Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

103

 

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ РЕАЛЬНОГО И ВООБРАЖАЕМОГО ПРОСТРАНСТВА

 

Б. М. ВЕЛИЧКОВСКИЙ, И. В. БЛИННИКОВА, Е. А. ЛАПИН

 

В последние годы в психологии и в ряде смежных наук наблюдается рост интереса к изучению пространственных представлений человека. Этот интерес не случаен: все больше исследователей приходит к выводу о необходимости анализа познавательных процессов в том виде, который они имеют в экологически привычных условиях, в контексте естественной целенаправленной деятельности. Пространственные представления являются тем феноменом внутреннего мира человека, который связан с окружением через наиболее изученный вид активности — локомоции в среде. Это обстоятельство облегчает решение ряда теоретических и прикладных проблем на стыке психологии, лингвистики, робототехники, географии, архитектуры (см. [24], [30]), позволяя перейти от умозрительных классификаций «умственных образов» к их углубленному экспериментальному исследованию.

Субъективные представления об окружающем пространстве часто называют когнитивными картами1. Согласно мнению ряда исследователей, когнитивные карты относятся к числу наиболее ранних и прочных компонентов памяти, оказывающих значительное влияние на восприятие, запоминание и преобразование пространственных сцен. У. Найссер [18] полагает также, что именно они контролируют наше воображение. Задачей данной статьи является рассмотрение результатов проведенных в последние годы исследований пространственных представлений у человека. Одним из итогов этих исследований является возможность указать пределы правомерности их сопоставления с топографическими картами местности.

 

104

 

СТРУКТУРА ПРОСТРАНСТВЕННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

 

Вопрос о том, насколько точно когнитивные карты отражают структуру реального окружения, относится к числу первых вопросов, которые были поставлены на этом новом витке интереса к изучению образов. Его постановка потребовала разработки нового методического аппарата, который и был создан за сравнительно короткий срок. Несмотря на разнообразие имеющихся в настоящее время методик, их можно свести к двум основным процедурам: прямой и косвенной реконструкции субъективного пространства. В основе методики прямой реконструкции лежат различные приемы непосредственной экстериоризации карты среды типа зарисовки с фиксацией взаимного положения основных ориентиров. Методика косвенной реконструкции связана с метрическим или порядковым шкалированием расстояний, сравнением в триадах, триангуляцией, оценкой проективной конвергенции. Затем на базе различных способов обработки этих первичных данных (например, того или иного варианта многомерного шкалирования) проводится реконструкция самой когнитивной карты. Согласно опыту наших исследований применение многомерного шкалирования обычно позволяет добиваться более полного и точного воссоздания образа пространственного окружения. В случае методики прямой реконструкции информативным является сам ход фиксации различных ориентиров во времени.

Несмотря на явный прогресс в области методик исследования, теоретическая интерпретация полученных результатов оказывается затруднительной. Крайние из имеющихся точек зрения можно назвать радикальной теорией образов и теорией ментальных пропозиций (см. [6]). В рамках первого подхода пространственные представления понимаются как своеобразные внутренние картинки, сохраняющие в относительно полном виде конкретные перцептивные характеристики объектов. Как известно, значение зрительного представливания в качестве средства интермодальной интеграции пространственной информации подчеркивалось в работах Б.Г. Ананьева [1]. О роли зрительных впечатлений свидетельствует, например, тот факт, что испытуемые, знакомые с некоторым городским районом, легко определяют по нескольким сделанным из одной точки, но под разными углами снимкам местоположение фотокамеры. Несколько видоизменяя образный подход, такие авторы, как Р. Шепард и С. Косслин [36], считают, что между когнитивными картами и окружающей средой существует структурное подобие — «изоморфизм второго порядка». Проведенные с помощью многомерного шкалирования эксперименты продемонстрировали присутствие в топографических представлениях метрической информации.

Вместе с тем многочисленные данные говорят о том, что такое структурное подобие может и отсутствовать. Пространственное знание выступает тогда в форме набора дискретных высказываний по типу инструкций, позволяющих человеку найти свой путь в окружающей среде [30]. Эти данные согласуются с общим пропозициональным подходом к проблеме репрезентации знаний в долговременной памяти. Сторонники теории ментальных пропозиций описывают когнитивные карты как разновидность семантической сети, где узлы обозначают пространственные ориентиры, расстояния между ними выравнены, а углы приближены к прямым.

