19

 

ВОПРОСЫ ТЕОРИИ И ДИАГНОСТИКИ

ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

 

В. И. СЛОБОДЧИКОВ

 

Фундаментальным условием полноценной диагностики1 является ее содержательно-нерасторжимая, двусторонняя связь с экспериментально-психологическим исследованием (Л. А. Венгер, 1978; Н. И. Непомнящая, 1974; Д. Б. Эльконин, 1980, и др.).

Диагностический эксперимент немыслим вне истории своего происхождения, вне истории превращения исследования психического явления в конструирование метода диагностики, предмета исследования — в предмет диагностики. Только конкретное психологическое исследование может, оказаться первоисточником и принципом организации вполне определённого диагностического эксперимента; в зависимости от фундаментальности первого будет находиться валидность, надежность и практическая эффективность второго.

К сожалению, обычная технология производства диагностических процедур (клинических, тестологических, выявляющих способы деятельности) все еще такова, что самый первый шаг в их конструировании связан либо со случайным подбором каких-либо экспериментальных заданий, имеющих предположительное отношение к диагностируемому свойству, либо с эмпирическим подбором психологических показателей, характеризующих уровень развития этого свойства. В первом случае логический переход от результатов выполнения какого-либо задания к характеристике психологических качеств субъекта в принципе невозможен — для этого нет никаких содержательных оснований; во-втором устанавливаемый «уровень развития» может иметь скорее метафорическую, нежели понятийную интерпретацию, так как сами показатели (и методики их выявляющие) сведены в один набор из разнородных — независимых и частных — эмпирических исследований. А по сути и в том, и в другом случае перед нами лишь феноменологическое описание диагностируемого свойства, может быть, достаточное для узнавания его «облика», но совершенно недостаточное для подлинного понимания его природы. И далеко не случайно, что в многочисленных методических разработках по психологической диагностике, как правило, отсутствует раздел практических рекомендаций для педагогической или вообще компенсаторной коррекции процесса становления каких-либо психологических образований, что сводит к минимуму, в свою очередь, и возможность регуляции процессов психического развития личности.

Таким образом, психологическая диагностика и экспериментальное исследование по сей день находятся в отношениях взаимной ассимиляции — утилитарного заимствования методических средств и фактических данных, хотя их действительная связь может быть обеспечена лишь предметной координацией — на базе единой для них психологической реальности. Другой вопрос — есть ли необходимые, предпосылки для осуществления подобной координации внутри уже существующих типов

 

20

 

экспериментально-психологического исследования; и если есть, то каковы они.

1. Рассмотрим два наиболее характерных (и наиболее распространенных) в этом смысле типа исследований, методические средства которых чаще всего используются в диагностике психического развития, — это тестологические исследования и исследования, выявляющие способы деятельности в экспериментальной ситуации.

Общая стратегия тестологических исследований может быть выражена в нескольких пунктах: некая психическая способность индивида (суммарная оценка интеллекта; творческий потенциал личности; профессиональная пригодность и др.) на уровне здравого смысла характеризуется рядом качественных особенностей, степень выраженности которых количественно оценивается с помощью набора специальных вопросов и задач (тестов), имеющих определенную шкалу значений. Эта шкала разрабатывается заранее на основе массовых обследований, данные которых подвергаются статистическому анализу с целью их стандартизации. В результате мы имеем инструмент (батарею) тестов, позволяющих быстро и в массовом масштабе классифицировать того или иного индивида по заданному параметру.

Такая стратегия базируется на вполне определенных теоретичесских основаниях. Возникнув в недрах дифференциальной психологии в связи с разработкой категории «индивид — личность», тестология с самого начала находилась под влиянием двух идей. Первая из них — это идея Гальтона о множестве исходно простых психических и соматических функций индивида, каждую из которых можно оценивать и измерять независимо. Практически эта идея реализовывалась в так называемых психологических профилях, где на основании общей, меры (баллы, проценты и т. п.) суммировались оценки всех измеряемых функций так, как — по остроумному замечанию Л. С. Выготского — «в голове наивного школьника килограммы складываются с метрами в одну общую сумму» [2; 26].

