159

 

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

 

ПРЕДМЕТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК ОСНОВА СИСТЕМЫ ПСИХОЛОГИИ

 

М. Г. ЯРОШЕВСКИЙ

Москва

 

Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения: В 2-х т. — М.: Педагогика, 1983, т. I — 392 с; т. II — 320 с. — (Труды д. чл. и чл.-кор. АПН СССР)

 

Около полувека А.Н. Леонтьев был одним из лидеров в разработке теории советской психологии. Его труды неизменно отличала сосредоточенность на ее методологических началах. Ныне, когда потребность психологической науки в самопознании приобрела особую остроту, очевидна актуальность обращения к этим трудам. Следует поэтому приветствовать издание двухтомника его избранных психологических произведений. Не удивительно, что в его составлении приняла участие Маргарита Петровна Леонтьева. Она была не только верной спутницей ученого на его жизненном пути, но и его заслуженной собеседницей при обсуждении сложных специальных вопросов науки (что отмечено, в частности, известным нейропсихологом К. Прибрамом; см. его книгу «Языки мозга». — М., 1975, с. 412).

Нелегкую задачу, стоявшую перед составителями А.Г. Асмоловым и М.П. Леонтьевой, я думаю, они решили в основном успешно. Отказавшись от хронологического принципа, они расположили избранное из наследия ученого в последовательности, которая, по их замыслу, должна «помочь читателю отчетливее увидеть становление советской психологии как «исторической человеческой психологии» (т. I, с. 6).

Принцип историзма действительно являлся для А.Н. Леонтьева стержневым. Это порой упускается из виду, когда, ориентируясь на его приобретшую наибольшую популярность книгу «Деятельность. Сознание. Личность», усматривают пафос всех его исследований в анализе строения деятельности.

На заре советской психологии П.П. Блонский указал на необходимость понять поведение как историю поведения. Историзм вслед за П.П. Блонским исповедовал Л.С. Выготский в своей культурно-исторической концепции. Из нее первоначально исходил и А.Н. Леонтьев.

Само по себе указание на приверженность принципу историзма не раскрывает методологию исследований. Триумф эволюционного учения утвердил взгляд на психику как развивающийся феномен. Соотнося переживания человека с жизнью духа, воплощенной в творениях культуры, В. Дильтей положил в основу своей «понимающей психологии» своеобразно истолкованный гегелевский историзм. В преодолении этих двух подходов — натуралистического и идеалистического — зачинался исторический подход к психике в советской науке. Компасом для нее служило марксистское учение о сознании как изначально социальном продукте, порождаемом практическими, укорененными в труде взаимоотношениями людей с действительностью. Из этого следовала нераздельность историзма и социодетерминизма. Чтобы перевести эту общую философскую ориентацию на язык конкретной науки, потребовалась напряженная работа целого поколения психологов, в авангарде которого находился также и А. Н. Леонтьев. Сейчас, когда перед» нашими глазами отобранные, готовые тексты, трудно оценить накал и перипетии борьбы, которую пришлось вести совместно с коллегами молодому психологу за новое воззрение. Оно воистину было выстрадано.

Заканчивавшему Московский университет А.Н. Леонтьеву Г.И. Челпанов, стоявший в первые годы Советской власти во главе Института психологии, предложил остаться для «подготовки к профессорскому званию» (так тогда называлась аспирантура). Но новое общество требовало и новой психологии. Гудели аудитории и кулуары особняка на Моховой, где молодые люди вели нескончаемые споры о том, какой быть психологии. А.Н. Леонтьев пошел с К.Н. Корниловым, с тем, кто видел путеводную нить в марксизме. Г.И. Челпанов обучал А.Н. Леонтьева интроспективному анализу сознания. К.Н. Корнилов поставил вопрос о том, чтобы синтезировать субъективное с объективным. В 1923 г., в год, когда К.Н. Корнилов сменил Г.И. Челпанова на посту директора Института психологии, вышла книга И.П. Павлова «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных», воздействие которой на умы психологов было огромно. К.Н. Корнилов откомандировал А.Н. Леонтьева (вместе с А.Р. Лурия) к И.П. Павлову в Ленинград. И.П. Павлов, приняв А.Н. Леонтьева, сразу же спросил: «Как Георгий Иванович (Челпанов)?», на что смущенный Леонтьев ответил: «Иван Петрович, Георгий Иванович больше не работает в нашем Институте. Наш директор теперь Константин Николаевич Корнилов; в настоящее время мы культивируем объективные методы, и по этой причине я послан к вам». «Реакция Павлова, — вспоминал А.Н. Леонтьев, — была мгновенной. Он отвернулся от меня и со словами «очень сожалею, молодой человек, очень сожалею» быстро удалился» (Levitin К. One is not born personality.—.Moscow, 1982, p. 118).