По-видимому, пространственные представления включают как абстрактные обозначения, так и метрическую информацию о направлениях и расстояниях между объектами. Даже при таком компромиссном подходе природа наблюдающихся в когнитивных картах искажений остается неясной. Согласно распространенному мнению, неточности могут существовать только в представлениях о малоизученных местностях, а любая хорошо изученная территория должна быть репрезентирована в когнитивных картах метрически точно.

Чтобы более детально разобраться в этих вопросах, нами было предпринято

 

105

 

исследование представлений людей об ограниченном участке территории города. В качестве «полигона» была выбрана территория Московского университета на Ленинских горах, в качестве испытуемых — студенты-старшекурсники различных факультетов: биологического, механико-математического, психологического и филологического. Испытуемым предлагалось оценить в условных единицах расстояния между 10 заранее указанными зданиями университета. В число выбранных ориентиров входили наряду со зданиями факультетов и другие, как более (поликлиника), так и менее (обсерватория) известные пункты. После соответствующей нормировки средние данные по каждой группе обрабатывались с помощью метрического многомерного шкалирования (метод Торгерсона [38]). Кроме того, внутри групп для каждого из оцениваемых расстояний подсчитывались дисперсии и значения коэффициентов Стьюдента.

Анализируя оценки, в которых искажения реальных расстояний были значимы, можно выделить два случая появления ошибок. Первый вид ошибок сводится к искажениям реальных расстояний при оценке малоизвестных путей. Испытуемые всех групп значимо завышают расстояния между самыми удаленными точками: биологическим факультетом и обсерваторией,— которые образуют практически не встречающийся в повседневном опыте путь. Биологи значимо завышают расстояния между всеми пунктами по линии «поликлиника — обсерватория», так как для них этот путь необычен, а соответствующий участок территории мало знаком. Опыт освоения местности, следовательно, влияет на формирование представлений о ней. Однако влияние опыта на репрезентацию окружающего пространства неоднозначно: неизвестные расстояния искажаются, но и наиболее привычные не оцениваются точно.

Об этом говорит второй типичный случай возникновения ошибок. Они возникают потому, что в общей совокупности объектов выделяются группы особенно хорошо известных ориентиров, которые выступают как определенный кластер. Расстояния внутри этих групп стабильно занижаются, в то время как расстояния от них до других объектов завышаются. Объекты в подобных группах как бы стремятся сблизиться к одной точке. Хорошим примером такого кластера является сочетание главного здания МГУ и корпусов химического и физического факультетов. Объединение этих зданий в одно целое присутствует в более или менее выраженной форме у всех испытуемых (в минимальной степени, пожалуй, у психологов). Характерны также относительная свобода перемещений этой группы по «карте» и произвольный разворот ее по отношению ко всем остальным зданиям. Для психологов, математиков и филологов аналогичным кластером является группа, состоящая из первого гуманитарного корпуса, поликлиники и манежа.

Этот тип ошибок, очевидно, можно объяснить особой стратегией организации пространственного знания, направленной на выделение феноменальных систем отсчета различного уровня обобщенности. Роль иерархий систем отсчета была показана ранее одним из авторов данной статьи как в отношении эффектов микрогенеза восприятия [4], так и в отношении долговременной памяти на сложный зрительный материал [5]. На основе общих соображений У. Найссером [18] было высказано предположение, что когнитивные карты могут быть включены друг в друга, так что детальные репрезентации становятся компонентами более глобальных схем. Алгоритмы неаналитической обработки изображений (один из них носит характерное название КЧП — «К черту подробности!» [11]) начинают получать широкое распространение в системах искусственного интеллекта и машинного зрения. Важно подчеркнуть следующее. Пространственные представления человека обнаруживают удивительную гибкость — такие единицы представления пространства, как выделенные нами кластеры зданий, могут быть сразу развернуты в полноценный пространственный контекст, если соответствующей ориентировки требует встающая перед испытуемым задача.

 

106

 

С другой стороны, при необходимости ориентировки по отношению к более обширному окружению (юго-запад Москвы) в качестве единицы (свертки пространства) начинает выступать вся территория МГУ на Ленинских горах2.

