Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

47

 

ПСИХОЛОГИЯ ПОЛОВЫХ РАЗЛИЧИЙ

 

И. С. КОН

 

Посвящается памяти Б. Г. Ананьева

 

Общеизвестно, что половой диморфизм относится к числу фундаментальных, постоянных характеристик человеческого онтогенеза [1], а половое разделение труда в той или иной форме существует в любом человеческом обществе. Проблема соотношения и изменения традиционных стилей жизни и психических свойств мужчин и женщин в эпоху НТР вызывает жаркие споры на страницах газет и научно-популярных изданий, причем она имеет вполне реальное практическое значение. Однако за исключением работ Б. Г. Ананьева и некоторых его учеников, проблемы психологии половых различий и половой дифференциации не нашли достаточного отражения в отечественной психологии. Тогда как исследователям, занимающимся вопросами формирования личности, необходимо иметь в виду, что все или почти все онтогенетические характеристики являются не просто возрастными, но половозрастными, а самая первая категория, в которой ребенок осмысливает собственное «я», — это половая принадлежность.

Психологическая наука в целом, оставляя возможность отдельному исследователю в рамках своей специальной темы абстрагироваться от половой принадлежности, образования и содержания деятельности своих испытуемых и т. п., не может полностью игнорировать такое фундаментальное биосоциальное свойство, как пол. Его теоретическая недооценка практически оборачивается тем, что традиционно мужские свойства и образцы поведения невольно принимаются и выдаются за универсальные (очень многие психологические и психиатрические опросники и схемы имеют откровенно маскулинные акценты, особенно когда речь идет о подростках), что мешает пониманию специфических проблем женской половины человечества и противоречит принципу равенства полов, которое утверждает социалистическое общество. Отставание психологии пола серьезно тормозит развитие всех других наук, так или иначе связанных с изучением пола и сексуальности, будь то социология, эволюционная биология, нейроэндокринология или сексопатология.

В данной статье, не претендующей на исчерпывающую полноту, ставятся некоторые теоретико-методологические проблемы, связанные с изучением психологии половой дифференциации и половых различий.

 

1. ПОЛОВАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛОВОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

 

Вопреки житейским представлениям, что половая принадлежность индивида «дана» ему чисто биологически, половая идентичность, т. е. осознанная принадлежность к определенному полу, — результат сложного биосоциального процесса, соединяющего онтогенез, половую социализацию

 

48

 

и развитие самосознания [7], [9], [21]. Процесс этот, начинающийся с момента оплодотворения яйцеклетки, разделяется на ряд последовательных стадий, каждая из которых выполняет свои специфические задачи, причем результаты таких критических периодов принципиально необратимы [3], [4], [6], [20], [21]. Основные этапы и компоненты половой дифференциации представлены ведущим американским сексологом Д. Мани [20] в следующей схеме (см. рисунок).

 

 

Первичное звено этого длинного эволюционного ряда — хромосомный или генетический пол, определяющий будущую генетическую программу организма, в частности дифференциацию его половых желез. Первоначальные зародышевые гонады не дифференцированы по полу. Но затем Н—У антиген (открыт в 1976 г.), характерный только для мужских клеток и делающий их гистологически несовместимыми с иммунологической системой женского организма [20], программирует превращение зачаточных гонад мужского плода в семенники, которые вскоре начинают продуцировать мужские гормоны (андрогены). Гормональный пол зародыша определяет дифференциацию внутренних репродуктивных органов (внутренний морфологический пол) и наружных гениталий (внешний морфологический пол или генитальная внешность), а также особых нервных механизмов так называемых «половых центров», которые в дальнейшем регулируют полодиморфическое, маскулинное или фемининное поведение особи [3], [20], [21], [28]. Следует отметить, что при отсутствии или недостатке в соответствующий критический период зародышевых андрогенов половая дифференциация автоматически, независимо от хромосомного пола, происходит по женскому типу (принцип маскулинной аддитивности, по Мани). Гипоталамус, где расположены половые центры, не только дифференцируется под влиянием зародышевых гормонов, но и сам является психоэндокринным органом; его пренатальная программа, ориентированная на мужское или женское поведение, определяет характер его реакции на половые гормоны пубертатного периода, а эта реакция, в свою очередь, вызывает полодиморфическое поведение.

В постнатальном онтогенезе биологические факторы половой дифференциации дополняются социальными. Генитальная внешность задает определенную программу взрослым, детерминируя определение акушерского (или паспортного) пола новорожденного, что, в свою очередь, сигнализирует, в духе какой половой роли, мужской или женской, он должен воспитываться (пол воспитания). Эта половая социализация, обучение ребенка половой роли, всегда производна от норм и обычаев соответствующего общества, культуры.

