Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

145

 

ЗА РУБЕЖОМ

 

ПРОБЛЕМА ВОЛИ В ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОЛОГИИ

 

М.А. МАКАРУШКИНА, Е.В. ЭЙДМАН, В.Л. ИВАННИКОВА

 

В последние годы западная психология как бы вновь открывает для себя проблему воли, о чем свидетельствуют высказывания и работы видных психологов [4], [5], [41]. Понятие воли в западной психологии было надолго практически забыто, а явления, объединяемые понятием воли, были почти полностью исключены из сферы экспериментального исследования. Интерес к проблеме воли, точнее свободы воли, постоянно сохранялся и поддерживался только в философии, что отражено в многочисленной литературе по данному вопросу [11], [15], [29], [30], [44], [48], [52]. Однако и в психологии время от времени появлялись теоретические и исторические работы по проблеме воли, а также проводились экспериментальные работы, в которых данная проблематика сохранялась в неявном виде, скрываясь за другими понятиями.

 

1

 

Первым научным экспериментальным исследованием воли была работа Н. Аха (1905), хотя он сам говорил о своих предшественниках Е. Кольмоттере и К. Ригере (см. [1]). Н. Ах предложил метод «систематического экспериментального самонаблюдения», при использовании которого испытуемые в течение всего опыта тщательно наблюдали за своими переживаниями, вызванными экспериментальными средствами, и разработал комбинированную методику, позволяющую, по его мнению, измерить силу детерминирующей тенденции, необходимой для разрыва ассоциативной связи.

Волевой акт, считает Н. Ах, связан с преодолением препятствий и имеет две стороны: феноменологическую и динамическую. Первая включает, в свою очередь, четыре момента: образный (ощущение напряжения), предметный (представление цели и ее отношение со средствами), актуальный — наиболее значимый компонент волевого акта, который выражается в осознании «я хочу» с исключением другой возможности действия, кроме намеренного, момент состояния (переживание трудности усилия). Динамическая сторона связана с успехом реализации действия. Важной заслугой Н. Аха является выделение момента актуального действования, когда содержание будущей деятельности жестко определяется. Но при этом он оставил без внимания борьбу мотивов, эмоции, возникающие при волевом акте и влияющие на принятие решений.

Работы Н. Аха положили начало бурному, хоть и непродолжительному, развитию «экспериментальной психологии воли», основные достижения которой резюмированы в монографии X. Рорахера [45] (подробный обзор этого направления содержится в диссертации Е.Н. Баканова [1]).

Один из наиболее интересных подходов к проблеме волевого поведения развивал К. Левин. В экспериментах с заучиванием слогов он обнаружил, что ассоциации сами по себе не обладают побудительной силой. К. Левин занялся поисками мотивирующей силы поведения, предполагая, что она заключается в нарушении равновесия отношений «индивид — среда». Волевое поведение К. Левин связывал с преодолением тенденций поля. При этом воля проявляется при выполнении не любого действия, а лишь намеренного, поднимающего человека над полем. С этими представлениями связаны известные экспериментальные исследования «надполевого» поведения, выполненные в школе К. Левина (см. [33], [34]).

 

146

 

2

 

Одно из заметных направлений в западной психологии, связанных с традиционной проблематикой изучения волевого поведения, составляют исследования настойчивости. Следует отметить, что англоязычный термин «persistence» в переводе на русский язык имеет довольно широкое поле значений, которые не исчерпываются понятием «настойчивость». Семантическое поле данного термина включает целый ряд понятий, традиционно относящихся к волевым характеристикам в отечественной психологии: терпение, упорство, постоянство, стойкость, последовательность и т.д. В американской психологии исследования настойчивости в рамках проблемы persistence, no существу, вылились в самостоятельное направление со своим собственным категориально-методическим аппаратом, в котором понятию «воля» места не нашлось. Видимо, отчасти этим объясняется недостаточное внимание к работам данного направления в отечественных публикациях по проблеме воли. Отдельные сведения об этом направлении содержатся в работе [3], где отражен ряд публикаций (до 1962 г.) и подвергнуты справедливой критике исходные посылки этого направления и некоторые конкретные результаты.

Настойчивость как характеристика поведения, по мнению большинства американских авторов, отличается от уровня исполнения или усилия, вовлеченного в активность, и от ее направления и представляет собой важное поведенческое проявление мотивации [21], [36], [53]. Не случайно данная область исследований оказалась исключительно удачным и плодотворным полигоном для апробации нескольких теорий мотивации [7]—[9], [16], [17].