Таким образом, критический для оценки предложенных для объяснения когнитивных карт гипотез вопрос о точности репрезентации пространства не имеет однозначного ответа. Можно говорить лишь о точности, достаточной для определенного осмысленного контекста деятельности. Это обстоятельство прежде всего и фиксирует отличие субъективных пространственных представлений от топографических карт местности, с характерной для последних заранее заданной точностью отображения. Гибкая система вкладываемых друг в друга и порождаемых из недр такой иерархической структуры образов, однако, не является единственно возможной формой репрезентации знания об окружающем пространстве у человека. Функциональная система пространственного познания является многоуровневым образованием, включающим наряду с только что описанными структурами знания о знакомом пространственном окружении как относительно низкоуровневые знания процедурного типа (автоматизированные навыки ориентации), так и значительно более сложные когнитивные механизмы порождения новых квазипространственных контекстов, близких по своим характеристикам к тому, что в исследованиях личности называют смысловыми образованиями (см. [3]). Эти три уровня могут быть выделены и в организации познавательной сферы вообще [9]. Существование различных форм пространственного знания отчетливо выступает в исследованиях развития представлений человека об окружающем его пространстве.

 

РАЗВИТИЕ ПРОСТРАНСТВЕННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

 

Рассмотрение развития также допускает гибкую смену величины координатной сетки: от филогенеза до микрогенеза. Существующие данные о социогенезе пространственных представлений весьма фрагментарны. На основе имевших место попыток реконструкции «моделей мира» людей других эпох и культур ([1], [27]) можно с известной долей уверенности говорить о представлениях только что описанного типа. Наиболее полными являются на сегодняшний день исследования онтогенеза восприятия и представления пространственных отношений [35].

Широкое распространение получили, в частности, взгляды Ж. Пиаже и его сотрудников ([33], [34]), согласно которым выделяются три стадии развития пространственного познания, соответствующие преимущественному использованию ребенком одного из трех видов информации: топологической, проективной и метрической. Общим направлением развития, следовательно, является движение от топологии к метрике, сопровождающееся преодолением эгоцентризма в оценках расстояний и взаиморасположения объектов. К сожалению, почти все выводы этих авторов основаны на наблюдениях за поведением и высказываниями детей по поводу мелкомасштабных моделей. Накапливаются также данные, свидетельствующие о том, что трудности, которые испытывает ребенок в этих условиях, связаны не столько с эгоцентризмом, сколько с экзоцентризмом — он не может отстроиться от влияния стабильной внешней системы отсчета, образуемой стенами комнаты [31].

Самостоятельную линию анализа представляют проведенные в середине 30-х гг. исследования Ф.Н. Шемякина [28]. Им изучались пространственные представления о естественной городской среде у детей различных возрастных групп. Было установлено, что в дошкольном и младшем школьном возрасте эти представления тесно связаны с повседневным сенсомоторным опытом: дети сравнительно легко выделяют ориентиры на пути их обычных

 

107

 

прогулок, отмечают повороты, которые им необходимо сделать, и т.п. В то же самое время им трудно симультанно представить и соотнести подобную «карту-путь» с более обширной площадью, по которой она проходит, но не включенную в маршруты типичных перемещений. Симультанное представление с опорой на зрительные образы — «карта-обозрение» — оказывается доступным лишь детям более старшего возраста. «Карта-путь» и «карта-обозрение» представляют собой последовательные, хотя частично и пересекающиеся этапы развития пространственных представлений в онтогенезе.

В связи с этим могут представлять интерес результаты исследований функционального генеза пространственного знания, разворачивающегося в ходе накопления профессионального опыта. В течение ряда лет нами изучались психологические особенности деятельности диспетчеров службы управления воздушным движением, предъявляющей повышенные требования к отражению пространственно-динамических характеристик ситуации3. В задачи диспетчера входит управление самолетами в пределах зоны аэроузла по строго заданным коридорам и стандартным профилям снижения и набора высоты; обеспечение безопасности, экономичности и регулярности полетов. Статистическими элементами карты зоны являются оборудованные радиомаяками пункты обязательного донесения, которые расположены в наиболее важных точках: на границах зоны, в местах пересечения коридоров и т. п. Пункты обязательного донесения служили основными ориентирами при реконструкции образа воздушного пространства авиадиспетчерами.