Сюда входят прежде всего система дифференциации половых ролей, т. е. половое разделение труда, специфические полоролевые предписания,

 

49

 

права и обязанности мужчин и женщин, и связанная с ней система стереотипов маскулинности и фемининности, т. е. представления о том, какими являются или должны быть мужчины и женщины. Тем и другим определяются принятые в обществе нормы сексуального поведения (половая мораль, сексуальные ритуалы, копулятивная техника). Эта сложная система норм и отношений институционализируется в брачно-семейных и других институтах, посредством которых общество регулирует половую жизнь и воспроизводство населения, и обобщается и легитимируется в религиозно-идеологических системах полового и сексуального символизма. Все это вместе взятое определяет тип половой социализации, объектом которой становится новорожденный, преломляясь, конечно, сквозь призму индивидуальных особенностей самого ребенка и его окружения.

Таким образом, психосексуальное развитие ребенка, с лежащей в его основе генетической программой, и предусмотренная культурой половая социализация всегда действуют и должны рассматриваться совместно, причем не вообще, а с учетом того, как они преломляются в половом самосознании индивида.

Первичная половая идентичность, т. е. знание своей половой принадлежности, складывается обычно уже к 1,5 годам и является наиболее устойчивым, стержневым элементом самосознания. С возрастом объем и содержание этой идентичности меняются, причем это часто связано с умственным и социальным развитием ребенка. Двухлетний ребенок знает свой пол, но еще не умеет обосновать эту атрибуцию. К 3—4 годам ребенок ясно различает пол окружающих его людей (разная реактивность на мужчин и женщин наблюдается уже у 7—8-месячных младенцев и даже раньше [6]), но часто ассоциирует его со случайными внешними признаками, вроде одежды, и допускает принципиальную обратимость, возможность изменения пола (хотя в действительности изменение половой идентичности ребенка в этом возрасте уже весьма сложно). В 6—7 лет ребенок окончательно осознает необратимость половой принадлежности, причем это совпадает с бурным усилением половой дифференциации деятельности и установок; мальчики и девочки по собственной инициативе выбирают разные игры и партнеров в них, у них проявляются разные интересы, стиль поведения и т. д.; стихийная половая сегрегация (однополые компании) способствует кристаллизации и осознанию половых различий.

Половая идентичность основывается, с одной стороны, на соматических признаках (образ тела), а с другой — на поведенческих и характерологических свойствах, оцениваемых по степени их соответствия или несоответствия нормативному стереотипу маскулинности или фемининности. Причем, как и все прочие самооценки, они во многом производны от оценки ребенка окружающими. Все эти характеристики многомерны и зачастую неоднозначны. Уже у дошкольников часто возникает проблема соотношения полоролевых ориентации ребенка, т. е. оценки им степени своей маскулинности — фемининности, и его полоролевых предпочтений, которые выясняются путем ответов на вопрос «Кем бы ты предпочел быть — мальчиком или девочкой?» и экспериментов, когда ребенок вынужден выбирать между мужским и женским образцом или ролью.

Хотя известно, что полоролевые предписания и ожидания и связанная с ними оценка маскулинности (фемининности) ребенка являются важным фактором его психосексуального развития, психология половой дифференциации изучена слабо. Здесь существуют три альтернативные теории.

Теория идентификации, уходящая корнями в психоанализ, подчеркивает роль эмоций и подражания, полагая, что ребенок бессознательно

 

50

 

имитирует поведение представителей своего пола, прежде всего — родителей, место которых он хочет занять [26]. Теория половой типизации (sex Typing), опирающаяся на теорию социального научения [18; 19], придает решающее значение механизмам подкрепления: родители и другие люди поощряют мальчиков за поведение, которое принято считать мальчишеским, и осуждают их, когда они ведут себя «женственно»; девочки же получают положительное подкрепление за фемининное поведение и отрицательное — за маскулинное. Как пишет У. Мишел, «половая типизация — это процесс, посредством которого индивид приобретает полодиморфические образцы поведения: сначала он учится различать образцы поведения, дифференцируемые по полу, затем обобщать этот частный опыт на новые ситуации и, наконец, выполнять соответствующие правила» [18; 57]. Теория самокатегоризации, опирающаяся на когнитивно-генетическую теорию, подчеркивает познавательную сторону этого процесса: ребенок сначала усваивает половую идентичность, определяя себя в качестве «мальчика» или «девочки», а затем старается сообразовать свое поведение с тем, что кажется ему соответствующим такому определению. В свете теории половой типизации ребенок мог бы сказать: «Я хочу поощрения, меня поощряют, когда я делаю «мальчиковые» вещи, поэтому я хочу быть мальчиком», а в свете теории самокатегоризации: «Я мальчик, поэтому я хочу делать «мальчиковые» вещи, и возможность делать их меня вознаграждает» [13; 89].