Вторая, более современная идея, ставшая концентрированным выражением теоретических оснований тестологии, состоит в том, что между различными телесными и психическими свойствами индивида все-таки существует хотя и коррелятивная, но устойчивая связь. Правда, корреляционные зависимости, как известно, неопределенны и беспредметны, но их количественное выражение (высота, сила, теснота и т. п.) можно интерпретировать содержательно. Потребовалось лишь одно небольшое допущение: в системе индивидуальности должны существовать такие инвариантные базальные структуры, которые обусловливают многообразие простых отдельных свойств индивида в стандартных условиях его поведения. Представление о функциональных связях этих свойств в составе более сложного и неизменного целого оказалось возможным блестяще аргументировать с помощью средств вариационной статистики.

В самом деле, наличие устойчивой и тесной связи между несколькими свойствами даже в широком диапазоне реакций индивида с несомненностью указывает на их общий фундаментальный источник. Такой кардинальной независимостью и постоянством обладают лишь структуры определенного типа — природно обусловленные, наследственно фиксированные. Реально так и произошло: с самого начала (а не явно и до сих пор) в основе тестологии лежит представление о спонтанном и натуральном созревании психологических структур (интеллект, способности, креативность и др.), малозависимых от обучения, собственной активности субъекта, его рефлексивного опыта (Бинэ, Клапаред, Векслер, Айзек и др.).

 

21

 

Весьма характерны модельные представления при тестологических исследованиях: большинство психических и соматических свойств индивида являются латентными переменными; сами по себе они не поддаются непосредственному измерению, но степень их проявления в действиях индивида может быть оценена. Система латентных переменных, характеризующих какое-либо сложное психологическое качество, образует его латентную структуру, а количественно выраженная латентная структура может быть представлена в виде факторной матрицы. Постулируется, что латентная структура полностью определима лишь на множестве индивидов, образующих генеральную совокупность, а потому латентная структура отдельного индивида есть случайная реализация общей латентной структуры [10].

Факторная матрица и есть абстрактная модель изучаемого явления, которая с психологической стороны всегда предстает в виде некоего симптомокомплекса. Последний же допускает разнообразную, а чаще произвольную интерпретацию.

Методологический просчет тестологии коренится в наивной надежде на то, что будто с помощью статистики можно восполнить огромные пробелы в теоретической неразработанности проблем психического развития человека; а особенно сейчас — в связи с появлением практических задач организации психологической службы. Как справедливо отмечал Д. Б. Эльконин, тестовых испытаний «может быть достаточно для отбора и селекции, но этого совершенно недостаточно для контроля за развитием и педагогической коррекции» ([11; 138]; выделено автором. — В. С).

В последние десятилетия стали проводиться исследования особого типа, явившиеся своеобразной альтернативой тестологии. Теперь предметом сознательного анализа становится не результативность испытуемого, а сам процесс ее достижения, способ получения результата, механизм реализации решения экспериментальной задачи. «Механизмический» подход (назовем его так) в психологическом исследовании во многом действительно позволил преодолеть «магию чисел» тестологии, как совмещал в себе возможность объективного качественного анализа действий испытуемого в экспериментальной ситуации и доступность их количественной оценке. Однако со временем этот подход стал претендовать не только на выявление способа действий при решении экспериментальной задачи, но и как принцип исследования был распространен на изучение «мышления вообще», «творчества вообще», «интуиции вообще» и т. д. Подход типа «вообще» потребовал абстрагирования от реального предметного содержания сначала экспериментальной задачи, а с момента завоевания доминирующего положения в психологии — и абстрагирования от предметно-содержательной стороны психического.

В исследованиях мышления, например, в качестве исходного теоретического основания постулируется независимость механизма интеллекта от предметно-содержательного состава конкретной деятельности субъекта в экспериментальной ситуации, а соответственно — и всеобщая приложимость «схемы интеллекта» к содержанию любой мыслительной деятельности. Данное теоретическое положение непосредственно реализуется в определенной модели экспериментальной ситуации.