 

160

 

Вспоминая об этом, А.Н. Леонтьев заметил: «Оглядываясь назад, я могу понять некоторые вещи лучше: например, павловское письмо с добрыми пожеланиями Институту психологии при его открытии именно в те годы, когда Павлов запрещал своим сотрудникам употреблять психологические термины» (там же, с. 119). Разделение труда между физиологией и психологией понималось И.П. Павловым как различие в методах. Объективный метод, по И.П. Павлову, — привилегия первой, субъективный — дело второй. Смещение Г.И. Челпанова могло быть воспринято как отказ психологии от своего дела — исследования данного в самонаблюдении, как вторжение молодых людей в область, из которой, как считал И. П. Павлов, должны быть изгнаны психологические понятия. Между тем А.Н. Леонтьев, вслед за Л.С. Выготским, стоял за распространение категории условных рефлексов (в форме речевых рефлексов) на поведение человека. «...Приходится быть большим рефлексологом, чем сам Павлов», — говорил Л.С. Выготский (Выготский Л.С. Собрание сочинений. — М., 1982, т. I, с. 58). Вскоре и он, и его сподвижники отказались от трактовки сознания как «рефлекса рефлексов». Вместе с тем следует подчеркнуть, что изучение работ И.П. Павлова оказало глубокое влияние на А.Н. Леонтьева в плане объяснения сигнально-ориентировочной основы поведения. Выдвинутая им гипотеза о возникновении ощущений, легшая в основу его докторской диссертации (часть которой публикуется в двухтомнике), явно восходит к павловской идее о сигнальности как особом факторе регуляции отношений между организмом и средой. Согласно леонтьевской гипотезе, «функция процессов, опосредствующих деятельность организма, направленную на поддержание его жизни, и есть не что иное, как функция чувствительности, т. е. способность ощущения» (т. I, с. 173). Автор отмечает здесь же, что значение этого факта впервые было выделено И.П. Павловым. Принципиально новым сравнительно с Павловым являлось положение, согласно которому «решающим для возникновения чувствительности условием является переход от жизни в однородной среде к жизни в более сложной среде дискретных предметов» (т. I, с. 175). Тем самым своеобразие среды (ее предметность) выступило в качестве детерминанты зарождения психического образа, Однако мне представляется, что сама по себе опосредствованность реакции ориентирующим сигналом не может служить объективным индикатором психики (чувствительности), как полагал А.Н. Леонтьев. Приняв подобное предположение, придется любую условно-рефлекторную реакцию отнести к разряду ощущений (психических образов), тогда как она может быть и допсихической. Это возражение я в свое время — в 1948 г. — при обсуждении «Очерка развития психики» в Институте психологии высказал Алексею Николаевичу (и был в этом поддержан С.В. Кравковым).

Важное преимущество леонтьевских исследований развития психики определяется тем, что в них этот процесс прослеживается в широком биологическом контексте. Именно поэтому А.Н. Леонтьев, не ограничиваясь традиционным зоопсихологическим подходом, смог впервые в истории нашей науки применить к объяснению психического отражения — с момента его возникновения в животном мире и до самых высших его форм — принцип предметной деятельности. Он был пионером такой разработки психобиологической проблематики. Хотя она и имеет не менее важное значение, чем психосоциологическая, она, к сожалению, после А.Н. Леонтьева оказалась оттесненной далеко на периферию психологической науки.

Для понимания путей развития советской психологии следует обратить внимание на происшедший к середине 30-х гг. перелом в трактовке перспектив построения этой науки на марксистской основе, о котором говорят два весьма важных выступления А.Н. Леонтьева, публикуемые в двухтомнике, — «Психологическое исследование речи» и «Овладение учащимися научными понятиями как проблема педагогической психологии» (1935).