Хотя каждая из этих теорий содержит какую-то долю истины, ни одна не объясняет всех известных фактов [17], [23]. Главное возражение против теории идентификации — неопределенность ее основного понятия, обозначающего и уподобление себя другому, и подражание, и отождествление с другим. Но защитная идентификация мальчика с отцом из страха перед ним (фрейдовский эдипов комплекс) имеет мало общего с подражанием, основанным на любви; подражание свойствам конкретного индивида нередко смешивают с усвоением его социальной роли (отец как властная фигура); фактически образцом для мальчика часто служит не отец, а какой-то другой мужчина; кроме того, поведение детей далеко не всегда повторяет поведение их взрослых моделей, например однополые мальчишеские группы возникают явно не оттого, что мальчики видят, как их отцы избегают женского общества. Теорию половой типизации упрекают в механистичности, ребенок выступает в ней скорее как объект, чем как субъект социализации; с этих позиций трудно объяснить появление многочисленных, не зависящих от характера воспитания, индивидуальных вариаций и отклонений от половых стереотипов; кроме того, многие стереотипные мальчишеские и девчоночьи реакции вообще складываются стихийно, независимо от обучения и поощрения. Теория самокатегоризации в известной мере синтезирует оба подхода, предполагая, что представления ребенка о соответствующем его полу поведении зависят как от его собственных наблюдений за поведением мужчин и женщин, служащих ему образцами, так и от одобрения или неодобрения, вызываемого такими его поступками у окружающих. Однако трудность этой теории в том, что полоролевая дифференциация поведения у детей начинается гораздо раньше, чем складывается устойчивая половая идентичность.

Возможно, что эти теории нужно рассматривать не как альтернативные, а как взаимодополнительные, описывающие один и тот же процесс с разных точек зрения (теория половой типизации — с точки зрения воспитателей, теория самокатегоризации — с точки зрения ребенка), или подчеркивающие аспекты, имеющие неодинаковое значение на разных стадиях психосексуального развития [23].

Исключительно важным универсальным агентом половой социализации является общество сверстников как своего, так и противоположного

 

51

 

пола. Оценивая телосложение и поведение ребенка в свете своих, гораздо более жестких, чем у взрослых, критериев маскулинности — фемининности, сверстники тем самым подтверждают, укрепляют или, наоборот, ставят под вопрос его половую идентичность и полоролевые ориентации. Особенно остро стоит эта проблема у мальчиков, у которых полоролевые нормативы и ожидания исключительно жестки и завышены. Объясняется ли это тем, что маскулинные черты традиционно ценятся выше фемининных, или же общебиологической закономерностью,, согласно которой на всех уровнях половой дифференциации формирование мужского начала требует больших усилий, чем женского, и что природа делает здесь больше ошибок [20], — вопрос открытый. Сверстники также являются главным посредником в приобщении ребенка к принятой в обществе, но скрываемой от детей системе сексуального символизма. Отсутствие общения со сверстниками, особенно в предподростковом и подростковом возрасте, может существенно затормозить психосексуальное развитие ребенка, оставив его неподготовленным к сложным переживаниям пубертата, когда проблема половой идентичности встает снова и с особой остротой, опять-таки в результате совместного действия биологических и социальных факторов.

Гормональные сдвиги (пубертатные гормоны) вызывают изменения в строении тела (пубертатная морфология) и новые сексуальные переживания (пубертатный эротизм). Неравномерность физического, гормонального и психосоциального развития побуждает подростка заново осмысливать и оценивать свою половую идентичность (сексуальную роль) во всех ее соматических, психических и поведенческих проявлениях. У многих эта задача отягощается проблемами физиологического (подростковая гинекомастия, гирсутизм, преждевременное или слишком позднее созревание) и психологического (синдром дисморфофобии) характера. Хотя течение пубертата зависит от половой конституции индивида и даже служит ее индикатором, гормональные процессы, сексуально-эротические переживания и связанное с ними поведение (мастурбация, генитальные игры, сексуальное экспериментирование) и эмоционально-романтические привязанности и влюбленности протекают в значительной мере автономно, гетерохронно, соотношение их у разных людей различно. Пубертатный период является критическим прежде всего в том плане, что теперь в полной мере обнаруживается и закрепляется уже не только половая, но и сексуальная идентичность, психосексуальная направленность личности.

