178
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПСИХОЛОГИИ ТВОРЧЕСТВА
В.М. АВРУКИН, Б.Д. ТУРГУНОВА
Ташкент
Исследование проблем психологии творчества / Под ред. Я.А. Пономарева. — М.: Наука, 1983. — 336 с.
Проблемы психологии творчества привлекают исследователей своей неразработанностью. Работы в этой области (а их много), как правило, носят описательный характер. Непреходящая ценность нескольких хрестоматийных работ (например, К. Дункера) заставляет констатировать отсутствие качественных сдвигов в изучении психологии творчества психологами. Поэтому рецензируемый сборник вызывает большой интерес.
Во введении Я.А. Пономарев рассматривает пять фаз творческого процесса, опираясь на разработанные им ранее представления о центральном звене психологического механизма творчества. Творческие задачи Я.А. Пономарев разделяет на два класса: первые могут быть решены осознаваемыми способами и приемами, другие — неосознаваемыми
В сборнике три раздела. Первый из них посвящен задачам первого класса. И.Н. Семенов в своей статье выделяет два плана мышления: предметно-операциональный (действия и операции внутри проблемной ситуации) и личностно-рефлексивный (осмысление и компенсация «разрывов» в действиях и операциях). По мнению автора, основной механизм продуктивного мышления заключается в рефлексивно-личностной регуляции предметно-операционального движения мысли. Соответственно мышление осуществляется на иерархически соподчиненных уровнях операциональном (схемы, операции, результаты), предметном (фрагменты текста задачи, представления, интенции, модели, средства), рефлексивном (вопросы, оценки, установки) и личностном (мотивировки, пояснения своих действий, их самооценка, общение с экспериментатором). Согласно такому пониманию, «движение мысли может осуществляться либо внутри одного уровня, либо переключаться с одного уровня на другой» (с. 34). Компоненты указанных уровней выделены, однако, недостаточно четко; к примеру, не ясно, чем отличается «схема» от «средства», «модель» от «схемы» или «средство» от «операции».
В данном исследовании мышление изучалось методом «решения вслух» задач на соображение. Фиксировались два рода высказываний — содержательные и смысловые. В статье представлены данные о распределении функций высказываний по четырем уровням мышления. К сожалению, автор не пошел дальше важного упоминания о сложной структуре каждого из уровней (с. 38). А ведь, скажем, «предметность» предметного уровня относительна, так как этот уровень является операциональным по отношению к более общему контексту задачи (операции над операциями).
Статья В.К. Зарецкого и А.Б. Холмогоровой построена на сравнении решения задач в норме и патологии (при шизофрении). Авторы придерживались упомянутой четырехуровневой модели мышления и той же методики. Исследование показало, что снижение продуктивности решения у шизофреников связано с нарушением смысловой регуляции. У больных быстрее исчерпываются возможности решения на предметно-операциональном уровне, а выход из этой «блокады» завершается «зацикливанием» на личностном уровне, когда предметом мысли становится стрессовая ситуация эксперимента, а не задача как таковая. Нам представляется, что исследователями не учтен тот очевидный факт, что речевое высказывание не непосредственное отражение мысли и состояния субъекта. Например, в протоколе решения фраза «Странно.» квалифицируется как самооценка (с. 80). Думается, что в данном случае, скорее, имеет место недоумение испытуемого по поводу проблемной ситуации: он находит странное не в себе, а в неверности решения. Характерно, что в другой статье «странно» трактуется уже как оценка (с. 165). Данный пример показывает, что выделяемые четыре уровня мышления, возможно, не столь дизъюнктивны, как это следует из интерпретации. Кроме того, отдельные речевые стереотипы зачастую теряют свой прямой смысл и становятся у разных людей или эпифеноменом поведения, или ситуативным коннотатом различных состояний субъекта.
Зависимости продуктивности мышления от его организованности и поискам возможностей повышения продуктивности посвящена статья С.Ю. Степанова, И.Н. Семенова и В.К. Зарецкого. Авторы выделяют две личностные позиции испытуемых, продуктивную и репродуктивную. Проведенные эксперименты подтвердили предположение о том, что при репродуктивной позиции в организации мышления доминирует содержательная сфера, а при продуктивной — смысловая.
Статья Н.Г. Алексеева привлекает блестящей авторской рефлексией самой четырехуровневой модели мышления. Н.Г. Алексеев считает эффективной любую психологическую модель при «достаточной
179
степени вхождения» в нее, ее продуманности. То, что и четырехуровневая модель может быть эффективной, автор показывает применением ее к мышлению шахматистов. Н.Г. Алексеев предлагает оригинальный вопросник, позволяющий получить целостную картину мышления шахматиста.
Две формы рефлексии — интеллектуальная и личностная — рассматриваются в статье И.Н. Семенова и С.Ю. Степанова. Авторы указывают на необходимость снятия негативного влияния личностной рефлексии: она зачастую является бичом мыслящих, но излишне чувствительных к неудачам людей.
