11

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

 

ЛИЧНОСТЬ: ЧЕЛОВЕК В МИРЕ И МИР В ЧЕЛОВЕКЕ

 

Д.А. ЛЕОНТЬЕВ

 

Пограничное положение психологии на стыке естественных и гуманитарных наук нигде, пожалуй, не сказывается так сильно, как в области исследований личности. Именно на этой арене постоянно разворачиваются столкновения между двумя различными подходами к человеку, двумя образами человека, двумя методологиями — естественнонаучной и гуманитарной. Эти столкновения, в частности, принимали формы противопоставления объяснительной и понимающей психологии [16]; каузальной и интенциональной психологии [37]; номотетического и идиографического подхода [52]; гуманистической психологии и психологии поведенческой и глубинной [15].

Основные черты естественнонаучного подхода к человеку выводимы из принципиальной идентичности методологии изучения человека, с одной стороны, и любых других объектов —. с другой. Человек рассматривается как элемент природы, мира. Вселенной, включенной во всеобщую систему законов мироздания и причинно-следственных зависимостей. Соответственно, к нему приложима универсальная методология естественнонаучного эксперимента, изучение его с позиции отстраненного и равнодушного наблюдателя.

Альтернативный подход к человеку исходит из признания того, что человек в своей деятельности не является жестко детерминированным природными законами. Человек свободен, он является не вещью среди вещей, а мерой всех вещей, он возвышается над природой, преобразуя ее и создавая свой особый мир — духовный, в котором он и черпает источники и детерминанты направленности своей жизнедеятельности. Внутренний духовный мир человека — это его сознание в самом широком смысле слова; внешний духовный мир, общий для всех людей,— это культура, созданная всем человечеством. Соответственно, то, что преимущественно интересует исследователя, стоящего на таких позициях,— это внутренний мир человека, познаваемый с позиции собеседника. Познание такого рода опирается на иную методологию — «понимающую», или «диалогическую» методологию. В последние годы этот подход к изучению человека набирает силу, о чем свидетельствует, в частности, всплеск интереса психологов к идеям М.М. Бахтина и К. Роджерса.

При всей кажущейся непримиримости двух названных подходов пропасть между ними неуклонно сокращается. Это происходит одновременно с двух сторон, вместе с развитием как естественных, так и гуманитарных наук. С одной стороны, философия естествознания в XX в. заметно гуманитаризировалась. Сохраняя свой взгляд на человека как на порождение и вершину эволюции материи, как на элемент природы, она отказалась от характерного для предшествовавшего естествознания ложного следствия из этого, гласившего, что человек принципиально не отличается от всей остальной природы. Помимо этого, существенные изменения претерпели представления о детерминизме

 

12

 

как в живой, так и в неживой природе в связи с открытием и изучением так называемых бифуркационных процессов (см. [36], [42]), характеризующих пороговое неустойчивое состояние какой-либо системы, в котором осуществляется ее переход в одно из множества допустимых устойчивых состояний, причем в какое именно — предсказать невозможно. Явление бифуркации открывает возможность непротиворечиво включить в научную картину мира специфически человеческий феномен свободы выбора, признав за ним не только субъективную (см. [46; 79]), но и объективную реальность. Ведь даже в неживой природе детерминизм не носит всеобщий характер, он дополняется случайностью; человек же, хоть и не может избежать детерминированности, в состоянии подчинить себе случайность.

Гуманитарные науки, в свою очередь, утратили свою гуманитарную невинность. Хотя в научной литературе ведутся бурные дебаты о том, нужно ли и в какой мере нужно использование в этих науках точных методов, повсеместное внедрение этих методов давно стало свершившимся фактом. Другая тенденция развития гуманитарных наук — склонность к формализации знания. Не случайно преимущественным объектом интереса почти всех гуманитарных дисциплин являются сегодня знаковые системы разного рода. В психологии эта тенденция находит выражение, в частности, в том, что даже концепции, направленные на познание интимнейших сторон внутреннего мира личности—любви, религии, самоактуализации, смысла жизни,— очень быстро оснащаются статистически выверенным исследовательским и диагностическим инструментарием, отвечающим всем общепринятым критериям академической науки, безразлично, применимы они в данном случае или нет. Помимо этого, в последние два-три десятилетия с успехом разрабатываются принципиально новые методологии психологического исследования, позволяющие охарактеризовать то, как человек воспринимает и представляет тот мир, в котором он живет, в какой-то степени увидеть мир его глазами [3], [50].