Кроме данных психологии развития для понимания становления половой идентичности исключительно важна клиника интерсексуальных состояний, т. е. неопределенности, рассогласованности разных компонентов пола, как на анатомо-физиологическом уровне (гермафродитизм), так и в особенности между отдельными звеньями биологического пола и половым самосознанием (транссексуализм). Как свидетельствуют новейшие исследования [2], [20], [21], при несовпадении биологических и социокультурных (пол воспитания) детерминант пола конечный результат, т. е. половая идентичность субъекта, практически непредсказуем. Можно лишь пожалеть, что эти клинические данные, имеющие громадное общепсихологическое значение, — смена пола дает уникальную возможность проследить глубинные механизмы формирования самосознания, — не привлекли внимания наших психологов, вынуждая психиатров и эндокринологов обходиться собственными силами.

 

2. ПОЛОВЫЕ РОЛИ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗЛИЧИЯ

 

Анализ процесса половой дифференциации вплотную подводит нас к проблеме психологических различий между полами. Здесь возникает сразу три круга вопросов: 1) Какие психологические различия между

 

52

 

полами установлены строго научно, в отличие от ходячих мнений и стереотипов массового сознания? 2) Какова степень этих различий, насколько жестко разграничиваются мужские и женские качества? 3) Какова природа этих различий, являются ли они универсально-биологическими или отражают исторически преходящие формы полового разделения труда?

Наличие существенных психологических различий между мужчинами и женщинами само по себе ни у кого не вызывает сомнений. Однако эмпирические данные на этот счет, несмотря на огромное число исследований, недостаточны и часто противоречивы.

Э. Маккоби и К. Джеклин [17] критически проанализировали и обобщили большинство американских и западноевропейских исследований о половых особенностях восприятия, обучаемости, памяти, интеллекта, когнитивного стиля, мотивации, самосознания, темперамента, уровня активности и эмоциональности, общительности, доминантности и т. д., опубликованных до 1973 г. Достоверно установленных фактов оказалось даже меньше, чем принято было думать. По мнению Маккоби и Джеклин, твердо установлено, что девочки превосходят мальчиков в вербальных способностях; мальчики сильнее девочек в визуально-пространственных способностях; у мальчиков выше математические способности; мужчины более агрессивны.

Напротив, мнения, что девочки «социальнее» и более внушаемы, чем мальчики; у девочек ниже уровень самоуважения; девочки лучше справляются с простыми, рутинными задачами, тогда как мальчики — с более сложными познавательными процессами, овладение которыми предполагает преодоление ранее усвоенных реакций, мужской когнитивный стиль более «аналитичен», чем женский; на девочек больше влияет наследственность, а на мальчиков — среда; у девочек слабо развита потребность в достижении; у девочек больше развито слуховое, а у мальчиков — зрительное восприятие,— кажутся необоснованными.

Наконец, широкий круг вопросов остается открытым, так как данных мало или они противоречивы. Это касается: тактильной чувствительности; страха и тревожности; общего уровня активности; соревновательности; доминантности; послушности и заботливости.

Возможно, что скептические выводы Маккоби и Джеклин отчасти обусловлены их чрезмерной методологической придирчивостью. Кроме того, то, что психология не подтвердила валидности того или иного суждения, еще не доказывает его ложности. Половые различия охватывают очень широкий круг свойств и отношений. Здесь есть определенные транскультурные, даже межвидовые филогенетические константы. Такова, например, большая агрессивность мужчин и ассоциация маскулинной копулятивной позы с доминантной, а фемининной — с подчиненной позицией. Универсальным биологическим фактом можно считать зависимость женской психики от менструального цикла (хотя ее часто преувеличивают).

Межкультурной валидностью, по-видимому, обладает различение мужского стиля жизни как более предметного и инструментального от более эмоционально-экспрессивного женского стиля; это связано с особыми функциями женщины-матери и так или иначе преломляется в направленности интересов и деятельности, соотношении семейных и внесемейных ролей и т. д. и т. п. Но эти, так сказать, эволюционные универсалии существуют не сами по себе, а в исторически конкретной системе общественных отношений.