Считается, что мыслительная задача, взятая в психологическом аспекте, есть абстракция. Исследоваться должен абстрактный психологический механизм, а не материал конкретной задачи. Экспериментальная задача должна быть простой, требовать минимум знаний субъекта, нивелировать его прошлый опыт и должна воспроизводить такие ассоциации,

 

22

 

которые максимально просты и сходны у большинства испытуемых [8].

В нескольких пунктах, как хорошо видно, сформулировано принципиальное методологическое требование к типу экспериментальной ситуации (с, таким требованием; по-видимому, согласился бы любой тесто-лог); в соответствии с этим требованием конструируется и класс особых экспериментальных задач: «игра в 5», «магический квадрат», шахматные задачи, головоломки, задачи «на соображение» и т. п2.

Неучет обусловленности процесса мыслительной деятельности ее предметным содержанием порождает ряд серьезных трудностей, неразрешимых при «механизмическом» подходе.

В самом деле, процесс решения экспериментальной задачи — всегда сложная деятельность, выполнение которой определяется многими психологическими факторами. Способы ее осуществления разными испытуемыми (а способы здесь — концентрирование выражение совокупной активности индивида в экспериментальной ситуации) по своей психологической природе многозначны, и расположить их по уровням развития (или типам) механизма деятельности, строго говоря, невозможно. Для этого нет никаких содержательных оснований, потому что именно содержание деятельности испытуемого при данном подходе как раз и абстрагировано.

Весьма показательно, например, когда в одной из квалифицированных работ по вопросам диагностики умственного развития дошкольников отмечается: хотя «способ решения конкретного набора задач еще не есть сам способ умственного действия, но он лежит ближе к. нему, чем результат»; однако «оценка по способу не пригодна для практической (подчеркнуто мною. — В. С.) диагностики умственного развития», так как «нарушения в применении детьми способа носили самый различный характер» [1, 42—43]. Выход один — вернуться к общепринятой оценке по результату, отвечающей требованиям «абсолютной объективности, простоты и однозначности критериев начисления баллов» (там же), а характеристики способа решения диагностических задач использовать в качестве средства подтверждения валидности используемых методик.

Иными словами, характеризуя испытуемого лишь по способу решения экспериментального задания, мы, в сущности, ничего не можем сказать о нем больше того, что такое-то задание он выполняет таким-то способом [6]. А значит, если систематизация «по уровням» эмпирически выявленных способов действия в экспериментальной ситуации все-таки и осуществляется; то, как правило, по неведомым для исследователя основаниям.

Итак, тестологический и «механизмический» подходы в исследовании позволяют получить три специфических «образа» изучаемой реальности: при первом — симптомокомплекс и психологический профиль; при втором — способ действия. Для целого ряда утилитарных задач (оценка, ранжирование, классификация людей и т. п.) этого вполне достаточно; во всяком случае практика отбора в промышленной, военной, спортивной и в некоторых других сферах психологии не испытывает особой нужды в кардинальной перестройке имеющихся систем диагностики.

 

23

 

Их явная неудовлетворительность обнаруживается, когда возникает острая необходимость перехода от диагноза состояний к прогнозу развития. Здесь традиционная диагностика отдельных функций, процессов и частных форм активности субъекта, ограниченная лишь вероятностной констатацией наличных состояний индивида, по сути, не обладает прогностической способностью, предполагающей знание о многомерных, еще только складывающихся жизненных ситуациях. Именно последнее предполагает разработку основ системной диагностики, но для создания ее возможных программ отсутствует, как очевидно, серьезное теоретическое обеспечение.