Мы уже отмечали, что на первых порах план создания марксистской психологии представлялся в виде синтеза субъективной психологии и рефлексологии. Неудовлетворенность таким решением побудила Л.С. Выготского совместно с А.Н. Леонтьевым и А.Р. Лурия «предпринять критический обзор истории и современного состояния психологии» (см.: Лурия А.Р. Этапы пройденного пути. — М., 1982, с. 27). Этот анализ (он получил отражение в трактате Л.С. Выготского «Исторический смысл психологического кризиса», запечатлевшем, таким образом, если учесть сказанное А.Р. Лурия, не только единоличную мысль автора, но и итоги коллективного думания, в котором принимал участие А.Н. Леонтьев) имел, наряду с критическим, позитивный аспект — родилась концепция формирования высших психологических функций и адекватная ей методика «двойной стимуляции». А.Н. Леонтьев, руководствуясь этой концепцией и этой методикой, осуществил исследование памяти, часть которого («Развитие высших форм запоминания») включена в двухтомник. В нем обосновывалось положение о том, что «в результате своеобразного процесса их «вращивания» прежде внешние стимулы-средства оказываются способными превращаться в средства внутренние» (т. I, с. 63). В этом усматривалось преобразование памяти из биологического свойства в сложную функциональную систему «на высших этапах развития поведения» (там же, с. 64).

Как и Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев говорит о поведении, а не о деятельности, хотя в то время М.Я. Басов уже ввел слово «деятельность», чтобы терминологически отграничить понимание поведения человека как «активного деятеля в среде» от форм приспособления, свойственных животным. Мне представляется, что на разработку А.Н. Леонтьевым новой объяснительной схемы оказала влияние статья С.Л. Рубинштейна «Проблемы психологии в трудах Карла Маркса», где утверждался принцип единства сознания и деятельности. Эта статья получила широкий резонанс в научном психологическом сообществе. При всей прогрессивности концепции Л.С. Выготского в ней имелись уязвимые пункты. С некоторыми из них (в частности, с принятой Л.С. Выготским демаркацией природного (биологического) и социального) вел в указанной

 

161

 

статье (не цитируя Л.С. Выготского) скрытую полемику С.Л. Рубинштейн. С.Л. Рубинштейн выдвигал также на передний план марксову трактовку процесса опредмечивания сущностных сил человека, «перехода субъекта в объект» в ходе общественно-исторической практики. Статья С.Л. Рубинштейна была опубликована в 1934 г., а в 1935 г. в тезисах доклада о плане работы лаборатории генетической психологии ВИЭМа (впервые публикуемых в двухтомнике) А.Н. Леонтьев формулирует в качестве принципиальной задачи «преодоление разрыва между сознанием и деятельностью» (с. 67), говорит о взаимном проникновении деятельности и ее предмета, об осуществляющемся в деятельности человека переходе «субъект» в объект» (там же) и высказывает ряд других положений, созвучных аргументации С.Л. Рубинштейна.

Означает ли это, что между их воззрениями не было различий? Отнюдь нет. Здесь не место эти различия обсуждать. Хотел бы лишь подчеркнуть, что расхождения в трактовке конкретных научных проблем (необходимое условие продвижения в этих проблемах, прогресса познания) не затрагивали исходной философской ориентации, общей установки на реализацию методологических принципов марксизма в психологии.

Конечно, и культурно-историческая концепция, одним из соавторов которой был А.Н. Леонтьев, складывалась под воздействием этих принципов. Но в последующих трудах А.Н. Леонтьева они «работали» более эффективно. Это может быть продемонстрировано на трактовке вопроса об отношениях между общением и деятельностью, которая сложилась у него во второй половине 30-х гг.

Слову как разновидности знаков принадлежало центральное место в культурно-исторической концепции. Л.С. Выготский соединял «орудийную» функцию с коммуникативной. Но общение приобрело у него, по сути дела, характер процесса, детерминация которого заложена в нем самом (хотя в этом процессе и участвовали в качестве аналога орудий труда психологические «орудия»). А.Н. Леонтьев же, исходя из нового представления — представления о предметной деятельности, подчеркивал: «Историзм и общественная природа психики ребенка заключается... не в том, что он общается, но в том, что его деятельность (его отношение к природе) предметно и общественно опосредствуется» (т. I, с. 74). В этом положении была концентрированно выражена идея, ставшая рычагом, направлявшим большой цикл исследований А.Н. Леонтьева и его сотрудников по проблемам развития психики в дошкольном и школьном возрасте. В ходе этих исследований (частично отраженных в двухтомнике) концепция предметной деятельности как движущей силы трансформации психики в онтогенезе была конкретизирована и в ряде пунктов углублена.