Важность обсуждаемой характеристики поведения признана в зарубежной психологии давно и широко. В одном из обзоров [21] указывается, что еще МакДауголл в своих исследованиях инстинкта считал настойчивость одним из объективных качеств целенаправленного поведения. К анализу феномена настойчивости обращались такие авторы, как Э. Толмен [53], К. Левин [33], [34], Дж. Аткинсон [7]—[9], Д. Биндра [10] и другие.

Таким образом, исследования настойчивости в зарубежной психологической литературе имеют солидную историю. Мощный подъем этого направления в конце 30-х — начале 40-х гг. связан главным образом с экспериментальными работами Р. Крутчера [12], Д. Райанса [46], [47], А. Кремера [31] и с разработкой математического аппарата факторного анализа для этого подхода в работах Г. Торнтона и Дж. Гилфорда [50], [51]. Новый подъем в конце 50-х — начале 60-х гг. связан с «мотивационным подходом» к указанной проблеме, развитым в работах Дж. Аткинсона [7]—[9] и Н. Физера [19]—[21]. В настоящее время поиск новых объяснительных концепций и разработка старых ведутся менее интенсивно, однако продолжается накопление экспериментального материала главным образом в областях, пограничных с обсуждаемым направлением: связь настойчивости с уровнем социализации в онтогенезе [14], влияние индивидуальных различий в локусе контроля на уровень настойчивости в поведении [22], [24], [40], [49]. Проводятся также лонгитюдные исследования настойчивости в процессе обучения [25]. Исследуются связь настойчивости с самоконтролем и самооценкой [27] и факторы, влияющие на продуктивность настойчивого поведения [39].

Все исследования настойчивости, начиная с самых ранних, можно разделить на три большие группы. В одной группе исследований настойчивость рассматривается как некоторое свойство характера, определяющее поведение данного субъекта (отсюда название исследований - «trait studies»), Ситуативные факторы в данном подходе игнорируются; главное допущение состоит в том, что влияние личностных структур или черт значительно превосходит ситуативные влияния — фокус исследовательского внимания сосредоточен на постоянстве поведения субъекта в различных ситуациях. Исследования этой группы прошли в своем развитии два этапа, из которых наибольший интерес представляет второй, связанный с применением факторного анализа [31], [50], [51].

В работах Д. Райаяса [46], [47] дан обзор ранних исследований, в которых использовались техника корреляционного анализа и широкий набор заданий для тестирования настойчивости, варьировавших от сложных и даже нерешаемых интеллектуальных задач до тестов на физическую выносливость.

Следует отметить, что измерение настойчивости - как в описанных, так и во всех последующих исследованиях — ограничивается двумя количественными вариантами: либо общее время («временная настойчивость»), либо количество попыток, затраченных субъектом на решение задачи («устойчивость к угасанию»).

Надежность уже ранних измерений настойчивости была достаточно велика. Однако валидность, оцененная путем сравнения баллов настойчивости с экспертными

 

147

 

оценками, оказалась значительно ниже. Кроме того, корреляции между результатами одного субъекта по различным тестам настойчивости оставались в целом практически незначимыми.

Значительную роль в исследованиях настойчивости сыграл факторный анализ. Одним из первых его применил Е. Вебб. В работе, опубликованной в 1915 г., он выделил фактор, который после интерпретации оказался состоящим из нескольких компонентов: надежность, тактичность и настойчивость как устойчивость мотивов; позже Г. Айзенк [16] обнаружил сильную отрицательную корреляцию фактора Вебба с нейротизмом.

Одно из самых заметных исследований в рамках факторно-аналитического подхода — работа Р. МакАртура [36]. Наряду с традиционными намерениями настойчивости в этой работе использовались тесты интеллекта, учебные оценки, самооценки учеников, а также экспертные оценки (их давали учителя и сверстники). В результате был выделен комплекс значимых факторов, которые соответствовали целому ряду независимо описанных ранее характеристик настойчивости: престижная ориентация [31], стабильность характера [50], настойчивость как физическая выносливость, соответствующая «стремлению и способности переносить дискомфорт» [43] и «сопротивляемости дискомфорту ради достижения цели» [50] и др.