Существуют ли в арсенале психодиагностики, методические средства для анализа таких сложных задач? На сегодняшний день можно говорить о двух методах реализации целостного подхода в диагностике. Первый из них — комплексный подход, при котором используются различные наборы конкретных методик (тестов), предположительно характеризующих отдельного индивида с точки зрения анатомической, физиологической, ментальной, социокультурной и др. Так как каждый такой набор внутренне не структурирован, а составлен по принципу комплексирования, т. е. случайно, то и получаемые результаты не могут иметь закономерных, однородных связей между собой; восстановление диагностируемой целостности на основе такой «бессвязной связности» носит или интуитивный характер (при клиническом обследовании), или формальный (при факторном анализе). На выходе же получается все тот же, но более объемный симптомокомплекс с неконтролируемой интерпретацией.

Другой метод целостной диагностики может быть назван системноструктурным. Здесь на основе теории и экспериментально-психологических исследований вначале строится модель целого (например, психологическая структура личности, учения и т.д.), внутри которой выделяются стороны, компоненты и подструктуры. Конкретное исследование такого дифференцированного целого приводит к выделению системных показателей его становления; соответственно, преобразование исследовательских методик в диагностические вроде бы позволяет получать данные — одноприродные и друг другу, и самому исходному целому. К сожалению, в известных нам попытках системно-структурного подхода в диагностике не обоснован самый первый шаг — не формулируется принцип включения (или выделения) каких-либо сторон и подсистем в модель целого; без этого шага остается лишь структурно-феноменологический «монтаж» целого, а точнее — все того же, но более рафинированного комплекса случайных частей, что и при первом подходе.

Но кардинальным недостатком (или предрассудком) обоих методов оказывается, на наш взгляд, явно не формулируемая, но очевидно лежащая в их основе предпосылка, что абсолютным носителем (так сказать, онтологическим объектом) модели целого, в конечном счете, является сам непосредственный индивид — начало и предел любых системных представлений. Поэтому системность здесь (и системность диагностики также) всегда в границах «кожного покрова» — либо констелляция индивидуально-психологических особенностей, либо конструкт различных планов (проекций, срезов) субстантивированного индивида; существенно, что впоследствии уже никакие «подключения» его к более широким системам связей не расширят заданных пределов — просто для субстанции нет ничего внешнего, она сама субъект всех своих изменений.

2. Возможно ли более аргументированное и более развернутое теоретическое обеспечение диагностики на основе пусть ограниченных, но

 

24

 

традиционных средств психологического анализа? Да, но сам объект экспериментально-психологического исследования и его стратегия должны быть представлены особым образом. Этот особый подход можно обозначить как категориальный. Само начало его предполагает, во-первых окончательный отказ от постулата иррелевантности механизма деятельности ее предметно-содержательному составу3; во-вторых, от приписывания так называемым психологическим особенностям индивида свойств атрибутивности4.

Основным методом исследования при категориальном подходе является генетико-моделирующий5, когда общетеоретическое предположение о всеобщем генетическом механизме (исходной «клеточке», исходном противоречии) происхождения некоторой сферы субъективной реальности моделируется (с учетом наличных обстоятельств) как реальный процесс ее становления. Особой предпосылкой этого метода служит представление о константности (в сопоставимых с индивидуальной жизнью диапазонах времени) общественно-исторического опыта людей (в устойчивых формах предметности, общения, деятельности), присваивая который человек впервые обретает свою субъективность. Говоря другими словами, «все виды и способы деятельности человека, в том числе и его индивидуальная активность, потребности, стремления, склонности от начала и до конца есть результат присвоения общественно заданных и в определенном смысле нормативных образцов этой деятельности» [4; 38].

Это общеметодологическое положение позволяет действительно выйти за границы телесности отдельного индивида, а значит, позволяет представить любое «индивидуально-психологическое свойство» как деятельностную форму многообразных жизненных отправлений субъекта; теоретически воспроизвести (смоделировать) саму «историю» происхождения каких-либо форм субъективности; практически организовать процесс их становления.

Поэтому при категориальном подходе первый шаг в исследовании конкретного психического явления состоит в предварительном определении той единственной и адекватной формы субъективной деятельности, в которой или впервые порождается это явление (буквально — как схема деятельности), или оказывается средством ее осуществления (как механизм).