Исследователь психологии половых различий часто испытывает соблазн дедуцировать эмпирически наблюдаемые факты (или то, что мы принимаем за таковые) из общих принципов биологического полового диморфизма. Но половой диморфизм неодинаково проявляется у

 

53

 

разных видов, причем варьирует не только степень различий между самцами и самками, но и сам характер таких различий. Кроме того, при изучении половой дифференциации у человека нельзя не учитывать социально-исторических факторов, таких, как половое разделение труда, которое далеко не одинаково в разных обществах, а от этого непосредственно зависят и полоролевые предписания, и стиль жизни, и психологические особенности мужчин и женщин. Сведение всех этих условий к биологии было бы недопустимым упрощенчеством.

Наконец, как ни глубоко простирается власть полового диморфизма, далеко не все свойства индивида, а тем более личности дифференцируются на «мужские» и «женские» по принципу или—или. Один и тот же нормальный индивид не может одновременно обладать и мужскими, и женскими гениталиями, гермафродитизм — всегда патология. Но один и тот же мозг содержит в себе потенциальные возможности программирования поведения как по мужскому, так и по женскому типу, которые актуализируются в процессе индивидуального развития, в зависимости от ряда условий [3], [20], [28]. Организмы не только делятся на мужские и женские, но всякая мужская особь содержит некоторое фемининное, а женская особь — маскулинное начало. Поэтому нейрофизиологи подчеркивают условность самого понятия «половых центров», которые функционируют в пределах единой нервной системы, обеспечивающей широкую вариабельность и разнообразие индивидуального поведения [28].

Та же диалектика наблюдается и в культурологии. С одной стороны, налицо многочисленные факты о принципиальной асимметрии знаковых систем, аналогичной асимметрии полушарий головного мозга, причем уже в древнейших мифологиях и обрядах правая сторона ассоциировалась с мужским, а левая — с женским началом [5]. Но наряду с такой оппозицией и дихотомизацией полов древние мифологические системы широко оперируют бисексуальными образами, персонифицирующими соединение мужского и женского начала как преодоление односторонности обоих. Да и на нормативном уровне издавна шел спор, считать ли более желательной поляризацию мужского и женского начала, при максимальном совпадении индивидуальных качеств с соответствующим культурным стереотипом (сильный, грубый, энергичный мужчина и слабая, нежная, пассивная женщина), или, напротив, их преодоление и сочетание в одном лице (сильный, но одновременно мягкий мужчина и нежная, но вместе с тем самостоятельная женщина)? Причем на более высоких уровнях развития культуры и философской рефлексии предпочтение обычно отдается второй модели, сулящей большую степень взаимопонимания полов, тогда как в первом случае их отношения мыслятся как иерархические, основанные на господстве и подчинении.

Если рассматривать этот вопрос исторически, нельзя не заметить, что традиционная система дифференциации половых ролей и связанных с ними стереотипов маскулинности — фемининности отличалась следующими характерными чертами: 1) мужские и женские виды деятельности и личные качества различались очень резко и казались полярными; 2) эти различия освящались религией или ссылками на природу и представлялись ненарушимыми; 3) мужские и женские функции были не просто взаимодополнительными, но и иерархическими — женщине отводилась зависимая, подчиненная роль, так что даже идеальный образ женщины конструировался с точки зрения мужских интересов.

Сегодня положение радикально изменилось. Половое разделение труда потеряло былую жесткость, количество исключительно мужских и исключительно женских занятий резко уменьшилось, а взаимоотношения

 

54

 

мужчин и женщин в семье и на производстве стали в принципе равноправными. Очень многие социальные роли и занятия вообще не разделяются на «мужские» и «женские». Совместное обучение и общая трудовая деятельность мужчин и женщин в известной мере нивелирует также традиционные различия в их нормах поведения и психологии. Психологические исследования показывают, в частности, что женщины, занятые преимущественно «мужскими» профессиями, обнаруживают и более маскулинный стиль мышления и черты характера (хотя остается открытым вопрос, выбирается ли род занятий в соответствии с индивидуальными свойствами, или же последние формируются под влиянием деятельности. Происходит, конечно, и то и другое, но в каком соотношении?).

Эти необратимые и в целом прогрессивные социальные сдвиги вызывают перемены и в культурных стереотипах маскулинности—фемининности, которые стали сегодня менее отчетливыми и полярными. Некоторая неопределенность ролевых ожиданий (женщина ждет от мужчины рыцарского отношения в быту и в то же время не без успеха соперничает с ним на работе) вызывает у многих людей психологический дискомфорт и тревогу. Одни говорят об опасности феминизации мужчин, другие — от угрозе маскулинизации женщин. Фактически же происходит лишь ломка традиционной системы половых ролей и соответствующих ей культурных стереотипов [8].

