиться еще на нескольких моментах, которые в статье Л. А. Радзиховского затрагиваются косвенно, но имеют прямое отношение к обсуждаемым вопросам. Мы имеем в виду сложность психики как объекта познания в связи с наличием рефлексии, а также возможности построения строгих теорий психического, не только качественных, но и количественных.

Как известно, на эмпирическом уровне специфика объекта психологии правильно усматривается в наличии рефлексии, сознания. Действительно, никакой из физических объектов вопреки законам, отображенным в их свойствах, не может ни избежать взаимодействия и самоуничтожения, ни вступить во взаимодействие, И то, что характеристики взаимодействий вероятностные, ничего по существу не меняет. Человек же в иных случаях, вопреки биологическому закону самосохранения, идет на смерть, а в других, вопреки собственной логике, идет на установление или разрыв взаимосвязей. Только человек может вдруг остановиться и начать размышлять над только что сделанным или своими собственными мыслями. Совокупность таких возможностей — свобода воли — и делает объект изучения психологии уникальным. Здесь важно отметить, что человек может совершать аналогичные описанным выше поступки неожиданно не только для внешнего наблюдателя, но и для самого себя.

Следует ли из сказанного, что указанная уникальность объекта исследования делает невозможным построение математически строгого его описания? Строгой теории?

 

139

 

Конечно, нет. Но такая теория должна вместе с остальным описывать и эффекты свободы воли, предсказывая их возникновение в конкретных случаях. А это, видимо, обусловит ее чрезвычайную сложность. Иными словами, строгая теория психического будет много сложней любой физической теории.

Это особенно справедливо в отношении построения не качественной, а количественной математизированной теории психического. Ведь из этой теории также должны быть получены следствия, имеющие вполне определенную содержательно психологическую интерпретацию. А получать следствия даже из существенно более простых физических теорий — зачастую трудно выполнимая задача, поскольку соответствующие системы уравнений оказываются часто неразрешимы известными способами, а для граничных оценок (получения данных в определенных пределах) не хватает известных свойств. Что уж говорить о более сложных теориях!

Теперь зададимся вопросом: может ли всеми указанными свойствами обладать строгая количественная частная теория психического, например, теория личности?

Положительный ответ на этот вопрос означал бы, что такая теория должна порождать предсказания, в том числе и относительно конкретных содержаний сознания, когда содержания личностно значимы. Любые содержания сознания определяются не только личностными свойствами человека, но и его памятью, как особенностями сохраненного материала, так и спецификой воспроизведения. Кроме того, на все это накладывают отпечаток особенности интеллекта, а в присутствии внешней стимуляции —и особенности восприятия. Следовательно, претендующая на практически полезные следствия строгая количественная теория личности должна включать также математические модели процессов памяти, мышления, восприятия. Но такая теория — уже не частная теория личности, а общая теория психического. Сказанное в полной мере относится ко всем строгим, но частным теориям в психологии, если, конечно, они — не следствия общей теории. Отсюда любая попытка в психологии расширить границы практического применения частной теории за пределы рамок лабораторного эксперимента, для объяснения которого она построена, будет вызывать расширение ее самой в сторону общей теории психического. Кстати, это же происходит, когда физики работают с наиболее сложными из своих объектов. Но, может быть, это единственный путь построения общей теории, ведь во многом именно так развивались естественные науки?

Это существенный и непростой вопрос, требующий специального обсуждения. Здесь же мы ограничимся изложением своей точки зрения: в психологии более плодотворно создание пусть поначалу не вполне совершенной, но зато строгой общей теории. Причем, как говорилось, идеальные объекты такой теории задаются конструктивно и не имеют конкретно-психологической интерпретации. Она строится лишь для определенных типов взаимодействий между идеальными объектами. Но если все обстоит так сложно, может быть пока вообще обойтись без создания строгой психологической теории, а бросить все силы на разработку перспективных из числа нестрогих теорий? Здесь хотелось бы напомнить два момента. Во-первых, адекватная строгая общая теория — непревзойденный по мощности инструмент получения практически ценных следствий. Во-вторых, и перед разработчиками нестрогих подходов, когда они действуют в интересах практики, встают совсем непростые проблемы. Но главное, оба направления не должны исключать друг друга. Нельзя их противопоставлять и игнорировать любое из них. Построение строгих качественных теорий психического, теорий личности имеет преобладающую традицию. В советской психологии теории личности, разрабатывающиеся в условиях ограниченной практики, тем не менее являются во многих отношениях неплохо разработанными. Количественные теории математической психологии пока еще недостаточно

 

140

 

развиты. Но нельзя считать, что здесь практически совсем незначимый уровень достижений.