Говоря о конвергенции естественнонаучного и гуманитарного изучения человека, нельзя также упустить из виду влияние восточной культурно-мировоззренческой традиции, которая оказывает все более ощутимое влияние на образ человека в западной (равно как и советской) науке. Влияние этой традиции направлено также в сторону преодоления раскола между естественнонаучным и гуманитарным типом мышления в западной культуре. И наконец, существенный вклад в эту конвергенцию внесли и продолжают вносить конкретно-научные дисциплины, сформировавшиеся на стыке гуманитарных и естественных наук, в которых обе методологии находятся друг с другом в отношении по меньшей мере взаимодополнения и партнерства — психосоматическая медицина, нейролингвистика и др.

Налицо, таким образом, тенденция к построению интегративного подхода к изучению человека, в котором бы соединились достоинства как естественнонаучной, так и гуманитарной методологии. Вместе с тем очевидно, что задача построения такого подхода будет решена не завтра и даже не послезавтра. Успех решения этой задачи в глобальном масштабе прямо связан с тем, насколько успешно задача интеграции будет осуществляться в пределах компетенции конкретных наук.

В психологическом изучении личности также можно обнаружить названную тенденцию, но не более чем тенденцию. Многочисленные конкретные результаты, полученные исследователями, остаются крайне разобщенными, существующие теоретические подходы описывают либо «человека в мире», либо «мир в человеке». Сейчас, быть может, еще в большей мере, чем 20 лет назад, психолог, по образному сравнению А.Н. Леонтьева [22; 48], напоминает строителя, стоящего перед грудой строительных материалов и готовых блоков, но не имеющего в голове эскиза будущего грандиозного здания.

Мы ставим в данной статье задачу попытаться обрисовать контуры такого

 

13

 

понимания личности, которое позволило бы одновременно реализовать объективный подход к ее изучению и интерсубъектный подход к ее пониманию. Существующая на сегодняшний день несовместимость этих подходов порождает, в частности, взаимное непонимание между психологами-исследователями и психологами-практиками, которые говорят, по сути, на разных языках. Забегая немного вперед, отметим, что перспективу нахождения общего языка между ними мы связываем с разработкой психологической концепции смысла. Анализ литературы показывает, что попытки обратиться к понятию смысла как центральному объяснительному понятию предпринимались как различными направлениями академической науки, стремящимися к объективному описанию «человека в мире», так и гуманистическими подходами, ориентированными на причастное постижение «мира в человеке», как «глубинными», так и «вершинными» теориями [31]. Можно отметить попытку английского психолога Джона Шоттера в какой-то мере совместить обе базовые перспективы рассмотрения человека, опираясь при этом на понятие смысла [56]. Характерно, что Дж. Шоттер использует для обозначения своего подхода два названия, одно из которых («герменевтическая психология») явно исходит из ориентации на «мир в человеке», а второе («социальная экология») столь же явно исходит из ориентации на «человека в мире».

Представления о смысле в советской психологии являются, пожалуй, наиболее проработанными по сравнению со всеми известными нам зарубежными подходами и представляют, на наш взгляд, наиболее перспективную основу для искомого синтеза. На этой основе анализ витальной необходимости образования системы, именуемой личностью, ее функций и процессов функционирования этой системы в реальной жизнедеятельности субъекта в мире может сочетаться с анализом закономерностей организации внутреннего мира личности, описанием мира человека не извне, а изнутри, через призму личностных структур, опосредствующих его мировосприятие. Считая этот синтез не только необходимым в контексте насущных задач психологии, но и принципиально возможным, мы постараемся наметить в данной статье путь к нему.

 

*

 

Наиболее традиционное, устоявшееся в психологии функциональное определение личности рассматривает ее как интегрирующую инстанцию психики. Сегодня такое понимание вряд ли можно признать удовлетворительным. Ведь интеграция психических процессов имеет место и у животных; про аналогичную интеграцию можно говорить и по отношению к искусственному интеллекту, хотя о личности ни в том, ни в другом случае говорить не приходится. Лишь недавно начало приходить осознание коренного различия между личностью и психикой в ее традиционном понимании, тот фундаментальный и еще недостаточно осмысленный факт, что «проблема личности образует новое психологическое измерение: иное, чем измерение, в котором ведутся исследования тех или иных психических процессов, отдельных свойств и состояний человека» [26; 385]. В последние годы в рамках «коперниканского» (А.Н. Леонтьев) понимания личности был предложен ряд попыток ответить на вопрос, в каком же измерении или «пространстве» существует личность: в пространстве общественных отношений, взаимодействия индивидов [19], в пространстве других индивидов [39], в «модусе отношений», их трехкомпонентной системе [45]. При этом, однако, нигде мы не находим даже постановки вопроса о том, в какой форме существует личность во всех этих «пространствах», без чего все эти весьма существенные и, на наш взгляд, во многом верные теоретические положения принимают вид метафор. Ведь в пространстве, например, общественных отношений существует не только личность. Чем бытие личности в этом пространстве отличается от бытия социальных институтов, знаковых систем, технологических операций, денег? Стоящая в этой связи проблема «пространственного»

 

14

 

разведения психики и личности как в структурном, так и в генетическом плане (см. [38]) доставляет много хлопот как теоретикам, так и авторам учебных программ по общей психологии.