Априорное установление формы деятельности в качестве следующего логического хода требует проведения ее анализа как деятельности человеческой (родовой), так как субъективная форма всегда есть свернутая, изначально совместная, коллективно-распределенная деятельность, первично предстающая субъекту в виде некоей относительно устойчивой социальной организованности. Именно здесь происходит «овладение, приобретение, освоение, присвоение вне его (субъекта. — В. С.) лежащей «общественной» природы, опредмеченной в материальной и духовной культуре... Происходит формирование его

 

25

 

собственной деятельности, в частности и ее управляющих механизмов — психики» [4; 38].

Пребывание человека в таких организованностях не может быть полностью описано какой-либо одной (даже ведущей) формой деятельности, еще менее оно может определяться наборами его индивидуально-психологических свойств. Для различных сфер жизнедеятельности человека необходимо предположить различные же типы его практического функционирования, которые, будучи производными от его жизненных обстоятельств, впоследствии консервируют сами эти обстоятельства, обусловливая конечный набор способов поведения в них. Разумеется, последние будут существенно различны для целенаправленно формируемых типов практики (например, в сфере обучения, производства и др.) и для стихийно складывающихся (в ситуациях общения, нерегламентированной деятельности и т. п.).

Тип практики (как система деятельностей, осуществляемых субъектом) ближайшим образом связан с образованием и структурированием опыта субъекта в действительном мире, который в плоскости его самореализации «функционирует как арсенал аккумулированных способностей к последующему эффективному действию» [7; 138]6. Возникая и существуя в процессе приобщения индивида к предметно воплощенной коллективности, опыт всегда есть некоторый итог, квинтэссенция его жизнедеятельности, где помимо всякого сознательного отбора откристаллизованы ее наиболее рациональные и устойчивые моменты. Содержание опыта может непосредственно включаться в текущую жизнедеятельность — вне предварительного осознания и оценки; он сам по себе практичен и фактически достоверен, так как «он с самого начала есть дело, в котором субъект участвовал и которое пережил всем естеством» [там же; 139—140]. Опыт в принципе иррефлексивен, ибо не нуждается в логическом обосновании и прямо сообщает «субъективную прочность, уверенность и отчетливую направленность» любому последующему действию [там же]. Он может быть ригиден, поскольку однажды выработанные схемы деятельности могут — при особых обстоятельствах — терять свой конструктивный смысл. Но он всегда неповторим и уникален, так как «представляет собою интеграцию жизненного пути «этого» конкретного субъекта» [7; 141].

Можно сказать, что опыт — как особая субъективная форма практического освоения мира — в каком-то смысле есть больший «индивид», чем сам индивид; искать последнего в пределах его телесности потому бессмысленно, что он буквально рассредоточен по всей сфере своего деятельного бытия. Поэтому, оказываясь в центре психологического исследования, опыт, может быть впервые, позволяет получить деятельностное (операциональное) описание личности, а не только характеристики натурального объекта с фиксированными свойствами; но также и индивидуально-личностное (ценностное) описание деятельности, а не характеристики бессубъектного функционирования.

Теоретический анализ, субъективной формы деятельности (как опыт практики) ставит вопрос о воспроизведении ее в некоторой модели, в которой в обобщенной форме будут заданы: предметное поле деятельности, функциональные места ее участников, типы их взаимодействия и все теоретически возможные способы движения в этом поле. Такая модель и есть принцип построения конкретно-научного эксперимента — то, что обычно существует под специальным названием метода исследования.

 

26

 

И уже конкретизация полученной модели по предметному содержанию и структуре экспериментальной ситуации может выступить в виде отдельной методики.