Указанная концепция оказала существенное воздействие на разработку проблем возрастной и педагогической психологии в нашей стране. Развитие психики предстало как усвоение общественного опыта в процессе общения между взрослым и ребенком, процесс же этот истолковывался как сотрудничество, т. е. совместный труд, каждый из участников которого является его активным агентом. Благодаря работам А.Н. Леонтьева, раскрывшим как в теории, так и в эксперименте «анатомию» сознательности в учении, роль мотивации, соотношение между значением и смыслом, в советской психологии утвердилось перспективное в методологическом отношении понимание психологических основ воспитания и обучения, принесшее плоды, ставшие важнейшими достижениями нашей науки. А.Н. Леонтьев распространил концепцию предметной деятельности на объяснение механизмов психического отражения как на сенсорном, так и на интеллектуальном уровнях, а затем обобщил результаты своих теоретических исканий в работе «Деятельность. Сознание. Личность», хорошо известной каждому психологу-марксисту. В ней А.Н. Леонтьев с большой остротой поставил вопрос о важности разработки «на марксистской философской основе специальных проблем методологии психологии как конкретной науки» (т. II, с. 96).

В свое время Л.С. Выготский говорил о том, что психологии нужен свой «Капитал», подразумевая под этим, что общие категории материалистической диалектики позволили К. Марксу дать объяснение закономерностей капиталистической формации только благодаря разработке специальных политэкономических категорий (таких, как товар, стоимость, рента и др.). Сходным образом философская методология может направлять исследовательскую работу в психологии только посредством ее собственного исторически сложившегося категориального аппарата. Следуя этой мысли, А.Н. Леонтьев предпринял попытку «психологически осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной системы психологии» (т. II, с. 99). Эти категории и дали название его книге: деятельность, сознание, личность. Все три давно вошли в теоретический инструментарий нашей психологии. Их общее диалектико-материалистическое понимание объединяет советских психологов. Характеризует же собственную позицию А.Н. Леонтьева трактовка, которую он придал этим категориям в плане специальной конкретной методологии психологического исследования.

Наиболее отчетливо своеобразие этой позиции выступает в подходе к категории деятельности, в анализе ее объяснительных возможностей. Водораздел между различными пониманиями этой категории он видит в том, что одни советские психологи считают деятельность лишь условием и выражением психического отражения, тогда как другие рассматривают ее как процесс, «несущий в себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и трансформации, которые порождают психику» (т. II, с. 100). К раскрытию значимости такого понимания для преодоления методологических трудностей современной психологии стягивается вся аргументация автора. Ряд психологов (в том числе и автор этих строк) считает, что категория деятельности, будучи общественно-исторической, определяет характер и динамику собственно психических процессов, для исследования которых сложился свой категориальный аппарат. В этом смысле деятельность является однопорядковой с такими категориями, как отражение, общественные отношения и др. Они

 

162

 

выступают в составе психологического познания в качестве непременных, но сами по себе еще не выражают специфики его предмета. Ведь и А.Н. Леонтьев, говоря об этой специфике, использует такие категории, как образ, действие, мотив и др. Речь, как мы полагаем, должна идти о тех инновациях, которые вносят непсихологические категории (отражение, деятельность и др.) в исследование психической реальности, опосредствованное системой отображающих ее собственно психологических категорий. Психологизация же деятельности (столь же опасная, как и ее депсихологизация) ведет к падению детерминистского потенциала этой категории. Одной из причин возникновения подобной ситуации следует считать неразвитость понятий, в которых бы описывалось ее общественно-историческое (непсихологическое) содержание (и способ его структурирования), служащее детерминантой психических процессов. В образовавшийся вакуум хлынули собственно психологические категории. В результате деятельность стала определяться через мотив, а последний — через деятельность. Вся история детерминистской психологии — это история борьбы с версией, согласно которой психическое определяется психическим же. А.Н. Леонтьев в своем анализе предметной деятельности был непримиримым противником такой версии. Но для реализации в уникальной «ткани» психологии деятельностного подхода, во внедрении которого заключается важнейший вклад А.Н. Леонтьева, необходимо четкое разграничение непсихологического и психологического аспектов деятельности, реконструкция каждого в собственной схеме и выяснение детерминационных отношений между ними. Продвижение в этой проблеме, от которого зависит вся дальнейшая судьба «перевода» категории деятельности на язык психологии, требует укрепления междисциплинарных контактов этой науки с другими направлениями, изучающими деятельность в различных сферах культуры (производства, политики, науки, искусства и др.).