Поскольку личность присуща одному лишь человеку, нам не обойтись без экскурса в философское понимание сущности человека. В специальной работе [28] мы выделили два уровня анализа и описания человеческой сущности. На одном уровне сущность человека выступает как его универсальная деятельная способность, которая может наполняться любым конкретным содержанием; на другом уровне она предстает как конкретно-историческое образование, которое «по содержанию и объему... в каждый исторический период совпадает со всеми наличными общественными отношениями» [6; 41]. Понятием, позволяющим связать эти два уровня между собой, выступает понятие сущностных сил. Сущностные силы — это деятельные способности человека, наполненные конкретно-историческим содержанием, или, что то же самое, общественные отношения, принявшие форму деятельности людей, реализующих эти отношения [28].

Сразу оговоримся, что, переходя от сущности человека как совокупности всех общественных отношений [1; 3] к личности человека как одной из форм проявления его сущности, мы не сводим личность исключительно к социальным отношениям. Хотя, как будет показано ниже, социальные отношения действительно конституируют личность, что проявляется и на психологическом уровне рассмотрения, понятие личности является все же более широким: «Личность есть индивидуальный сгусток (узел, связь, структура, система, тождество или какая-нибудь единичная закономерность) природных, общественных и исторических отношений» [34; 314]. Имея это в виду, в дальнейшем мы сосредоточим внимание именно на общественных отношениях, являющихся ключевыми для понимания сущности личности.

Итак, личность человека представляет собой индивидуализированную форму бытия социальной сущности человека. Сущность конкретной, отдельно взятой личности не тождественна абстрактной человеческой сущности; она включает в себя лишь ту часть от всей совокупности общественных отношений, «в которую включен человек в реальном процессе своей жизни. Сущность одного человека поэтому совпадает с сущностью другого человека и в чем-то не совпадает с ней, так как представляет собой другой ансамбль общественных отношений» [10; 12]. Объективно существуя в системе разнообразных общественных отношений, человек включается в них по-разному. Уникальность конкретной личности как раз и проявляется в выборе, селекции тех сфер социального опыта, тех деятельностей, тех отношений, которые личность присваивает, делает своими. Это объясняет нам уникальность каждой отдельной личности — ведь «результат уникальной детерминации может быть только уникальным» [52; 297].

Вместе с тем было бы ошибкой рассматривать соотношение между всей системой общественных отношений и отдельными личностями как соотношение инварианта и отдельных воплощающих и выражающих его вариантов. Применительно к сущности человека «речь идет не о таких общественных отношениях, которые существуют объективно где-то вне данного человека и в которых сам он не участвует, а о таких отношениях, которые являются вместе с тем собственными отношениями человека, личности» [23; 31]. Сущностной характеристикой личности выступает то, что она является субъектом, способным самостоятельно в своей индивидуальной деятельности реализовывать родовые сущностные силы и способности человечества [2], [6]. Рассматривая с этих позиций процесс антропогенеза, К. Абишев разводит понятия «человек» и «личность» как выражающие различные этапы становления человека как субъекта социальной деятельности. «Первоначально, на ранних этапах истории, индивиды непосредственно слиты с общественными отношениями, с формами общественной организации —

 

15

 

родом, семьей, общиной... Индивиды не самостоятельны... потому, что у них еще нет самостоятельной, обособленной жизни и деятельности. Они целиком растворены в организации» [2; 83]; «Индивид становится личностью, когда достигает самостоятельности в своей деятельности, когда он уже не растворен в той или иной социальной организации, в своей социальной общности» [2; 85]. Характерно, что социализацию, глубокое индивидуальное преломление общественных отношений, превращение их в свое индивидуальное достояние ряд авторов рассматривают как основную предпосылку индивидуализации личности, ее самоопределения, основным следствием которого является избирательность отношения к миру, неповторимость осмысления личностью действительности, которое «тем самобытнее и уникальнее, чем больше и полнее впитала личность социальный опыт» [48; 19] (см. также [43; 58], [44; 34, 55]).

Можно указать по меньшей мере две группы психологических данных, говорящих в поддержку понимания личности на философском уровне как автономного субъекта, способного самостоятельно осуществлять формы деятельности, выкристаллизовавшиеся в ходе общественного развития.