Основные результаты факторно-аналитического подхода к проблеме настойчивости резюмированы в работе Г. Айзенка [16]: общий фактор настойчивости имеет, по крайней мере, два подфактора — «физическую» настойчивость и интеллектуальную, которые при более тщательном анализе также распадаются на составляющие. Процедуры измерения как общего фактора настойчивости, так и его составляющих высоко валидны (коэффициент валидности 0,9), что дает основания говорить не только об адекватности процедур, но и о реальности измеряемых детерминант. Кроме того, настойчивость, выявленная тестированием, сильно коррелирует с экспертными оценками этого качества, а также с самооценкой, что позволяет надежно предсказывать поведение субъекта в ситуациях, соответствующих тестирующему инструментарию.

Вторая группа работ объединяет исследования настойчивости как устойчивости к угасанию. Главным их результатом можно считать установление существенной роли уровня ожиданий (или субъективной вероятности) успеха или неудачи в проявлении настойчивости. Экспериментальная ситуация существенно отличается от классической «ситуации настойчивости» тем, что успех или неудача в каждой очередной попытке решения задачи абсолютно не зависит от усилий и способностей испытуемого и определяется только экспериментатором — так называемая процедура частичного подкрепления [29], [35]. Такая процедура применяется для того, чтобы сформировать у субъекта четкую установку на ожидание успеха (оценивая его попытки как удачные) или неудачи (противоположная оценка попыток) и таким образом получить возможность оценить влияние сформулированной установки на уровень поведенческой настойчивости.

В ряде работ было показано (см. [28], [42]), что парадигма частичного подкрепления имеет, по крайней мере, два существенно различающихся варианта, когда: а) успех, выраженный в подкреплении попытки, не зависит от контролируемых субъектом факторов — «ситуация (счастливой) случайности»; б) причины успеха или неудачи представляются субъекту находящимися под его контролем, т.е. зависящими от его умений, навыков, активности,— «ситуация навыка». В обеих ситуациях сформированные ожидания влияют на настойчивость противоположным образом: в первом случае высокий уровень ожидания успеха вызывает слабую устойчивость к угасанию в условиях прекращения подкрепления, что соответствует низкому уровню поведенческой настойчивости; во втором то же ожидание успеха вызывает высокую устойчивость к угасанию ответа, т.е. высокую настойчивость.

Активно ведущиеся в настоящее время исследования связи настойчивости и локуса контроля ([22], [24], [40], [49]) показывают, что различным образом сформированные ожидания успеха (или неудачи) могут сильнее влиять на уровень проявления настойчивости, чем различия по шкале интернальности—экстернальности. В работе Д. Старнеса и О. Зинсера [49], например, трем группам студентов, выравненным по баллам шкалы Роттера (локус контроля), возрасту и полу, предлагалась одна и та же задача, реально неразрешимая, но первой группе сообщалось, что задача трудная, второй — легкая, третьей группе сложность задачи не указывалась. В итоге первая группа проявила наибольшую настойчивость, а вторая — наименьшую. Эти данные заставили принять еще одну «размерность» в объяснении феномена настойчивости — самооценку испытуемых, которая в случае, например, второй группы явно дискредитировалась, что и приводило, по

 

148

 

мнению авторов, к быстрому сворачиванию активности, т.е. к снижению уровня настойчивости.

В исследованиях третьего направления феномен настойчивости рассматривается в контексте проблемы мотивации. Наибольший интерес представляет теория поля К. Левина и теория мотивации достижения Дж. Аткинсона. Последняя, пожалуй, наиболее продвинута в объяснении феномена настойчивости. Она является одним из вариантов общего подхода, в котором детерминантами мотивации рассматриваются сила мотивации, уровень ожидания (субъективная вероятность удовлетворения этого мотива) и значимость определенной цели или побуждения в конкретной ситуации (побудительная ценность).

Как было показано в работе Дж. Аткинсона и Г. Литвина [9], мотив достижения коррелирует положительно, а мотив избегания — отрицательно с выбором рискованного варианта поведения, с настойчивостью в решении задачи (измеряемой как время, потраченное на задачу) и величиной усилия. Следует заметить, однако, что в рассматриваемой работе не было попыток ни систематизированно варьировать ожидания успеха и неудачи как ситуативно зависимые параметры, ни сколько-нибудь точно определить исходный уровень субъективной вероятности успеха, ни объяснить причины прекращения субъектом работы над задачей.