Теперь понятно, что выбор экспериментальной задачи вовсе не является начальной точкой исследования; она специально конструируется, моделируя основные моменты исходной деятельности. В этом пункте главный просчет «механизмического» подхода: феноменологическое описание внешне наблюдаемых действий и поведения испытуемого в экспериментальной ситуации (и даже в целом классе таких ситуаций) вообще не может определить его реальную деятельность, а значит, не может содержательно определить и сам способ его действия. Вне категориального анализа установленной формы субъективной деятельности нет ни психологической задачи (мы не знаем, какую задачу для себя на самом деле решает испытуемый), ни процедур ее решения (мы не знаем, что он делает на самом деле), т. е. фактически не знаем, к какой сфере его индивидуального опыта мы обращаемся в своем исследовании. В этом случае если и можно построить «абстрактный психологический механизм», то понять его нисколько не легче, чем до начала исследования.

Если схематизировать логику развертывания исследовательского процесса при категориальном подходе, то можно сформулировать ряд требований по конструированию отдельных экспериментально-диагностических ситуаций.

1. Предварительное установление реальной деятельности субъекта, порождающей или реализующей диагностируемое свойство.

2. Теоретический (категориальный) анализ данной деятельности в ее всеобщей форме.

3. Построение теоретической модели деятельности, которая есть метод построения диагностического эксперимента.

4. Определение конкретной формы диагностической ситуации.

Здесь пункт 4 есть некоторый «тест» как средство фиксации диагностируемого свойства, а пункты 1—4 есть система категорий как средство понимания этого свойства. Таким образом, категориальный подход в психологическом исследовании обеспечивает методологическую основу и в построении стратегии самого исследования, и в определении схем интерпретации его результатов.

Конечно, предлагаемая программа относительно завершенного цикла «исследования — диагностики» в таком виде еще слишком абстрактна, но ее реализация позволит в значительной степени рационализировать уже сложившиеся процедуры диагностической работы. При систематическом исследовании сфер жизнедеятельности человека (их типизация — особая задача) возможно содержательно, а не только формально-статистически диагностировать временные интервалы (эпохи, периоды и т. п.) наибольшей устойчивости способов поведения, прогнозировать их вариативность и определять фундаментальные условия смены типа практик.

Важно, что с этой точки зрения традиционные диагностические средства могут быть рассмотрены — в своей обратной развертке — как все большая детализация и конкретизация всего процесса диагностической работы, как уровни, такой работы, позволяющей в зависимости от социального заказа давать заключения о типе практики субъекта, формах его деятельности, симптомокомплексе ее механизмов и психологических профилях развития. Понятно, что последние два уровня работы, в отличие от Традиционной диагностики, будут наиболее информативны.

 

27

 

В конечном счете только реализация спирального движения процесса «исследования — диагностики» — с учетом принципов организации исследования и уровней диагностической работы (со своими задачами, средствами и результатами на каждом из них) — может служить подлинным обеспечением системной научно-практической программы диагностической службы7.

3. Таким образом, традиционные формы психологического исследования и базирующиеся на них типы диагностических процедур были связаны (а во многом и сейчас еще связаны) с поиском основных закономерностей в границах отдельного индивида (в границах натурально понятой индивидуальной жизни). Однако, как, очевидно, в этих пределах возможна фиксация лишь феноменов психики, не объяснимых «из самих себя», а потому объявляемых, как правило, эпифеноменами.

Более высокой объяснительной способностью обладает культурно-историческая позиция (категориальный подход) в понимании психических явлений, которая показывает, что субъект (как самодеятельный индивид) представлен не только в психике; наибольшую полноту представительства он имеет скорее в деятельности, где с ее инструментами, предметными воплощениями и т. д., т. е. со своим «неорганическим телом» (опытом), он составляет единое целое. Иными словами, категориальный подход выводит психологическое исследование из границ «органического тела» в сферу общественно-исторического опыта (в форме различных социальных организованностей), осваивая который индивид и вырабатывает «психику» — как механизм управления своей деятельностью в этих организованностях.