В исследовании приняли участие сотрудники Московского центра автоматизированного управления воздушным движением, отличающиеся степенью сформированности профессиональных навыков и знакомством с зоной управления. Использовались методики прямой и косвенной реконструкции. При этом были получены результаты, свидетельствующие о том, что выделенные Ф.Н. Шемякиным стадии онтогенеза представлений о пространственном окружении позволяют описать также процесс формирования внутренней модели воздушной обстановки у авиадиспетчеров. Например, на ранних этапах освоения зоны диспетчеры неизменно реконструировали ее шаг за шагом вдоль тех коридоров, по которым они проводят самолеты («карта-путь»). На стадии освоенности воздушного пространства порядок реконструкции был значительно более свободным — последовательные уточнения положения часто относились к ориентирам, между которыми самолеты могли и не летать («карта-обозрение»). По нашему мнению, эта динамика отражает переход от процедурных к более рефлексивным образным репрезентациям реального или воображаемого пространства. «Карта-путь», с этой точки зрения, совсем не обязательно есть некоторое целостное представление траектории движения. В основе ее могут лежать отдельные автоматизмы, фиксирующие способы действия в ответ на появление того или иного ориентира [8].

Существенную информацию об особенностях пространственных представлений дали исследования, проведенные с авиадиспетчерами, которые длительное время работали с определенной зоной воздушного движения. С помощью экспертных оценок они были разбиты на две группы — диспетчеры высшей квалификации и диспетчеры, профессиональные навыки которых оценивались скорее как удовлетворительные. Судя по полученным результатам, диспетчеры обеих групп обладают целостным образом зоны управления, структурированной по функциональному принципу. Основным признаком, различающим пространственные представления испытуемых первой и второй группы, оказалась размерность образа воздушной обстановки. Если у диспетчеров первой группы образ является

 

108

 

трехмерным, то у диспетчеров второй группы он в большинстве случаев двумерный. Индикатором размерности субъективного пространства служит излом графика, после которого дополнительное повышение размерности не ведет к сколько-нибудь существенному увеличению коэффициентов корреляции образа и прообраза (реальной карты). Дополнительный анализ показал, что субъективные оценки в трехмерном варианте отражают типичные профили снижения и набора высоты самолетами, так что пунктам обязательного донесения, расположенным в коридорах посадки и взлета, приписываются по третьему измерению противоположные значения.

В качестве корреляционного данное исследование не позволяет ответить на вопрос о причинах различий пространственных репрезентаций испытуемых разных групп. По-видимому, критическое значение при этом имеют сами системы отображения, во взаимодействии с которыми происходит формирование профессиональных навыков диспетчера. В частности, непрерывное присутствие в поле зрения цифровой информации о высоте самолетов, что характерно для автоматизированных систем управления воздушным движением, может побуждать диспетчера работать с двумерным аналоговым образом воздушной обстановки. Эта стратегия в случае возникающих время от времени искажений информационной модели предъявляет чрезмерные требования к вербальной оперативной памяти, ограниченность емкости которой описывается известным «магическим числом».

Анализ развития пространственных представлений в онтогенетическом и функциональном аспектах показывает, таким образом, что, во-первых, не всякое знание человека о пространстве имеет форму субъективных представлений и, во-вторых, сами эти представления строятся не столько как «карты», сколько как вкладываемые друг в друга ментальные пространства. Операции, осуществляемые над субъективными пространственными представлениями, очевидно, не исчерпываются гибким изменением масштаба. В психологической литературе описаны, например, интересные факты глобальной трансформации образа воздушной обстановки у летчиков [13]. С помощью теста мысленных вращений трехмерных фигур нами были получены данные о том, что эта операция также является профессионально важной в деятельности авиадиспетчера [10].

Особой проблемой остается вопрос о связи между представлениями и слоем процедурного знания о пространстве. В одном из экспериментов мы просили москвичей, в течение ряда лет работающих в центре города, назвать количество башен Московского Кремля и описать его форму. Все испытуемые, по их словам, были хорошо знакомы с территорией Кремля, не раз видели его план. Тем не менее большинство испытуемых неточно называли количество башен и неверно указывали форму стен. Инструкция на представление этого архитектурного ансамбля лишь незначительно улучшала ответы. С другой стороны, когда испытуемых просили совершить мысленную прогулку вокруг Кремля, называя башни, мимо которых они «проходят», повороты и т.д., количество перечисленных ими башен оказывалось гораздо ближе к реальному. Правильно отмечались также все повороты кремлевских стен и въезды в него. При повторном опросе, касавшемся количества башен и формы Кремля, испытуемые обычно возвращались к своим прежним ответам. Эти данные говорят о присутствии в процедурных репрезентациях значительного объема сведений о конкретных деталях. Поскольку такие сведения включены в контекст действий, реализуемых соответствующими процедурами, единственным средством обеспечения доступа к ним является выполнение (хотя бы мысленное) таких действий4.