В работах Н. Физера ([19], [20]) фокус внимания смещен именно на эти проблемы: настойчивость исследуется в условиях взаимодействия мотивов и ситуативно усиленных ожиданий путем одновременного варьирования обоих факторов. Это позволяет прояснить ряд вопросов о связи настойчивости как с исходными ожиданиями успеха и неудачи, так и с индивидуальными различиями в силе мотивов достижения и избегания. Мотив достижения в этих работах оценивался по результатам ТАТ, мотив избегания неудачи — с помощью опросника Мэндлера—Саразона [37]. Динамику проявления настойчивости, согласно основному исходному допущению Н. Физера, определяет снижение ожиданий успеха при повторяющихся неудачах в решении задачи. Эта гипотеза проверялась в эксперименте с искусственным формированием ожиданий успеха. С этой целью использовалась инструкция, инсценирующая социальную оценку сложности задач — «норму успеха» [21; 98—101]. В качестве задач использовались традиционные неразрешимые головоломки, которые представлялись испытуемым как «легкие» или «трудные». В одну из двух экспериментальных групп вошли испытуемые с выраженным мотивом достижения и слабой тенденцией избегания, а в другую — с доминированием мотива избегания и слабым мотивом достижения. Поляризованные таким образом сразу по двум критериям группы продемонстрировали яркие различия в проявлении настойчивости при одинаковой схеме сформированных ожиданий успеха: субъекты с доминированием мотива достижения и низкой тревожностью проявляли большую настойчивость в решении «легкой» задачи, а субъекты, находящиеся на противоположном полюсе шкалы «достижение — избегание»,— в решении «трудной» задачи.

Это противоречит данным упоминавшейся выше работы Д. Старнеса и О. Зинсера [49] и связано с излишней, по-видимому, абсолютизацией авторами этих работ обнаруживаемых ими коррелятов поведенческой настойчивости, число которых при известной доле экспериментальной изобретательности может оказаться просто неограниченным. В этом заключается один из существенных недостатков обсуждаемого мотивационного подхода к исследованию настойчивости.

На наш взгляд, одним из самых слабых мест рассматриваемого направления является то, что, сделав акцент на количественных критериях проявления настойчивости, оно в процессе своего становления и развития выработало только два показателя, на основании которых оценивается настойчивость: либо число попыток, либо (чаще всего) общее время, потраченное субъектом на решение задачи,— и это при богатейшем наборе тестирующих задач, в решение которых вовлекаются совершенно разные психические структуры. Действительно, в работах по persistence отсутствуют даже попытки построения шкал специфических трудностей, в преодолении которых человек проявляет настойчивость, практически отсутствует содержательный анализ преодолеваемых препятствий в их соотношении со стабильными и ситуативными характеристиками субъекта.

Вместе с тем безусловной заслугой рассмотренного направления является акцент па двойственном характере детерминации проявлений настойчивости — стабильными личностными чертами и ситуативными влияниями. Правда, следует признать, что содержательно идея двойственной детерминации разработана в данном подходе слабо. По-видимому, в рамках позитивистской методологии данная проблема не может быть решена до конца: объявляя детерминантами поведенческого феномена то, что удалось

 

149

 

измерить в той или иной ситуации, едва ли возможно выявить его реальные детерминанты. Тем не менее идея исследования настойчивости как мотивационного феномена с двойственной детерминацией, а также разработанные методические средства и ряд конкретных экспериментальных фактов, обнаруженных в исследованиях этого направления, представляют несомненный интерес для исследования полевой регуляции.

Поскольку проблема воли в американской психологии оказалась поглощенной исследованиями мотивации (см. [2]), в этих исследованиях стали выявляться факты, требующие для своего объяснения понятий выбора, намеренности, самоподкреплений, настойчивости, упорства и пр., что заставило авторов аналитического обзора теорий мотивации сделать справедливое заключение о неявно выраженном возращении проблемы воли в психологию [5]. Наряду с попытками объяснить волевые проявления в теориях мотивации имеются и прямые обращения к понятию воли. Ряд работ посвящен анализу феномена безволия или, точнее, поведения, характеризуемого как проявление слабости воли [13], [26].

Ж. Нюттен в созданной им теории мотивации выделяет волевые действия как личностные. Формирование воли он связывает с развитием представлений человека о собственных динамических силах, т.е. с формированием образа потребностей и осознаваемой схемы своих мотивов. Действие становится волевым, когда субъект признает его исходящим от него самого, когда личность принимает решение о действии. Ж. Нюттен связывает порождение волевого действия с осознанием ситуации в целом (мотивов, условий), с изменением значений для себя различных факторов и способностью действовать в соответствии с этими значениями [41].

 

3

 

В значительной мере сохранение понятия воли в западной психологии обязано теории и практике психотерапии.