Первая из них демонстрирует нам, что формирование личности в онтогенезе в основных чертах воспроизводит тот исторический путь, который, согласно К. Абишеву, проходит в своем становлении человек и который завершается возникновением в антропогенезе феномена личности. Целый ряд авторов отмечают, что младенец психологически неотделим от своей матери, образуя в ней единое целое [47], [53], [56]. Их взаимоотношения трактуются как психологический симбиоз [56] или со-бытие [47]. Диада «младенец — взрослый» выступает в отношениях с внешним миром как единый субъект. Лишь постепенно, по мере освоения ребенком опыта человеческой деятельности, возникают предпосылки становления его как автономного субъекта. Пока же это не произойдет, он по сути образует единую личность со своей матерью.

А.Н. Леонтьев отмечал, что личность рождается дважды: первый раз — в младшем дошкольном возрасте, когда у ребенка проявляется полимотивированность и соподчиненность действий, и второй раз — в подростковом возрасте, когда возникает его сознательная личность [25; 211]. Можно утверждать, что первое «рождение» соответствует моменту, когда в симбиотической системе «младенец — взрослый» возникают первые внутренние рассогласования, первые трещины, а второе как раз и соответствует становлению окончательной автономности личности, источник дальнейшего развития которой находится уже внутри нее.

Вторая группа феноменов касается отказа людей от личностной автономии, слипания массы людей в единую коллективную личность. Мы имеем в виду эффект толпы. Сразу поясним, что мы называем толпой не всякое большое скопление людей. Л. Войтоловский [11] справедливо критиковал таких специалистов по психологии масс, как Н.К. Михайловский и Г. Лебон, за сведение всех форм коллективного поведения к законам безликой и обезличивающей толпы. Сам он, однако, избрал другую крайность и, подняв на щит коллективную деятельность, конденсирующую энергию многих личностей, закрыл глаза на реально существующие проявления психологии толпы в худшем смысле этого слова. Эти проявления как раз и интересны в нашем контексте. Уже упоминавшиеся Н.К. Михайловский и Г. Лебон (см. [11; 23, 28]), а также автор фундаментального психологического исследования феномена паники А.С. Прангишвили выделяют в качестве одного из центральных моментов, характеризующих поведение человека в толпе, утрату им своей «сознательной личности». То, что происходит с человеком в таких ситуациях, достаточно точно описывается психоаналитическим термином «регрессия» — возврат к примитивным, пройденным в ходе развития и оставленным позади стадиям. «Содержание действия индивидов, находящихся в названном состоянии, крайне примитивно. Это — защитные

 

16

 

реакции, которые в любом человеке проявляются одинаково» [41; 248].

Вопрос о психологических корнях, причинах или мотивах подобных реакций заслуживает самого пристального внимания и выходит за рамки данной статьи. Мы здесь хотим высказать лишь самые общие соображения. Эффект толпы наиболее ярко проявляется в трех феноменах: феномене паники в ситуации субъективно непреоборимой опасности (например, стихийного бедствия), феномене конформности в ситуации группового давления или давления лидера на группу (актуальнейшим примером является отнюдь не ушедшее в прошлое единогласное псевдоголосование) и феномене стаи — бездумной азартной сплоченности «один за всех, все на одного», в основе которого лежит «чувство Мы», более древнее, чем осознание себя как личности [40]. Выбор, который делает человек, отказываясь в этих ситуациях от того, чтобы проявлять себя и действовать как личность,— это выбор пути наименьшего сопротивления, самосохранения в ситуации угрозы. Выбор иного пути, единственно возможного для личности в полном смысле этого слова,— пути противостояния угрозе лицом к лицу в одиночку — невероятно труден. Временный отказ индивидов от своей личности, от своего внутреннего мира, регрессия к доличностному, симбиотическому этапу развития служит в этих случаях как бы причинным обоснованием, психологическим оправданием выбора человеком неличностной, более легкой альтернативы, отказа от принятия на себя ответственности за личностный выбор.

Особый и наиболее интересный в нашем контексте пример «эффекта толпы» являют подростки, воинствующие группировки которых превратились в последнее время в серьезную социальную проблему [51]. В отличие от традиционно изучавшихся эффектов толпы, здесь мы встречаемся с регрессивным отказом от личности и бездумным объединением в группу «своих», не привязанным к какой-либо конкретной экстремальной ситуации. Можно предположить, что психологической основой этой готовности отказаться от своей личности, влившись в единый стадный организм, является имплицитное ощущение членами этих группировок некоторой своей неполноценности как личностей самих по себе. И одновременно боязнь личностной автономии. Такой подросток не является достаточно зрелым, чтобы быть настоящим автономным субъектом жизни, воспроизводя в своей деятельности способности, развитые человечеством. Он — неполная, частичная личность, и лишь в симбиотической компании «своих», где все объединены в одну общую совместную «личность», он может ощутить себя целостным. Эту целостность и полноценность он обретает, растворяясь в группе. Единая личность, рассеянная во многих безликих индивидах,— образ, конечно, метафорический, однако он нашел почти буквальное воплощение в фантастическом романе Дж. Уиндема «Мидвичские кукушата» [57].