Труды А.Н. Леонтьева служат как бы запросом об информации, которую психология могла бы использовать, решая собственные задачи. Ведь именно неспособность других направлений удовлетворить этот запрос вынуждала А.Н. Леонтьева работать «за других», создавать общее учение о деятельности, являющейся системным объектом, который может быть постигнут в его целостности не иначе как усилиями и интеграцией многих наук.

Те, кто расходятся с А.Н. Леонтьевым в трактовке категориального статуса понятия о деятельности, не могут не признать последовательность и глубину его мысли, проникновенность и точность его анализа широкого спектра психологических направлений, его критики «эпистемологических барьеров», возникших в психологии из-за влияния натуралистических и идеалистических концепций.

Особое значение имеет раскрытие автором структуры ждущих своей разработки проблем, не простое указание на их неразрешенность, а выявление контекста, в котором они возникли, и перспектив их разработки. А.Н. Леонтьев справедливо и неоднократно подчеркивает, что будущее психологии зависит от ее способности освоения «межуровневых переходов» — «внутренних отношений, которые связывают психологический уровень с биологическим и социальным» (т. II, с. 299). В этом плане он опять-таки возлагает большие надежды на категорию деятельности. Оправдаются ли они, покажет будущее.

Если же говорить об уже достигнутом в русле психологического анализа деятельности, то следует отметить, что главные результаты получены пока на одном из «переходов» — от социального уровня к психологическому, притом преимущественно там, где эмпирическим референтом служит поведение ребенка. Мы имеем в виду идущее от Л.С. Выготского изучение процесса интериоризации, усвоения индивидом социально заданных знаков, значений, операций, интеллектуальных структур и эталонов. Но уже в пункте перехода «в обратном направлении» — от индивидуального к социальному — картина совсем иная. Правда, А.Н. Леонтьев говорит об экстериоризации как «движении деятельности», равноправной с интериоризацией. Однако мы не найдем здесь объяснения психологических факторов и механизмов этого движения. А ведь именно в этой «зоне» локализуется вся огромная область творчества, превращения значений как «составляющих» индивидуального сознания в значения как элементы коллективного опыта.

Большой заслугой А.Н. Леонтьева является бескомпромиссная — на протяжении десятилетий — борьба с редукционизмом, угрожающим, как он подчеркивал, самому существованию психологической науки. Курсивом он выделяет вывод о том, что «единственной альтернативой редукционизму является диалектический материализм» (т. II, с. 230).

Нельзя рассматривать произведения А.Н. Леонтьева как учебник или как цитатник, откуда выкраиваются определения того, что такое сознание, мотив, действие и т. п. Вклад А.Н. Леонтьева в теоретический фонд советской психологии стал возможен благодаря тому, что, развивая идеи Л.С. Выготского, он вместе с тем обозначал уязвимые точки построений своего учителя, проблемы, требующие движения в новом направлении, неразработанные «поля». Подобно этому успехи последователей А.Н. Леонтьева будут зависеть не от воспроизведения высказанных им мыслей, а от способности, используя его вклад, критически его осмыслить с тем, чтобы продвинуться вперед.

О концепции А.Н. Леонтьева можно сказать теми же словами, какими он сам говорил о концепции Л.С. Выготского: «Мы понимаем эту концепцию не как систему застывших истин, которую остается только принять или отвергнуть, но как первое, может быть еще не совершенное, оформление открываемого ею пути. И если в ходе дальнейшего развития психологической науки многое в ней предстанет в новом свете, многое будет изменено или даже отброшено, то тем яснее выступит то положительное и бесспорное, что составляет ее действительное ядро» (т. I, с. 20—21).