В дофрейдовской психологии считалось, что все принимаемые человеком важные решения зависят от наличия и степени развития у него силы воли. Это был период «викторианской» воли; с понятием воли ассоциировались такие эпитеты, как, например, «жесткий», «непреклонный», «суровый». 3. Фрейдом был предложен новый источник поведения — неосознаваемые скрытые желания. По мнению Р. Мэя, психоанализ З. Фрейда является «антиволевой» системой, так как он разделил ту сферу, которая традиционно относилась к воле, на инстинкты и суперэго, а у воли появились три хозяина: ид, суперэго и внешний мир, которые .вследствие своего влияния и давления делают волю абсолютно бессильной саму по себе [38]. Проблеме воли, ее месту в современной системе психологических понятий посвящена монография известного американского практикующего психоаналитика Л. Фарбера. Он пишет: «...без ясной и четкой концепции воли как главного источника движения мы стараемся протащить волю в наши психологические системы под другими именами (как либидо, по Фрейду)» [18; 30]. Л. Фарбер определяет волю как «категорию, которой мы пользуемся при исследовании тех жизненных процессов, которые движут нами в определенном направлении или к конкретной цели в данное время» [18; 7]. Спектр действия волевого поведения может варьировать от простых физических усилий до серьезных решений, влияющих на ход всей жизни.

Л. Фарбер предлагает разграничение воли по феноменологическим характеристикам на две реальности. В первом случае воля рассматривается как целостный опыт личности, как спонтанность движения в любом направлении, дающего ощущение свободы и возможности развития, ибо результат этого движения, его итог заранее неизвестны. Воля может «присоединяться» ко всем способностям человека — физическим и духовным, интеллектуальным и эмоциональным. Наличие воли при этом сразу может не замечаться и быть опознано лишь позже. Во втором случае воля «сознательная», она требует усилий и необходимости принимать решения. Это та сфера воли, которая обычно изучается в психологии. Заранее ясна цель волевого поведения («Я делаю это для того, чтобы...»). Если во взаимоотношениях первой и второй реальности воли происходит перевес второй, возникает потеря спонтанности, свободы, активности в действиях человека.

Ортодоксальный психоанализ не дал сколь-либо приемлемых решений проблемы воли, ответственности, принятия решений. Здесь ведь не может быть абсолютного детерминизма (как считал З. Фрейд), но не может быть и полного индетерминизма (ибо в последнем случае отпадает необходимость в психотерапии вообще; нам достаточно принять определенное решение, и мы его сразу выполним!). Перед психотерапией встает задача: разбираясь с трудностями и конфликтами пациента, помогать ему меняться и учиться отвечать за собственные мнения

 

150

 

и поступки, постепенно приобретать «разумное» ощущение свободы в действиях, целях, желаниях.

Р. Мэй, автор одной из крупных публикаций по проблеме воли, видит актуальность исследований волевого поведения в том, что в XX в. для человека складывается парадоксальная и вместе с тем тревожная ситуация: с одной стороны человек - царь природы, обладающий удивительной технической мощью, а с другой стороны, он становится, по сути, бессильным и пассивным перед своими же достижениями.

Р. Мэй сравнивает понятие воли со смежными, на его взгляд, категориями «бессознательное желание» и «интенциональность». Волю он характеризует как категорию, определяющую способность организовывать личность (Self) таким образом, чтобы совершалось движение к заданной цели, в заданном направлении. В отличие от желания, воля подразумевает возможность выбора, несет в себе «черты» зрелости и требует развитого самосознания. Желание же даст «свежесть» и «тепло», а без соединения с желанием воля становится жестокой, «мертвой», «викторианской». Одним из основных у Р. Мэя является понятие «интенциональность». Она лежит в основе сознательных и бессознательных намерений и является как бы базой человеческой способности формировать намерения вообще.

Интенциональность проявляется, во-первых, в том, что наши намерения зависят от того, как мы воспринимаем и что ждем от окружающего мира. Например, осмотр дома в горах может производиться одним и тем же человеком совершенно по-разному в зависимости от того, с какой позиции он на дом смотрит — как близкий друг хозяина, как завистливый и требовательный гость, как художник, как опытный покупатель и т.д. Во-вторых, интенциональность есть «мост» между объектом и субъектом, она является смысловой структурой, дающей нам возможность понимать мир. Поэтому психотерапевт в процессе анализа работает не с сознательными намерениями пациента, а пытается проникнуть именно к глубинному слою его интенциональности, и только тогда свободные ассоциации, мысли и фантазии приобретут форму и свой смысл, и это будет важным этапом на пути к успешному итогу. В процессе развития человека, а также при психотерапевтической работе имеет место последовательный переход от уровня осознания своего тела, идентификации со своими намерениями и желаниями к тому уровню осознания, который направлен на стремление к самореализации, интеграции, принятия ответственности за свои решения и на достижение зрелости личности.