Таким образом, на философском уровне рассмотрения личность — это человек, выступающий как автономный носитель и субъект конкретных исторически сложившихся человеческих форм деятельностного отношения к миру.

 

*

 

Психологические предпосылки превращения индивида в автономный субъект социальной деятельности (т.е. в личность) достаточно очевидны. Это — овладение своим поведением, формирование системы внутренней регуляции деятельности, способной обеспечить постановку, преследование и реализацию субъектом целей, которые бы соответствовали не только сиюминутным потребностям, но и перспективной направленности жизни субъекта, а также интересам сохранения и развития социального целого, автономной частью которого он по-прежнему продолжает оставаться. Можно предположить, что то историческое новообразование, которое под углом зрения философского анализа выступает как приобретаемое индивидом качество личности (автономного субъекта деятельности), с психологической точки

 

17

 

зрения есть не что иное, как способность овладения собственным поведением, которая, как убедительно показал в своих теоретических и экспериментальных исследованиях Л.С. Выготский, является порождением социального по своему характеру образа жизни человека. «Понятие «личность» есть... социальное, отраженное понятие, строящееся на основе того, что ребенок применяет по отношению к самому себе те приемы приспособления, которые он применяет по отношению к другим, Вот почему можно сказать, что личность есть социальное в нас» [12; 324]. «Личность... не врожденна, но возникает в результате культурного развития, поэтому «личность» есть понятие историческое. Она охватывает единство поведения, которое отличается признаком овладения» [12; 315].

Овладение своим поведением предполагает формирование специфической системы регуляции поведения. С этим положением парадоксальным образом перекликается мысль, высказанная Д.Б. Элькониным в личной беседе (февраль 1984 г.): «Личность—это не регуляция, а, напротив, преодоление всяческих регуляций». Дело в том, что становление личностных механизмов овладения собственным поведением, как показал, в частности, Л.С. Выготский [12], преодолевает характерную для животных непосредственную детерминацию поведения внешними стимулами и актуальными потребностями, внося в нее новые, высшие закономерности, подчиняющие себе действие низших. Соотношения этих высших закономерностей детерминации с низшими блестяще выражены формулой Г. Гегеля: «Обстоятельства или мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в какой он сам позволяет им это» [14; 26].

Эта формула, однако, характеризует лишь внешнюю сторону личностной регуляции деятельности. Раскрывая ее содержание, мы, естественно, не можем принять точку зрения Г. Гегеля, заключающуюся в понимании рассматриваемых высших закономерностей как формы проявления Абсолютного духа, трансцендентного материальному миру. В материалистической интерпретации овладение человеком своим поведением — это поворот в процессе эволюции человека, на котором «свойство самоорганизации живых систем уступает место механизму самоконтроля, что означает возникновение «отношения» к самому себе, становление «самости», субъективности с ее имманентной способностью быть «для себя» [17; 83—84].

Для раскрытия этого положения вернемся к проблеме разведения психики и личности с точки зрения их функций в регуляции жизнедеятельности. Функциональную роль психики в наиболее общем виде можно охарактеризовать как регуляцию жизнедеятельности на основе ориентировки в объективном мире посредством построения субъективных образов действительности [13], [24], [27]. Иными словами, психика как форма отражения соотносится с самой данной субъекту в образе объективной действительностью. Более конкретно функция познавательных процессов определяется как опознание инвариантов внешнего окружения [55; 11]. Психическая регуляция жизнедеятельности имеет всецело адаптивную направленность; полностью сводясь к приспособлению к окружающему миру, она не порождает необходимости выделения субъектом себя из этого мира. Здесь мы имеем дело лишь с «самоорганизацией», присущей всем живым системам и не специфичной для человека. «Животное не «относится» ни к чему и вообще не «относится»; для животного его отношение к другим не существует как отношение» [1; 29]1.