Появление пространственных представлений означает концептуализацию схем действия. Это происходит за

 

109

 

счет потери массы конкретных деталей и включения знания в обобщенные структуры опыта, носящие выраженный социокультурный характер. Так, некоторые из испытуемых, пытаясь дать ответ на вопрос о форме Кремля, вспоминали сведения об архитектуре древнерусских городов вообще, тогда как другие рисовали те или иные правильные геометрические фигуры. Концептуализация знания открывает путь к произвольному выбору маршрута, нахождению обходного пути при появлении препятствий, мысленному обследованию новых территорий. Вместе с тем появление в ходе развития пространственных представлений не исключает использования процедурного знания. Эта форма знания составляет основу наших повседневных передвижений. Два вида репрезентаций сосуществуют, эффективно дополняя друг друга.

 

СЕМАНТИКА МЕНТАЛЬНЫХ ПРОСТРАНСТВ

 

Исследование труда авиадиспетчеров свидетельствует об аналогии между развитием пространственной компетенции по отношению к реальному жизненному окружению и воображаемому пространству, заданному в условной форме на экране автоматической системы управления. Это заставляет обратить пристальное внимание на особенности ориентации в пространстве образов, созданных силой нашего воображения.

Сначала несколько примеров. «Да, вот Полоцк, что меня тянуло туда? С этим словом — Полоцк или, по-древнему, Полотьск — у меня давно соединилось предание о древнем князе Всеславе, которое я когда-то прочел еще в отрочестве... С тех пор Полоцк всегда представлялся мне совершенно чудесным в своей древности и грубости: какой-то темный, дикий зимний день, какой-то бревенчатый Кремль с деревянными церквями и черными избами... Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашел в нем ни малейшего подобия выдуманному. И все-таки во мне и до сих пор два Полоцка — тот, выдуманный, и действительный»5. Или у другого автора: «Эти названия навсегда впитали в себя представление, какое оставалось у меня об этих городах, но зато они их видоизменили, подчинили их воссоздание во мне своим собственным законам; вследствие этого они приукрасили мое представление, сделали тосканские города, какими я их себе рисовал, непохожими на настоящие... Образы эти в силу необходимости были очень упрощены; так как я зарядил имена своими мечтами, то имена, конечно, притягивали теперь мои желания; но имена не слишком емки; мне удавалось втиснуть в них от силы две-три главнейшие «достопримечательности» города и там они жались одна к другой... Быть может, эти образы действовали на меня так сильно именно своей упрощенностью»6.

Ментальные пространства могут быть образованы любым осмысленным контекстом. Примеры таких контекстов дает не только высокая литература. Роль семантических факторов в регуляции повседневной активности хорошо иллюстрирует первая психологическая работа К. Левина [32]. В этой работе он показал, насколько меняется осознание местности от изменения общего смысла ситуации. Так, при обороне или наступлении изменяется прагматическое и аффективное значение отдельных деталей ландшафта — холм, служивший спасительным прикрытием, становится досадным препятствием. Смысл ситуации структурирует представление пространства. К. Левин пишет, что по мере того как он подъезжал после отпуска к передовой, ему начинало казаться, что земля обрывается за линией фронта, причем объекты как бы уплотняются перед этой линией.

Ценную информацию в этом отношении содержат лингвистические исследования дейктических (указательных) и шифтерных (меняющих свое значение) элементов высказывания. Роль этих элементов состоит в установлении

 

110

 