К проблеме воли обращается в своих работах и основатель логотерапии В. Франкл [23]. При разработке логотерапевтической системы он исходит из трех основополагающих предпосылок: свободы воли, воли (стремления) к смыслу, осмысленности жизни. В. Франкл выдвигает тезис о том, что свобода человека, учитывая конечность его существования, есть небезграничная свобода, ибо человек слишком зависим от разнообразных условий — физического, психологического или социального порядка. Но в чем человек сохраняет свободу, так это в возможности найти свое собственное отношение к этим условиям и к самому себе. Человек может противостоять себе. «Человек свободен подняться над плоскостью соматических и психологических детерминант своего поведения... Специфические для человека взаимосвязанные явления — сознание и самосознание — останутся непонятными, пока мы не станем толковать человека как существо, способное отделяться от самого себя» [23; 15].

Эта способность отстранения от самого себя использовалась В. Франклом для создания в терапевтических целях специальной техники — парадоксального намерения, заключающейся в том, чтобы пациент смог со стороны посмотреть на себя и свои страхи и пожелать, как ни странно, осуществления этих страхов в данной конкретной ситуации. Поскольку при таком подходе реализация «худшего» и «страшного» варианта не удается, то, видя это, пациент постепенно освобождается от своих страданий. Так, например, больные, боящиеся потерять сознание или умереть от сердечного приступа в людных местах, при требовании терапевта сделать это, естественно, терпят неудачу, начинают посмеиваться над своими страхами, и вскоре симптомы исчезают. По мнению В. Франкла, основная задача логотерапевта — помочь человеку осознать глубинный смысл его существования [23; 10]. Понятие смысла вводится как нечто, что существует вне нас. Смыслу присущи одновременно и объективность (мы его не изобретаем, а лишь раскрываем в данном конкретном случае) и субъективность (нас интересует не смысл вообще, а лишь смысл жизни данной личности). Поиск смысла и есть отделение человека от самого себя и переход в так называемое ноологическое (духовное) измерение. В этом процессе участвует в первую очередь воля, выражающаяся в возможности встать над повседневной бездумной

 

151

 

жизнью, переосмыслить ее заново и найти в ней тот смысл, который даст силы и позволит творчески продвигаться вперед. Это можно проиллюстрировать примером из клинической практики. Пациенткой В. Франкла была женщина, совершившая после внезапной смерти своего сына суицидальную попытку. Второй ее сын был калека. В. Франкл предложил ей представить себя в возрасте 80 лет на пороге смерти и посмотреть на прожитую жизнь. Женщина начала говорить и вдруг поняла, что будущее спокойствие и, насколько это возможно, счастливая жизнь ее оставшегося сына и есть глубокий смысл ее жизни. Нужно отметить, что В. Франкл, как и большинство зарубежных психологов, редко употребляет термин «воля», но тем не менее широко использует содержание этого понятия.

Своеобразное понимание воли и структуры волевого поведения представлено в работах Р. Ассаджиоли, основателя психосинтетического направления в психотерапии. Проблеме воли полностью посвящена его монография [6], основанная на его собственном опыте практикующего психотерапевта. Р. Ассаджиоли отводит воле центральную роль среди других психических функций. Ведь через волю «я», центр личности, выражает себя, управляет и дает человеку испытать радость выбора любых возможностей. Умелое использование воли — это координация и управление другими психическими функциями. «У воли есть направляющая и регуляторная функции, она балансирует и конструктивно использует остальные виды активности и энергии человека, не подавляя ни одной из них» [6; 10].

Р. Ассаджиоли очень широко рассматривает понятие волевого действия, так как часто любое осознанное действие в его системе становится волевым. Он выделяет аспекты, качества и стадии воли и предлагает множество практических упражнений, направленных на тренировку воли. К аспектам воли он относит ее оценочные характеристики, выделяя: 1) «сильную» волю; сила воли может быть достигнута за счет постоянной тренировки с использованием конкретных техник; 2) «умелую» волю — способность добиться результата с минимальными затратами; 3) «хорошую» волю; волевое действие должно непременно иметь перед собой «хорошие» цели, согласующиеся с требованиями общепринятой морали.