Идеалы маскулинности и фемининности сегодня, как никогда, противоречивы. Во-первых, традиционные черты в них переплетаются с современными. Во-вторых, они значительно полнее, чем раньше, учитывают многообразие индивидуальных вариаций. В-третьих, и это особенно важно, они отражают не только мужскую, но и женскую точку зрения. Согласно идеалу «вечной женственности» буржуазной морали XIX в., женщина должна быть нежной, красивой, мягкой, ласковой, но в то же время пассивной и зависимой, позволяя мужчине чувствовать себя по отношению к ней сильным и энергичным. Эти качества и сегодня высоко ценятся, составляя ядро мужского понимания женственности. Но в женском самосознании появились также новые черты: чтобы быть с мужчиной на равных, женщина должна быть умной, энергичной, предприимчивой, т. е. обладать некоторыми свойствами, которые раньше составляли монополию мужчин (только в принципе).

Неоднозначен и образ мужчины. Раньше ему предписывалось быть сильным, смелым, агрессивным, выносливым, энергичным, но не особенно чувствительным (другое дело — проявление «сильных» чувств, вроде гнева). Эти качества и сегодня очень важны. Для мальчика-подростка важнейшие показатели маскулинности — высокий рост и физическая сила; позже на первый план выступает сила воли, а затем — интеллект, обеспечивающий успех в жизни. В подростковом и юношеском, возрасте соответствующие нормативные представления особенно жестки и стереотипны; желая утвердиться в своей мужской роли, мальчик всячески подчеркивает свое отличие от женщин, стараясь преодолеть все, что может быть воспринято как проявление женственности. У взрослых эта поляризация ослабевает. Мужчина начинает ценить в себе и других такие тонкие качества, как терпимость, способность понять другого, эмоциональную отзывчивость, которые раньше казались ему признаками слабости. Но эти качества весьма трудно совместить с несдержанностью и грубостью. Иначе говоря, нормативные наборы социально-положительных черт мужчины и женщины перестают казаться полярными, взаимоисключающими и открывается возможность самых разнообразных индивидуальных их сочетаний. Человек, привыкший ориентироваться на однозначную, жесткую норму, в этих условиях чувствует себя неуютно.

 

55

 

Отсюда — переориентация теоретической психологии. Первоначально понятия маскулинности и фемининности конструировались строго дихотомически, альтернативно, а всякое отступление от норматива воспринималось как патология или шаг в направлении к ней (ученая женщина — «синий чулок» и т. п.). Затем жесткий нормативизм уступил место идее континуума маскулинно-фемининных свойств. На основе этой идеи западные психологи в 1930—1970-х гг. сконструировали несколько специальных шкал для измерения маскулинности—фемининности умственных способностей, эмоций, интересов и т. д. (тест Термана— Майлз, шкала М—Ф MMPI, шкала маскулинности Гилфорда и др.). Эти шкалы предполагают, что индивиды могут в пределах какой-то нормы различаться по степени М и Ф. Однако свойства М—Ф представлялись при этом альтернативными, взаимоисключающими: высокая М должна коррелировать с низкой Ф, и обратно, причем для мужчины нормативна, желательна высокая М, а для женщины — Ф. Вскоре, однако, выяснилось, что далеко не все психические качества поляризуются на «мужские» и «женские». Кроме того, разные шкалы (интеллекта, эмоций, интересов и т. д.) в принципе не совпадают друг с другом — индивид, имеющий высокую М по одним показателям, может быть весьма фемининным в других отношениях. Например, соревновательные виды спорта издавна считались мужскими. Женщины-спортсменки обычно обнаруживали низкие показатели по традиционным измерениям фемининности, и ученые были склонны считать их характер скорее маскулинным. В ряде случаев это подкреплялось эндокринологически. Однако недавнее исследование группы канадских теннисисток и гандболисток и сравнение их со спортсменами-мужчинами выявило ложность этого представления. Оказалось, что эти девушки прекрасно сочетают целый ряд маскулинных качеств (соревновательность, упорство, бескомпромиссность и т. п.) с высоким уровнем фемининности [24].