Личностная регуляция жизнедеятельности возникает в процессе антропогенеза, когда сама жизнедеятельность становится предметом отношения со стороны ее носителей [2], [17]. Возникает новая система отношений субъекта —

 

18

 

отношения к собственным непосредственным отношениям с миром. В сознании человека отражается не только объективная действительность, но и (в специфической форме) сами отношения, связывающие его с ней. Эти отношения могут быть различной степени осознанности. Так или иначе, эти «отношения с» получают определенное преломление в структуре личности в виде «отношений к», о которых, в частности, идет речь в теории отношений В.Н. Мясищева; их репрезентация в сознании образует особый план субъективной реальности, присущий «внутренне сложному жизненному миру» [9]. «Отношения с», характеризующие условия жизни субъекта, и «отношения к», характеризующие осмысление им этих условий, находятся в единстве; их единство выступает формой проявления единства «человека в мире» и «мира в человеке». Взаимосвязь этих отношений, производность вторых от первых и закономерности перехода первых во вторые, выступает узловой проблемой (точнее, целым узлом проблем) психологии личности.

Итак, если функцию психики мы охарактеризовали в общих чертах как ориентировку в объективной действительности, в ее инвариантных свойствах, то функцию личности можно охарактеризовать как ориентировку в отношениях, связывающих субъекта с объективной действительностью, и подчинение деятельности иерархии этих отношений, отражающих логику жизненной необходимости. Таким образом, личность как психологическое образование, как регуляторная система конституируется функциями выделения субъектом себя из окружающего мира, выделения, презентации и структурирования им своих отношений с миром и подчинения своей жизнедеятельности устойчивой структуре этих отношений в противовес сиюминутным импульсам и внешним стимулам. Личностная регуляция жизнедеятельности субъекта проявляется, в свою очередь, в управлении его активностью в мире, а также в особенностях осмысления им действительности и построения им на этой основе индивидуальной картины мира.

 

*

 

Конкретизация этого понимания на уровне конкретно-психологической теории строения и функционирования личности предполагает в первую очередь выделение структурных элементов и единиц анализа структуры личности как «потенциального носителя реальных форм мироотношения», «как самодостаточного обладателя собственного мира» [18; 82].

Поиск элементов личностной структуры, в которых отражались бы реальные жизненные отношения субъекта с миром и которые выступали бы благодаря этому носителями личностной регуляции жизнедеятельности и организации внутреннего мира субъекта, приводит нас к смысловой сфере личности как предмету психологии личности.

В основе представлений о смысловой сфере личности лежит введенное А.Н. Леонтьевым ([21], [23], [24], [25]) понятие личностного смысла. Это понятие нередко получает одностороннюю интерпретацию, трактуется просто как субъективное отражение некоторого объекта в индивидуальном сознании человека, в отличие от представлений об этом объекте, сложившихся в определенной социальной среде (см., например, [20]). Такая поверхностная и односторонняя интерпретация закономерно приводит к обвинению концепции личностного смысла в субъективизме [8]. Однако если не ограничиваться рассмотрением понятия смысла в специальном психолингвистическом аспекте (например, [35]), нетрудно показать, что принципиальное значение понятия смысла заключается как раз в том, что оно выводит объяснение за пределы индивидуального сознания, в плоскость реальной жизнедеятельности субъекта2, хотя изначально оно родилось именно из необходимости понять психологическое содержание сознания «не как знание только, но и

 

19

 

как отношение, как направленность» [25; 235]. Рассматривая сознание человека как «субъективный образ объективного мира» (В.И. Ленин), мы традиционно делаем акцент на второй части этой формулы, изучая особенности отражения прежде всего под углом зрения его соответствия реальной действительности. Личностный же смысл характеризует как раз субъективность этого отражения, обусловленную влиянием прошлого опыта, актуальных мотивов, потребностей и установок субъекта. Другими словами, это понятие отражает личностность человеческого сознания, укорененность его в реальных жизненных отношениях, в практике субъекта3.

Первоначально А.Н. Леонтьев подходил к проблеме личностного смысла с двух сторон. Во-первых, в контексте педагогической психологии она выступала как проблема несовпадения объективного содержания сознания (знания), представленного в первую очередь значениями, и субъективного отношения к нему, или смысла [25; 274— 286]. Во-вторых, она ставилась как проблема отношений между мотивами и целями действия, которые А.Н. Леонтьев рассматривал как «психологически решающие», поскольку основное регулирующее влияние мотивов на протекание деятельности заключается в том, что они сообщают личностный смысл целям и обстоятельствам деятельности, «оценивая» таким образом их жизненное значение для субъекта [25; 150].

Вместе с тем было бы неверно рассматривать эти две характеристики личностного смысла, раскрывающие различные его грани, как два независимых и альтернативных определения этого понятия. Наоборот, понятие личностного смысла воплощает принцип единства деятельности, сознания и личности, находясь на пересечении всех трех фундаментальных психологических категорий4. Действительно, «деятельностная» характеристика личностного смысла как отношения мотива к цели означает, что любое целенаправленное действие всегда — прямо или непрямо — направлено на реализацию того или иного мотива и цель этого действия, отражающаяся в сознании, содержит «ссылку» на этот мотив, выступающую в форме личностно-смысловой окраски. Вторая характеристика личностного смысла как пристрастной составляющей индивидуального сознания основана на представлении о том, что «смысл порождается не значением, а жизнью» [25; 279], т.е. о том, что источником этой пристрастности является предметная деятельность субъекта в мире, реализующая его реальные жизненные отношения.