связи высказывания с обстоятельствами акта речи, в частности говорящим и слушающим. Например, роль слов «здесь» — «там», «вот» — «вон», «этот» — «тот» и т.п. заключается в том, что они позволяют локализовать область, в которой развертывается описываемый высказыванием пространственно-временной процесс. Выбор каждого из приведенных членов пары определяется не физической, а психологической близостью, включенностью в одно и то же с говорящим (или подразумеваемым в разговоре наблюдателем) ментальное пространство [26]. Использование шифтеров характеризует свойственная субъективным пространственным представлениям гибкость переходов между микромиром (рассыпанные на столе иголки) и макромиром (города, страны и континенты). Особенно важно то, что в языке существуют разнообразные средства, контролирующие порождение новых ментальных пространств. В качестве подобных метаоператоров воображения могут выступать отсылки к месту действия («В Мариуполе, у моей тетушки...»), времени («Давным-давно...»), более или менее условному представлению мира, в частности изображению («В этом спектакле...»). Другие метаоператоры способны придавать ментальным пространствам гипотетический или контрфактический характер («На этой конференции произошло бы полезное обсуждение проблемы, если...»). Ментальные пространства создаются также интенциональными речевыми конструкциями, выражающими познавательное и эмоциональное отношение. Классическим примером является высказывание «Гамлет хотел убить человека, скрывавшегося за занавесом». Понимание предполагает здесь реконструкцию внутреннего видения ситуации Гамлетом, определяемого его знаниями и желаниями. Имеются также специальные средства заполнения ментальных пространств, введения в них новых действующих лиц и объектов, выполняющих различные семантические роли. В артиклевых языках такую функцию выполняет использование неопределенного артикля, но соответствующий оттенок полностью сохраняется и в русских текстах: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был [один] царь, и было у него [этого царя] три сына...».

Подобно пространственным представлениям разнообразные ментальные пространства могут образовывать рекурсивные вложения, создавая сложные структуры смысловых контекстов. Рассмотрим следующий отрывок текста: «В этом спектакле Смоктуновский играет Отелло. Отелло думает, что Дездемона ему неверна, хотя в действительности она его любит». Этот отрывок задает, по крайней мере, три пространства. Прежде всего он содержит указание на реальность — пространственно-временной контекст жизнедеятельности говорящего, слушающего и артиста И.М. Смоктуновского. Метаоператор «В этом спектакле» вкладывает в реальность ментальное пространство M1, которое, в свою очередь, оказывается родительским пространством для пространства М2, задаваемого метаоператором «X думает». В такой иерархической структуре метаоператор «в действительности» возвращает наше воображение не к реальности, а к непосредственно объемлющему мир мыслей и чувств Отелло пространству М1. Вообще говоря, в каждый момент времени семантический контекст создается лишь объемлющим ментальным пространством7. Подобная организация создает известную непроницаемость ментальных пространств, запрещающую осуществление формальной подстановки терминов. Так, хотя нам известно, что Гамлет убил скрывавшегося за занавесом Полония, мы не можем сказать «Гамлет хотел убить Полония» в силу непроницаемости созданного нашим воображением ментального пространства для наших же знаний о той же самой ситуации.

 

111

 

Понимание представлений и образов как особых пространств движения мысли субъекта, создающих возможности для действия в модальности «как если бы», открывает путь для объяснения ряда трудностей, которые возникают при трактовке образов как картинок, которые одна часть мозга показывает другой. В частности, несмотря на существенную роль наглядной информации в реализации мнемотехнической функции образов, корреляция между субъективной отчетливостью представления образа и его эффективностью в качестве средства организации познавательной активности зачастую отсутствует [6], [18]. Допустим, дана фотография, скажем, коллективное фото участников XVIII Международного психологического конгресса. Если известно, что на этой фотографии (метаоператор!) Дж. Брунер полностью закрыт Жаном Пиаже, то возникает как раз отмеченная парадоксальная ситуация: всякая визуализация фотографии (построение ментального пространства изображения) будет напоминать нам не только о Пиаже, но и о Брунере, хотя никаких решительно сенсорных признаков, указывающих на него, ни в образе, ни в прообразе нет.

Быть может, формирующиеся на ранних этапах онтогенеза субъективные пространственные представления становятся прототипом организации знания и интенциональных установок в других областях субъективной семантики. Интересно, что выделяемые в традициях осгудовского подхода отношения между понятиями и образами, вообще говоря, оказываются различными в различных ментальных пространствах [21].