В общей позиции авторов пяти вышеназванных статей, на наш взгляд, есть спорные моменты. С нашей точки зрения, учет ряда личностных компонентов еще не обеспечивает декларируемого личностного подхода. Во-первых, сфера личностного не исчерпывается тем, что выносится на «вербальную поверхность». Во-вторых, истинно личностным может быть подход, который концентрируется на специфике конкретной личности, что предполагает адекватную типологию. В свете этого можно задать вопрос: чем, к примеру, самооценка «личностнее» операции, традиционно относимой к интеллектуальному (сходный тезис приводит Я.А. Пономарев на с. 22)? Кроме того, не обсуждается важный вопрос о количестве витков рефлексии. Ведь искусственность лабораторных условий является естественной частью реальной жизни: один индивид изучает мышление другого, причем последний осознает это. Нам кажется, что нужно учитывать не только влияние исследующего на исследуемого, но и то обстоятельство, что мышление обоих представляет собой качественно своеобразное единое рефлексирующее мышление диады. Видимо, в каждом исследовании необходимо третье лицо, мыслимое или реальное, интерпретирующее мысли непосредственного исследователя. Конечно, при этом возникает опасность бесконечного надстраивания исследований друг над другом, но не лучшим является и игнорирование реальной сложности явления.
В целом развиваемое И.Н. Семеновым, С.Ю. Степановым, В.К. Зарецким, Н.Г. Алексеевым направление является перспективным, так как может иметь выход в обучение.
Остальные статьи первого раздела посвящены различным аспектам изучения мышления. Д.Б. Богоявленская анализирует понятие интеллектуальной инициативы (понимаемой как продолжение мыслительной деятельности за пределами ситуативной заданности). В статье Л.М. Попова экспериментально показано, что способы решения испытуемым задач зависят от вида его общения с экспериментатором (от ограниченного до расширенного).
Статья Г.А. Голицына выгодно отличается от ряда современных «информационных» работ тем, что каждую из своих логико-математических сентенций автор стремится подкреплять живой феноменологией мышления. Однако изложение в общем-то известных феноменов и закономерностей на искусственном языке символов не добавляет, на наш взгляд, полезных знаний. Выведение же практических рекомендаций из громоздкой математической формулы (с. 226) вызывает сомнения.
Н.Н. Луковников исследует внутренний план действий при оперировании разного типа моделями. Автор приходит, в частности, к выводу, что по мере развития мышления возрастает дифференциация уровней обобщения понятий; целостность же достигается гибкостью перехода между структурными уровнями.
Второй раздел посвящен решению задач второго класса (по классификации Я.А. Пономарева — с. 11).
В.А. Елисеев представил модель соотношения осознаваемых и неосознаваемых компонентов в регуляции решения задачи: отставание сознаваемого от неосознаваемого решения и дальнейшее их слияние в единый регулирующий механизм.
В работе Ч.М. Гаджиева рассматриваются многочисленные попытки оптимизации коллективного творчества и обосновывается вывод, что основное далее недробимое звено изобретательского коллектива можно представить как А—Г—Р, где А — «активатор», поднимающий активность участников, Г — «генератор идей», Р — «резонатор», облегчающий восприятие идеи остальными участниками совместного решения. Этот вывод, по нашему мнению, не содержит в себе принципиальной новизны, так как в работах М.Г. Ярошевского, который уже давно занимается проблемой ролевой дифференциации внутри творческого коллектива, все указанные три функции выполняются звеном «генератор — критик — эрудит» (см., например: Проблемы руководства научным коллективом / Под ред. М.Г. Ярошевского. — М., 1982. С. 70).
Статья Я.А. Пономарева и Ч.М. Гаджиева посвящена фазам функционирования центрального звена психологического механизма творчества. Авторы показывают преимущества коллективного решения перед индивидуальным, поскольку «со стороны» легче осознать побочный продукт, возникающий в действиях партнера.
Третий раздел сборника отведен проблеме изучения художественного творчества. В работе В.М. Петрова и И.Н. Киселева исследовалась реконструкция последовательности решения, принимаемого художником в ходе творчества. В статье В.М. Петрова показано, что эволюция искусства детерминируется, в частности, разрывом между познавательным и эмоциональным компонентами сознания. Автор рисует перспективу развития рефлексии в художественной культуре. В статье Е.А. Лапиной изложены некоторые методологические предпосылки изучения примитивного искусства.
К недостаткам сборника следует отнести стиль изложения некоторых статей (особенно первых трех и четырнадцатой): из-за обилия излишне усложненных речевых конструкций читателю трудно добраться до смысла. Не всегда оправданной нам кажется и апелляция к категориям системного подхода, наряжающая простые мысли в сложные одежды. Однако все указанные недостатки не могут затемнить очевидных достоинств сборника — постановку новых проблем и серьезные попытки исследования рефлексии.