Таким образом, личностный смысл предстает перед нами как отношение, связывающее предметное содержание сознания с предметом деятельности, как пристрастное отношение процессов психики к процессам жизни субъекта, его сознания к его бытию. Деятельностная концепция личностного смысла, будучи теорией «объективно детерминированной субъективности» [49; 21], является содержательной психологической конкретизацией марксистского положения об определяющем характере «мира человека», его реального бытия, практики по отношению к его внутреннему миру. В русле деятельностного подхода уже делались попытки описать структуру личности в терминах смыслообразующих мотивов [25], смысловых установок [4], смысловых образований [5], [7]. Нами была предпринята попытка построить структурную модель личности, включающую в себя функционально разнородные структуры, хотя и имеющие общую — смысловую — природу [30], опираясь при этом на онтологический анализ

 

20

 

«человека в мире», жизненных отношений, связывающих человека с миром, и на определяемую этими отношениями логику жизненной необходимости [32]. С другой стороны, разработанная нами методика предельных смыслов [29] позволяет продвинуться в феноменологическом описании «мира в человеке», подводя одновременно под это описание объяснительную основу, исходящую из анализа «человека в мире».

Мы далеки от мысли дать в этой статье какое-либо относительно завершенное представление о личности, готовое к внедрению в психологические исследования и практику. Она носит методологических характер, причем в ней поставлено гораздо больше вопросов, чем дано ответов. Как бы то ни было, мы стремились показать, что деятельностный подход в психологии, если рассматривать его не как законченное и застывшее теоретическое построение, а как движение мысли, ориентированное не на прошлые, а на будущие достижения (именно так рассматривали его Л.С. Выготский и А.Н. Леонтьев), содержит мощный  потенциал для построения общепсихологической теории личности, адекватной требованиям сегодняшнего дня, способной воплотить в жизнь гуманистическую ориентацию в понимании человека, не отказываясь от академической строгости, и интегрировать в целостном образе человека оба мира, которыми этот образ исчерпывается,— мира, который находится в человеке, и мира, в. котором находится человек.

 

1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. М. 629 с.

2. Абишев К. Человек. Индивид, Личность. Алма-Ата, 1978. 168 с.

3. Артемьева Е. Ю. Психология субъективной семантики: Докт. дис. М., 1986. 498 с.

4. Асмолов А. Г. Деятельность и установка. М., 1979. 150 с. .

5. Асмолов А. Г. и др. О некоторых перспективах исследования смысловых образований личности // Вопр. психол. 1979. № 4. С. 35—45.

6. Бекешкина И. Э. Структура личности (методологический анализ). Киев, 1986. 129 с.

7. Братусь Б. С. К изучению смысловой сферы личности // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1981. № 2. С. 46—56.

8. Брушлинский А. В. Мышление как процесс и проблема деятельности // Вопр. психол. 1982. № 2. С. 28—40.

9. Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984. 200 с.

10. Васюков Н. М. К. Маркс и Ф. Энгельс о природе и сущности человека // Теоретико-методологические проблемы клинической психоневрологии / Под ред. М. М. Кабанова, Н. М. Васюкова, Р. А. Зачепицкого. Л., 1975. С. 5—14.

11. Войтоловский Л. Очерки коллективной психологии. Ч. 1. Психология масс. М.; Птг, б. г. 88 с.

12. Выготский Л. С. История развития высших психических функций // Собр. соч. Т. 3. М., 1983. С. 5—328.

13. Гальперин П. Я. Введение в психологию. М., 1976. 150 с.

14. Гегель Г.В.Ф. Философская пропедевтика // Работы разных лет. Т. 2. М., 1971. С. 5—209.

15. Грининг Т. История и задачи гуманистической психологии // Вопр. психол. 1988. № 4. С. 161—167.

16. Дильтей В. «Понимающая психология» // Хрестоматия по истории психологии. Период открытого кризиса / Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. М., 1980. С. 258—285.

17. Иванов В. П. Мировоззренческие проблемы эволюции природы и становления человеческого мира // Человек и мир человека / Отв. ред. В.И. Шинкарук. Киев, 1977. С. 29—98.

18. Иванов В. П. Мировоззрение как форма сознания, самоопределения и культуры личности // Мировоззренческая культура личности. Киев, 1986. С. 10—88.