Существует и несколько иная возможность, согласно которой независимым или даже ведущим «центром организации» ментальных пространств является сфера межличностных взаимоотношений. Общение, в особенности речевое, предполагает реконструкции: знаний и интересов партнера. В ситуации значимого общения это ментальное пространство оказывается необходимым дополнить представлением с представлении партнера о наших знаниях и интересах. Возникает трехуровневая структура. Ее отличительной особенностью является наличие метакогнитивного компонента, причем появляется он как элемент «вклада» значимого другого. В последние годы в отечественной литературе появились исследования, детально рассматривающие многочисленные следствия, которые вытекают из этого обстоятельства, для психологии личности [22]. С точки зрения психологии познания, хотелось бы подчеркнуть два момента. Наличие таких метакогнитивных включений в наши знания несомненно служит основой для произвольного управления поведением и познавательными процессами. Использование знания о знании чревато, однако, опасностью попадания в порочный круг, ведь, с логической точки зрения, речь идет о множествах, включающих себя в качестве своих элементов. Разрыв порочного круга возможен лишь с помощью поименования всех элементов включенного множества, что, разумеется, сразу выявляет ограниченность объема буфера лингвистического процессора — вербальной кратковременной памяти.

Рассмотрение природы и влияние этих ограничений на решение мыслительных задач и процессы понимания увело бы нас слишком далеко от поставленной в заголовке данной статьи проблемы. Достаточно сказать, что метаоператоры порождения ментальных пространств и средства их заполнения широко используются в практическом плане в ситуациях дипломатической коммуникации. Введение модальностей гипотетичности и невозможности, рефлексии третьих сторон и не относящихся к делу деталей может, как отмечают П.Б. Паршин и В.М. Сергеев [19], приводить к потере целостного образа ситуации, что имеет место, например, в случае следующего заявления: «Я бы затруднился исключить возможность такого развития событий, при котором кто-либо мог бы заподозрить меня в неискренности, если бы я позволил себе высказать предположение относительно полной невероятности переговоров по данному вопросу». Использование смысловых контекстов для целей облегчения

 

112

 

или затруднения понимания демонстрирует отличие этого класса познавательных процессов от процессов восприятия, разворачивающихся (особенно в экологически естественных условиях жизнедеятельности) в режиме автоматической активации структур «образа мира»

 

1. Ананьев Б. Г. Психология чувственного познания.  М., 1960 — 372 с.

2. Бауэр Т. Психическое развитие младенца.  М., 1979— 319 с.

3. Братусь Б. С. Общепсихологическая теория деятельности и проблема единиц анализа личности // А.Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983. C. 212—219.

4. Величковский Б. М. О роли пространственных систем отсчета в восприятии собственного и объективного движения // Вопр. психол. 1973. № 2. C. 15—25.

5. Величковский Б. М. Зрительная память и модели переработки информации человеком //  Вопр. психол. 1977. № 6. C. 49—61.

6. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология.  М., 1982. — 336 с.

7. Величковский Б. М. Образ мира как гетерархия систем отсчета // А.Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983. C. 155—164.

8. Величковский Б. М. Зрительные автоматизмы в памяти человека // Психол. журн. 1985. Т. 6. N 5. C. 32—40.

9. Величковский Б. М. Психология познания и кибернетика // Кибернетика живого. Человек в разных аспектах. М., 1985. C. 92—106.

10. Величковский Б. М., Лапин Е. А. Размерность образа воздушной обстановки // Образ-84. Материалы Всесоюзной конференции «Образный анализ многомерных данных». М., 1984. C. 10—11.

11. Губерман Ш. А. Теория гештальта и системный подход // Системные исследования. Ежегодник. 1984. М., 1984. C. 66—82.

12. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры.  М., 1972. — 350 с.

13. Завалова Н. Д., Пономаренко В. А. Структура и содержание психического образа как механизма внутренней регуляции предметных действий // Психол. журн. 1980. Т. 1. № 2. С. 37—51.

14. Зинченко В. П., Величковский Б. М., Вучетич Г. Г. Функциональная структура зрительной памяти.  М., 1980. — 271 с.

15. Леонтьев А. Н. Психология образа // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1981. № 2. C. 3—13.

16. Ломов Б. Ф. Опыт экспериментального исследования пространственного воображения // Проблемы восприятия пространства и пространственных представлений. М., 1961. C. 36—46.

17. Люблинская А. А. Особенности освоения пространства детьми дошкольного возраста // Известия АПН РСФСР. Вып. 86.  М., 1956. С. 47—63.

18. Найссер У. Познание и реальность.  М., 1981. — 230 с.

19. Паршин П. Б., Сергеев В. М. Об одном подходе к изучению средств изменения моделей мира // Ученые записки Тартуского государственного университета. № 688. Принципиальные вопросы теории знаний. Тарту, 1984. C. 127—142.