Среди качеств воли выделяются: 1) энергия — динамическая сила — интенсивность; это качество зависит от трудности достижения цели; 2) мастерство — контроль — дисциплина; здесь подчеркивается такая функция воли, как регулирование и контроль других психических функций; 3) концентрация — сосредоточенность — внимание; это качество имеет особое значение в тех случаях, когда объект воздействия или задача не являются привлекательными сами по себе; 4) решительность — быстрота — проворность в принятии решения; 5) настойчивость — стойкость — терпение; 6) инициатива — отвага — решимость (на поступки); у этого качества есть два истока: во-первых, осознание факта, что абсолютной безопасности не существует где бы то ни было и рисковать все равно приходится; во-вторых, переживание радости, чувства «расширения» сознания при встречах с риском и опасностью; 7) организация — интеграция — синтез; здесь снова отражена тенденция воли как организующего звена к объединению, тех средств, которые нужны для успешного решения задачи.

Акт воли состоит из шести стадий: 1. Цель, оценка, мотивация. Цель должна быть осознанной, не только видимой, но и желанной. Из оценки поставленной цели рождаются мотивы. 2. Размышление. 3. Выбор (одной цели из нескольких). 4. Подтверждение. 5. Составление программы действий, ориентированной на имеющиеся средства. 6. Исполнение.

Таким образом, мы видим, что в западной психологии проблема воли сохраняется в явном и неявном виде. Больший интерес вызывают не теоретические представления о воле, а экспериментальные исследования отдельных вопросов, традиционно связанных с проблемой воли, и практика использования различных приемов тренировки волевого поведения.

 

1 Баканов Е. Н. Исследование генезиса волевого действия: Канд. дис. М., 1979. 173 с.

2. Миллер Д., Галантер Ю., Прибрам К. Планы и структура поведения. М., 1965. 238 с.

3. Самошин А. И. Проблема настойчивости в зарубежной психологии // Учен. зап. Рязан. гос. пед. ин-та. Т. 59. Проблемы формирования личности и волевой процесс. М., 1968. С. 221—240.

4. Хекхаузен X. Мотивация и деятельность: В 2 т. Т. 1. М., 1986. 408 с.

5. Arkes Н. R. Garske Т. Р. Psychological theories of motivation. Monterey, California, 1982. 450 p.

6. Assagioli R. The act of will. L: Wildwood House, 1974. 278 p.

7. Atkinson J. W. Personality dynamics // Ann. Rev. Psychol. 1960. N 11. P. 255290.

8. Atkinson J. W. An introduction to motivation. N. Y.: Van Nostrand Reinhold, 1964. X1V+ 355 p.

9. Atkinson J. W., Litwin G. Н. Achievement motive and test anxiety conceived as motives to approach success and to avoid failure // J. Abnorm. Soc. Psychol. 1960. N 60. P. 52-63.

 

152

 

10. Bindra D. Motivation: A systematic reinterpretation. N. Y.: Ronald, 1959. VII+361 p.

11. Bryden R. On taking liberties with will // Philosophy. 1975. N 50 (191). P. 5568.

12. Crutcher R. An experimental study of persistence // J. Appl. Psychol. 1934. N 18. P. 409417.

13. Davidson D. Essays on action and events. 0xford: Clarenden Press, 1980. XVI+304 p.

14. Draper T. W. Maternal acceptance and mastery motivation in older children: Is task persistence related to socialization? // J. of Early Adolescence. 1981. V. 1. N 3. P. 311314.

15. Edwards J. Freedom of the will. New Haven: Yale University Press, 1957. XII+494 p.

16. Eysenck H. J. The structure of human personality. L.: Methuen, N. Y.: Wiley, 1953. XIX+348 p.

17. Eysenck H. J. The dynamics of anxiety and hysteria. L: Kegan Paul, 1957. 246 p.

18. Farber L. The ways of the will. Essays toward a psychology and psychopathology of will. L.: Constable, 1966. IX+226 p.

19. Feather N. T. Success probability and choice of behavior // J. Exp. Psychol. 1959. N 58. P. 257-266.

20. Feather N. T. The relationship of persistence at a task to expectation of success and achievement-related motives // J. Abnorm. Soc. Psychol. 1961. N 63. 552561.

21. Feather N. T. The study of persistence // Psychol. Bull. 1962. V. 59 (2). P. 94115.

22. Findler M. S., Cooper H. M. Locus of control and academic achievement: A literature review // J. of Pers. and Soc. Psychol. 1983. N 44. P. 419 427.

23. Frankl V. Psychotherapy and existentialism. N. Y., 1978.

24. Galejs I., Hegeland S. Locus of control and task persistence in preschool children // J. Soc. Psychol. 1982. V. 117 (2). P. 227231.