В настоящее время, например, разработанная одним из авторов математизированная синтетическая теория психических процессов позволяет указанным выше способом получать и экспериментально проверять различные следствия [2—4]. В практическом плане на основе этой теории разработаны методики выявления ценностной структуры личности, особенностей интеллекта, некоторые приемы обучения научному творчеству, новые методики изучения операторской деятельности и т. д. При этом активно развивается сама теория. Пишем об этом не ради рекламы, а с тем, чтобы разрушить неверные установки по поводу неэффективности такой работы в психологии.

 

1. Материалистическая диалектика: В 5 т. / Под ред. Ф. В. Константинова. Т. I. M., 1981. 373 с.

2. Орехов А. Н., Ильясов И. И. Опыт построения математизированной теории психических процессов // Психол. журн. Т. б. 1985. № 1. С. 70—80.

3. Орехов А. Н. Об управлении механизмами научно-технического творчества // Вестн. высш. шк. 1987. № 4. С. 21—25.

4. Орехов А. Н. Использование математизированной синтетической теории психических процессов для исследования и совершенствования деятельности диспетчеров УВД // Авиационная эргономика, подготовка летного и диспетчерского состава. M.: ГосНИИГА, 1987. С. 16—23.

5. Радзиховский Л. А. О практической деятельности в области психологии // Вопр. психол. 1987. № 3. С. 122—127.

6. Ракитов А. И. Историческое познание. M., 1982. 303 с.

7. Степан В. С. Научное познание как опережающее отражение практики // Практика и познание/Под ред. Д. П. Горского, А. А. Ветрова. M., 1973. С. 206—227.

 

Поступила в редакцию 11.XII 1987 г.

 

НОВЫЕ КНИГИ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ПЕДАГОГИКА»

(апрель 1989 г.)

 

Бондарев В. П. Выбор профессии: Из опыта работы центра профориентации молодежи Ленинградского района Москвы.— 128 с.— (Пед. поиск: опыт, проблемы, находки).— 25 к., 37 000 экз.

Васильева-Гангнус Л. П. Азбука вежливости.— 3-е изд.— 144 с.: ил.— 1 р. 30 к., 1 000 000 экз.

Дружинин И. А. С открытым сердцем: Из опыта работы учительницы школы № 344 Ленинграда Л. В. Маховой.— 192 с.: ил.— (Пед. поиск: опыт, проблемы, находки).— 30 к., 65 000 экз.

Менчинская Н. А. Проблемы учения и умственного развития школьника: Избранные психологические труды.— 224 с.— (Труды д. чл. и чл.-корр. АПН СССР.— (в пер.): 1 р. 80 к., 10 000 экз.

Микулинская M. Я. Развитие лингвистического мышления учащихся: Экспериментальное психологическое исследование обучения пониманию предложений при чтении.— 144 с.— 75 к., 10 000 экз.

Содержание трудового воспитания школьников / Под ред. А. Я. Журкиной, И. И. Зарецкой.— 144 с.— (Б-ка учителя и воспитателя).— 40 к., 65000 экз.

Способности и склонности: Комплексные исследования / Под ред. Э. А. Голубевой.— 200 с.: ил.— 75 к., 12 000 экз.

Сухомлинский В. А. Как воспитать настоящего человека: (Этика коммунистического воспитания). Педагогическое наследие / Сост. О. В. Сухомлинская.—288 с.— (Б-ка учителя).— (в пер.): 1 р. 30 к. 475000 экз. Подписное.

Фельдштейн Д. И. Психология развития личности в онтогенезе.— 208 с.— 80 к., 12 800 экз.