Новые, более совершенные тесты рассматривают М и Ф уже не как альтернативы, а как независимые, автономные измерения. Сравнение показателей одного и того же индивида по шкалам М и Ф позволяет вычислить степень его психологической андрогинии; андрогинными считаются индивиды, обладающие одновременно фемининными и маскулинными чертами, что позволяет им менее жестко придерживаться полоролевых норм, свободнее переходить от традиционно женских занятий к мужским и т. д. При этом выяснилось, что максимальное соответствие установок и реакций полоролевому стереотипу, т. е. высокая М у мужчин и высокая Ф у женщин, отнюдь не является гарантией психического благополучия. Высокая Ф у женщин часто коррелирует с повышенной тревожностью и пониженным самоуважением [17]; эти черты тоже входят в набор фемининности. Высокомаскулинные мальчики-подростки чувствовали большую уверенность в себе и удовлетворенность своим положением среди сверстников, но после 30 лет эти мужчины оказались более тревожными, менее уверенными в себе и менее способными к лидерству [22]. Высокофемининные женщины и высокомаскулинные мужчины хуже справляются с деятельностью, не совпадающей с традиционными нормами полоролевой дифференциации [10]. Дети, поведение которых строже всего соответствует требованиям их половой роли, часто отличаются более низким интеллектом и меньшими творческими способностями. Напротив, индивиды, относительно свободные от жесткой половой типизации, обладают более богатым поведенческим репертуаром и психологически более благополучны [14], [15], [16].

Эти данные, конечно, не следует абсолютизировать. Не говоря уже о неудачности понятия андрогинии, невольно ассоциирующегося с сексопатологией или отсутствием всякой половой дифференциации, сами

 

56

 

шкалы М/Ф неоднозначны. Одни исследователи измеряют интересы, другие— эмоциональные реакции, третьи — отношение к тем или иным аспектам мужских или женских социальных ролей. Проблематичны и их критерии [11], [15], [27]. Любые шкалы М и Ф соотносятся, с одной стороны, с индивидуальными свойствами, а с другой — с социальными определениями пола и полоролевыми предписаниями, принятыми в определенной социальной среде. Но это — совершенно разные явления. Между тем расхождения в определении набора маскулинных и фемининных черт или в степени их желательности (нормативности) в значительной мере предопределяют экспериментальные результаты. Похоже на то, что и тест Бем, и «Вопросник личностных свойств» Спенса и Хельмрайха удовлетворительно измеряют и предсказывают такие аспекты маскулинности и фемининности, как инструментальность и экспрессивность, но неясно, как они сочетаются с другими чертами маскулинного и фемининного поведения [12]. Серьезные споры возникают и при интерпретации данных. Ригидность полоролевых установок и поведения может быть как индивидуально-типологическим свойством (в этом случае она будет коррелировать с общей ригидностью установок и поведения), так и функцией системы полоролевых предписаний, жесткость которых варьирует в зависимости от ситуации и вида деятельности. Как считают Спенс и Хельмрайх, поиск глобальных измерений маскулинности и фемининности или полоролевой идентичности— задача явно иллюзорная. «Классы психологических свойств и поведенческих структур, различающих мужчин и женщин в данное время и в данной культуре, не только множественны, но и могут иметь разные корни и относительно независимо варьировать у разных индивидов» [27; 1045].

Методологические трудности не уменьшают актуальности изучения психологии половых различий, но они подчеркивают, что такое изучение обязательно должно быть междисциплинарным, учитывая и динамику социальных половых ролей, и этнокультурные особенности испытуемых. Даже женские эмоциональные переживания, связанные с предменструальным напряжением, коренящимся в физиологии менструального цикла, при ближайшем рассмотрении варьируют в зависимости от того, приходится ли этот момент на рабочие или выходные дни [25].

Происходящая в нашем обществе ломка традиционной системы половых ролей и стереотипов серьезно влияет на психику и поведение мужчин и женщин. Жесткая нормативность и поляризация деятельности и установок постепенно уступает место принципу индивидуальной вариабельности, которая зависит от половой принадлежности индивида, но отнюдь не сводится к ней. В условиях, когда мужчины и женщины взаимодействуют друг с другом в небывало широком спектре социальных ролей, которые не организованы иерархически и принципиально сменяемы, такая психологическая гибкость, безусловно, является более адаптивной, нежели жесткая приверженность традиционным полодиморфическим стандартам. Однако здесь очень много спорного, проблематичного, неясного. Обращение психологов к этой тематике имело бы большое практическое значение не только для создаваемой в СССР службы семьи, но и для всего дела коммунистического воспитания молодежи.

 

1. Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. — Л., 1969.—339 с.