25. Gotffredson D. C. Personality and persistence in education: A longitudinal study // J. of Pers. and Soc. Psychol. 1982. V. 43 (3). P. 532545.

26. Jackson F. Weakness of will // Mind. 1984. V. 93 (369). P. 118.

27. Jacobs В., Prentice-Dunn S., Rogers R. Understanding persistence: An interface of control theory and self-efficacy theory // Basic & Appl. Soc. Psychol. 1984. V. 5 (4). P. 333347.

28. James W. H., Rotter J. B. Partial and 100 % reinforcement under chance and skill conditions // J. Exp. Psychol. 1958. N 55. P. 397403.

29. Jenkins W. O., Stanley J. C. Partial reinforcement: A review and critique // Psychol. Bull. 1950. N 47. P. 193234.

30. Кеппy A. Will, freedom and power. Oxford: Blackwell, 1975. IV+170 p.

31. Kremer A. H. The nature of persistence: Dissertation. Washington: The Catholic Univ. of America Press, 1942. V. 7. P. 140.

32. Lewin К. Vorsatz, Wille und Bedurfnis. Mit Verbemerkungeniiber die psychischen Kraftc und Energien, und die Structur der Secle. Berlin: Springer, 1926. 92 S.

33. Lewin К. Behavior and development as a function of the total situation // Carmichael L. (ed.) Manual of child psychology. N. Y.: Wiley, 1946. P. 791844.

34. Lewin К. Field theory in social science. N. Y.: Harper and Row, 1964. XX+346 p.

35. Lewis D. J. Partial reinforcement: A selective review of the literature since 1950 // Psychol. Bull. 1960. N 57. P. 123.

36. MacArthur R. S. An experimental investigation of persistence in secondary school boys // Canad. J. Psychol. 1955. N 9. P. 4254.

37. Mandler G., Sarason S. В A study of anxiety and learning // J. Abnorm. Soc. Psychol. 1952. V. 47. P. 166173.

38. May R. Love and will. N. Y.: Wiley, 1974. 423 p.

39. McFarlin D. В., Baumeister R. F., Blaccovich J. On knowing when to quit: Task failure, self-esteem, advice, and non-productive persistence // J. Pers. 1984. V. 52. N 2. P. 138155.

40. Mischel W., Zeiss R., Zeiss A. Internalexternal control and persistence: Validation and implications of the Stanford Pre-school InternalExternal Scale // J. Pers. and Soc. Psychol. 1974. N 29. P. 265278.

41. Nuttin J. Motivation, planning and action. A relational theory of behavior dynamics. Leuven, Hillsdale, New Jersey, 1984. 251 p.

42. Phares E. J. Expectancy changes in skill and chance situations // J. Abnorm. Soc. Psychol. 1957. N 54. P. 339342.

43. Rethlingschafer D. The relationship of tests of persistence to other measures of continuance of activities // J. Abnorm. Soc. Psychol. 1942. N 37. P. 7182.

44. Riley P. Will and political legitimacy. L.: Harvard Univ. Press, 1982. 276 p.

45. Rohracher H. Theorie des Willens auf experimenteller Grundlage. Leipzig: Barth, 1932. 194 S.

46. Ryans D. G. An experimental attempt to analyze persistent behavior: II. Measuring traits presumed to involve persistence // J. Gen. Psychol. 1938. N 19. P. 333353.

47. Ryans D. C. The measurement of persistence: An historical review // Psychol. Bull. 1939. N 36. P. 715739.

48. Skinner R. S. Freedom of choice // Mind. 1963. V. 72. N 288. P. 463480.

49. Starnes D. M., Zinser O. The effect of problem difficulty, locus of control and sex on task persistence // J. Gen. Psychol. 1983. V. 108 (2). P. 249255.

50. Thornton G. R. A factor analysis of tests designed to measure persistence // Psychol. Monogr. 1939. V. 51 (3, whole No 229). P. 1—112.

51. Thornton G. R., Guilford J. P. A factor analysis of some tests purporting to measure persistence // Psychol. Bull. 1938. V. 35. P. 708709.

52. Thorp J. Free will: A defence against neurophysiological determinism. L.: Routledge & Kegan Paul, 1980. XI+62 p.

53. Tolman E. C. Purposive behavior in animals and men. N. Y.: Appleton-Century, 1932. X1V+ 463 p.

 

Поступила в редакцию 18.ХII 1986 г.