При всей продуктивности указанного подхода здесь сохраняется методически трудно устранимая опасность подмены законов действительного становления субъективных форм деятельности законами непосредственного функционирования отложившихся и застывших структур индивидуального или социально организованного опыта8. В силу того что в составе текущей деятельности «опыт образует слой прошлого, актуализированный в настоящем для выполнения целей, ориентированных в будущее» [7; 243], существует соблазн ограничиться этой «горизонтальной» составляющей развития. Между тем как полная реализация подобной линейной перспективы означала бы окончательное устранение из природы субъекта всей спонтанности действования и свободы, сведение их к причинности и необходимости, редукцию Субъективности как исходного пункта деятельности к предпосылкам — продуктивным реализациям, структурно закрепленным в опыте9.

Однако опыт, являясь наличной определенностью самого субъекта, каков он есть вместе со своим прошлым, «в такой же мере есть прошлое дело субъекта, от которого последний себя отличает как существующий сейчас» [7; 139]. И возможность подобного отличия, или,

 

28

 

говоря словами Гегеля, освобождения себя в отношении самого себя, связана с такими сферами в системе общественной жизнедеятельности, где само существование человека как сознательного существа может быть обеспечено лишь особыми процессами конструктивного преобразования отложившегося опыта — порождения беспрецедентного опыта. Важнейшей из таких сфер является интимно-личностное («я — ты») общение двух и более субъектов. Именно здесь возможен кардинальный — рефлексивный («вертикальный») — выход из «здесь и теперь» моего опыта, возможно творение таких обстоятельств собственной жизнедеятельности, в которых, в принципе, невозможно лишь деятельное функционирование, но крайне необходима полнота присутствия. Общение как источник (буквально — орган) подлинной субъективности впоследствии может предметно закрепляться и транслироваться средствами деятельности.

В данном контексте можно было бы говорить о диагностике, основывающейся на особом методе исследования — конструктивно-преобразующем, когда в определенных условиях субъект с необходимостью должен преобразовать уже сложившийся опыт (уходящий корнями в повторяющиеся, устойчивые моменты деятельности) с тем, чтобы впервые обнаружить новую реальность, в конструировании которой он должен соучаствовать. Поэтому диагностика условий (внутренних и внешних), способствующих или препятствующих открытию такой реальности, примет формы и способы, фундаментально отличные от ныне существующих. Она была бы связана главным образом со становящимся — рефлексивным — опытом (опытом трансцендирования) как подлинной «стихией», в которой зарождается и эволюционирует субъективность. Однако это особая и более глубокая тема разговора.

 

1.       Венгер Л. А., Холмовская В. В. Разработка и опытная проверка методов диагностики уровня умственного развития дошкольников. — В кн.: Диагностика умственного развития дошкольников. М., 1978, с. 32—54.

2.       Выготский Л. С. Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства. — М., 1936. — 78 с.

3.       Гуревич К. М. Проблема общего и дифференциального в психологической диагностике. — В кн.: О диагностике психического развития личности. Таллин, 1974, с. 5—20.

4.       Давыдов В. В. Соотношение понятий «формирование» и «развитие» психики.— В кн.: Обучение и развитие. Материалы к симпозиуму. М., 1966, с. 35—51.

5.       Давыдов В. В. Виды обобщения в обучении. — М., 1972, — 420 с.

6.       Непомнящая Н. И., Богоявленская Д. Б. Некоторые проблемы конструирования диагностических методик. — В кн.: О диагностике Психического развития личности. Таллин, 1974, с. 83—99.

7.       Иванов В. П. Человеческая деятельность — познание — искусство. –– Киев, 1977.—250 с.

8.       Пономарев Я. А. Психология творческого мышления. — М., 1960.— 305 с.

9.       Рубинштейн, С. Л. Проблема способностей и вопросы психологической теории. — В кн.: Проблемы общей психологии. М., 1976, с. 219—234.

10.    Суходольский Г. В. Основы математической статистики для психологов. — Л., 1972—429 с.

11.    Эльконин Д. Б. К проблемам контроля возрастной динамики психического развития детей. — В кн.: О диагностике психического развития личности. Таллин, 1974, с. 129—144.

12.    Ярошевский М. Г. О трех способах интерпретации научного творчества.— В кн.: Научное творчество / Под ред. С. М. Микулинского, М. Г. Ярошевского. М., 1969, с. 95—142.