2. Белкин А. И. Биологические и социальные факторы, формирующие половую идентификацию. — В кн.: Соотношение биологического и социального в человеке / Отв. ред. В. М. Банщиков, Б. Ф. Ломов. Материалы к симпозиуму. М., 1975, с. 777—790.

3. Вундер П. А. Эндокринология пола. — М., 1980. — 253 с.

4. Донован Б. Т., Верф Тен Бош Дж. ван дер. Физиология полового развития. — М., 1974.

 

57

 

5. Иванов В. В. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. — М., 1978. — 184 с.

6. Колосов Д. В., Сельверова Н. Б. Физиолого-педагогические аспекты полового созревания.—М., 1978. — 222 с.

7. Кон И. С. Половые различия и дифференциация социальных ролей. — В кн.: Соотношение биологического и социального в человеке / Материалы к симпозиуму. М„ 1975, с. 763—776.

8. Кон И. С. Равенство? Одинаковость? — В кн.: Приглашение на семейный совет. М., 1976, с. 107—117.

9. Кон И. С. Психосексуальное развитие и половая социализация. — В кн.: Семейная психотерапия при нервных и психических заболеваниях / Под, ред. В. К. Мягер и Р. А. Зачепицкого. Л., 1978, с. 113—122.

10. Bern S. L. Sex-role adaptability: One consequence of psychological androgyny. Journal of Personality and Social Psychology, 1977, vol. 31, pp. 634—643.

11. Bern S. L. Theory and measurement of androgyny: A reply — to... critiques. Journal of Personality and Social Psychology, 1979, vol. 37, pp. 1047—1054.

12. Helrnreich R. L., Spence J. T. and Holahan С. K. Psychological androgyny and sex role flexibility: A Test of two hypotheses. —Journal of Personality and Social Psychology, 1979, vol. 37, pp. 1631 — 1644.

13. Kohlberg L. A. A cognitive developmental analysis of children's sex-role concepts and attitudes. In: Maccoby E. E., ed. The Development of Sex Differences. Stanford, 1966, pp. 82—173.

14. La France M. and Carmen B. The nonverbal display of psychological androgyny.— Journal of Personality and Social Psychology, 1980, vol. 38, pp. 36—49.

15. Locksley A., Colten M. E. Psychological androgyny: A case of mistaken identity? — Journal of Personality and Social Psychology, 1979, vol. 37, pp. 1017—1031.

16. Loit B. Behavioral concordance with sex role ideology related to play areas, creativity, and parental sex typing in children.—Journal of Personality and Social Psychology, 1978, vol. 36, pp. 1087—1100.

17. Maccoby E. E. and Jacklin C. N. The Psychology of Sex Differences. Stanford, 1974. 634 pp.

18. Mischel W. A social-learning view of sex differences in behavior. In: Maccoby, ed. The Development of Sex Differences, pp. 56—81.

19. Mischel W. Sex typing and socialisation. In: Mussen P. H., ed. Carmichael's Manual of Child Psychology. 3 ed. N. Y. — L. 1970, vol. 2, pp. 3—72.

20. Money J. Love and Love Sickness. The Science of Sex, Gender Difference, and Pair-bonding. Baltimore—London, 1980. — 256 pp.

21. Money /. and Ehrhard A. A. Man and Woman. Boy and Girl. The Differentiation and Dimorphism of Gender Identity from Conception to Maturity. Baltimore— London, 1972. 311 pp.

22. Mussen P. H. Long-term consequents of masculinity of interests in adolescence.— Journal of Consulting Psychology, 1962, vol. 26, pp. 435—440.

23. Mussen P. H. Early sex-role development. In: Goslin D. A., ed. Handbook of Socialization Theory and Research. Chicago, 1969, pp. 700—736.

24. Myers A. M. and Lips H. M. Participation in competitive amateur sports as a function of psychological androgyny. — Sex Roles, 1978, vol. 4, pp. 571—578.

25. Rossi A. S. and Rossi P. E. Body time and social time: mood patterns by menstrual cycle phase and day of week. — Social Science Research, 1977, vol. 6, pp. 273— 308.

26. Sears R. R., Rau L. and Alpert R. Identification and Child Rearing. Stanford, 1965. 340 pp.

27. Spence J. T. and Helrnreich R. L. The many faces of androgyny. — Journal of Personality and Social Psychology, 1979, vol. 37, pp. 1032—1046.

28. Whalen R. E. Brain mechanisms controlling sexual behavior. In: Beach F. A., ed. Sexuality in Four Perspectives, Baltimore. L., 1977, pp. 215—246.