19. Ильенков Э. В. Что же такое личность? // С чего начинается личность / Под ред. Р. И. Косолапова. М., 1979. С. 183—237.

20. Котик М. А. Психология и безопасность. Таллинн, 1981. 408 с.

21. Леонтьев А. Н. Развитие психики: Докт. дис. М., 1940. 581 с.

22. Леонтьев А. Н. Понятие отражения и его значение для психологии // Вопр. филос. 1966. № 12. С. 48—56.

23. Леонтьев А. Н. Некоторые психологические вопросы воздействия на личность // Проблемы научного коммунизма. Вып. 2. М., 1968. С. 30—42.

24. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. 3-е изд. М., 1972. 576 с.

25. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М., 1977. 304 с.

26. Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения. Т. I. M., 1983. 391 с.

27. Леонтьев А. Н. Психика // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С.547—548.

28. Леонтьев Д.А. Самореализация и персонализация // Теоретические и прикладные проблемы психологии. Ч. 1. М., 1985. С. 158—172. Деп. в ВИНИТИ 10.02.86. № 935—В 86.

29. Леонтьев Д. А. Метод исследования смысловых связей в структуре образа мира // Экспериментальные методы исследования личности в коллективе: Тезисы Всесоюзной научно-методической конференции / Под ред. А.В. Петровского, В.А. Петровского. Ч. 1. Даугавпилс, 1985. С. 64—66.

 

21

 

30. Леонтьев Д. А. Структурная организация смысловой сферы личности: Автореф. канд. дис. М., 1988. 24 с.

31. Леонтьев Д. А. Проблема смысла в современной зарубежной психологии // Современный человек: цели, ценности, идеалы. Вып. 1. М., 1988. С. 73—100.

32. Леонтьев Д. А. Человек и мир: логика жизненных отношений // Логика, психология и семиотика: аспекты взаимодействия / Отв. ред. Б.А. Парохонский. Киев, 1990.

33. Личностный смысл // Краткий психологический словарь / Под ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. М., 1985. 432 с.

34. Лосев А. Ф. Дерзание духа. М., 1988. 366 с.

35. Лурия А. Р. Язык и сознание. М., 1979. 320 с.

36. Моисеев Н. Н. Алгоритмы развития. М., 1987. 304 с.

37. Мюнстерберг Г. Основы психотехники. Первая общая часть. М., 1922. 135 с.

38. Петровский А.В. Проблема развития личности с позиций социальной психологии // Вопр. психол. 1984. № 4. С. 15—29.

39. Петровский В. А. К пониманию личности в психологии // Вопр. психол. 1981. № 2. С. 40— 46.

40. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966. 213 с.

41. Прангишвили А. С. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967. 340 с.

42. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. 431 с.

43. Раппопорт С. X. Искусство и эмоции. 2-е изд. М., 1972. 168 с.

44. Резвицкий И. И. Личность. Индивидуальность. Общество. М., 1984. 141 с.

45. Сарджвеладзе Н. И. Динамическая структура личности и социогенные потребности // Проблемы формирования социогенных потребностей / Под ред. Ш.Н. Чхартишвили, В.Л. Какабадзе, Н.И. Сарджвеладзе. Тбилиси, 1981. С. 191—201.

46. Симонов П. В., Ершов П. М. Темперамент. Характер. Личность. М., 1984. 161 с.

47. Слободчиков В. И. Психологические проблемы становления внутреннего мира человека // Вопр. психол. 1986. № 6.  С. 14—22.

48. Тульчинский Г.Л. Нормативно-ценностная природа осмысления действительности: Автореф. докт. дис. Л., 1987. 32 с.

49. Фам Мин Хак. Поведение и деятельность: Докт. дис. М., 1977. 311с.

50. Франселла Ф., Баннистер Д. Новый метод исследования личности. М., 1987. 236 с.

51. Щекочихин Ю. Экстремальная модель // Литер. газета. 1988. 12 октября. С. 13.

52. Allport G. W. Personality: A psychological interpretation. N. Y., 1937. XIV, 588 p.

53. Atwood G. E., Stolorow R. D. Structures of subjectivity: Explorations in psychoanalytic phenomenology. Hillsdale, 1984. X, 132 p.

54. Frankl V. E. Der Wille zum Sinn. 3, erweit. Aufl. Bern, 1982. 344 p.

55. Royce J. R., Powell A. Theory of personality and individual differences: Factors, systems, and processes. Englewood Cliffs, 1983. 304 p.

56. Shotter J. Social accountability and selfhood. Oxford, 1984. XII. 253 p.

57. Wyndham J. The Midwich cuckoos. N. Y., 1972. 189 p.

 

Поступила в редакцию 9.XII 1988 г.