20. Петренко В. Ф. Введение в экспериментальную психосемантику.  М., 1983 — 286 с.

21. Петренко В.Ф. Личность как предмет психосемантического исследования // Экспериментальные методы исследования личности в коллективе. Даугавпилс, 1985. C. 21—23.

22. Петровский В.А. Принцип отраженной субъектности в психологических исследованиях личности // Вопр. психол. 1985. № 4. C. 17—30.

23. Петухов В. В. Образ мира и психологическое изучение мышления // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1984. № 4. C. 13—21.

24. Поспелов Д. А. О «человеческих» рассуждениях в интеллектуальных системах // Вопросы кибернетики. Логика рассуждения и ее моделирование. М., 1983. C. 5—37.

25. Сергеев В. М. «Искусственный интеллект» как метод исследования сложных систем //  Системные исследования. Ежегодник 1984. М., 1984. C. 116—129.

26. Том Р. Топология и лингвистика // Успехи математических наук. 1975. Т. XXX. Вып. 1. С. 215—230.

27. Топоров В. Н. Первобытные представления о мире // Очерки истории естественнонаучных знаний в древности. М., 1982. C. 8—40.

28. Шемякин Ф. И. О психологии пространственных представлений // Ученые записки НИИ психологии. Т. 1. М., 1940. С. 197—236.

29. Bonnot R. Le roman du temps // J. Psychol. Norm. Pathol. 1956. V. 53 (3). P. 454—472.

30. Evans G. W. Environmental cognition // Psychol. Bull. 1980. V. 88 (3). P.  259—287.

31. Huttenlocher J., Presson С. С. The coding and transformation of spatial information // Cogn. Psychol. 1979. V. 11 (2). P. 311—323.

32. Lewin К. Knegslandschaft // Z. f. Psychol. 1917. Bd. 12. S. 440—447.

33. Piaget J., Inhelder В. La representation de l'espace chez l'enfant Paris PUF, 1948. — 407 p.

34. Piaget J., Inhelder В. L'image mental chez l'enfant. Paris: PUF, 1966.

35. Pick H. L. Comparative and developmental approaches to spatial cognition // Pick H.L., Acredolo L.P (eds) Spatial orientation: Theory, research, and application. N.Y.: Plenum, 1983. P. 73—78.

36. Shepard R. N., Chipman S. Second-order isomorphism of internal representation: Shapes of states // Cogn. Psychol.. 1970. V. I. P. 1—17.

37. Tolman E. С. Cognitive maps in rats and men // Psychol. Rev. 1948. V. 55. P. 189—208.

38. Torgerson N. S. Theory and methods of scaling. N.Y.: Wiley, 1958. — 479 p.

39. Trowbridge С. С. On fundamental methods or orientation and imagery maps // Science. 1913. V. 38. P. 888—897.

 

Поступила в редакцию 20.XII 1985 г.



1 Считается, что этот термин был предложен Э. Толменом в 1948 г. [37], но о различных видах карт в этом контексте писали и ранее, в частности К Троубридж [39] и Ф.Н. Шемякин [28].

2 Наличием имплицитных систем отсчета (страны, континенты и т.п.) объясняются некоторые характерные ошибки умозаключений по поводу географических объектов. Так, большинство хорошо знакомых с географией людей считает, что Хабаровск находится севернее Парижа, а Сантьяго (Чили) — западнее Нью-Йорка.

3 Авторы с признательностью отмечают большую помощь в проведении этих исследований со стороны сотрудников Научно-экспериментального центра автоматизации управления воздушным движением В.Ф. Карлова и Е.Н. Зайцевой, а также участие в предварительных экспериментах Т.В. Барлас.

4 Декларативные компоненты процедурных репрезентаций подробно обсуждаются Д.А. Поспеловым [24]. О возможной дополнительности этих форм знания см. статью В.М. Сергеева [25].

5 Бунин И.А. Собр. Соч.: В 5 т. Т. 4. М., 1956. С. 289—290.

6 Пруст М. По направлению к Свану (цит по [14; 234—235]).

7 Такие ментальные пространства, как Петербург Достоевского, булгаковская Москва или, скажем, Дублин Джойса, стали идеальными когнитивными моделями общекультурного значения [23]. Пространственная интерпретация ничуть не страдает здесь от того факта, что исходные тексты могут строиться вокруг временного измерения [29].