48

 

ТЕОРИЯ Л. С. ВЫГОТСКОГО

И ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД В ПСИХОЛОГИИ

 

В. В. ДАВЫДОВ, Л. А. РАДЗИХОВСКИЙ

НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР, Москва

 

Проблема, сформулированная в заглавии этой статьи, в последнее время привлекает самый пристальный интерес советских психологов. В настоящей работе предпринята попытка определить значение этой проблемы и принципы ее решения в советской психологии, а также высказать определенную трактовку творчества Л. С. Выготского (1896—1934), как создателя психологической теории, основанной на понятии деятельности.

 

ЗАДАЧИ И ПРИНЦИПЫ АНАЛИЗА ТВОРЧЕСТВА ВЫГОТСКОГО

 

Проблема соотношения теории Л. С. Выготского с деятельностным подходом в психологии составляла центр любого анализа его творчества в 1930—1970-е гг. Особенно ярко это обстоятельство выступает при анализе трудов Выготского сторонниками его научной школы, которые развивают в советской психологии так называемую теорию деятельности [31]. Менявшийся на протяжении почти 50 лет анализ творчества Выготского отражал определенные этапы становления этой теории.

Если говорить совсем коротко, то развитие теории деятельности в советской психологии — вернее, того ее направления, которое особенно тесно связано с Выготским и называется «школой Выготского — Леонтьева—Лурия», — предстает следующим образом. Она зародилась в начале 30-х гг. в кругу идей «культурно-исторической теории» Выготского. В течение 30-х гг. теория деятельности конституировалась — определялся первичный круг ее проблем, ее концептуальный аппарат и. т. д. В 40-е гг. понятийный аппарат этой теории приобрел ту законченность, которая позволяет говорить о некотором ее ядре, сохранившемся на протяжении 40—70-х гг. В 50—60-е гг. шло распространение объяснительных и структурных схем теории деятельности на новые отрасли — на психологию сенсорных и когнитивных процессов и т. д. В 70-е гг. продолжалось распространение теории деятельности (например, на область психологии личности), но главное — с конца 70-х гг. настал период острой методологической рефлексии теории деятельности относительно своих первооснов, переломный период, рубеж в ее развитии [14].

На каждом из этих этапов теория деятельности неизменно соотносилась с теорией Выготского, но соотносилась с существенно разными целями. Так, в 30-е гг. ученикам Выготского необходимо было при формулировке своих исходных идей опереться на творчество учителя [26], а затем зафиксировать специфику своего подхода, несводимость его, в частности, к культурно-исторической теории [17]. Начиная же с 50-х гг., когда теория деятельности предстает уже в более или менее развернутом виде, а от творчества Выготского ее отделяют 20 и более лет, встала задача собственно исторического анализа его творчества [29].

 

49

 

Но несмотря на различие этих задач, творчество Выготского на протяжении 1930—1970-х гг. рассматривалось его учениками неизменно с точки зрения проблем развивавшейся ими теории деятельности. Работы Выготского рассматривались как один из ее предшествующих этапов; его творчество реконструировалось, исходя из теории деятельности (здесь всегда неизбежно формулировались оценочные характеристики творчества Выготского [28], [25]). В свое время этот подход был оправдан, но сейчас такой способ анализа творчества Выготского исчерпал свои возможности. Современное состояние теории деятельности позволяет начать поиск других путей анализа творчества Выготского.

Конечно, при этом не. следует забывать о заслугах ранее применяемого способа. Такой анализ позволил реконструировать многие основные идеи Выготского и выделить общий пафос его концепции, роднящий ее с теорией деятельности. О том, насколько нетривиальна эта задача, свидетельствует то, что, хотя подобный анализ в рамках теории деятельности ведется уже с 30-х гг., известность в широких кругах психологов он приобрел лишь в 60-е гг. Но и сегодня многие отрицают связь Выготского с деятельностным подходом в философии и психологии (рассмотрение тех работ, в которых его творчество связывается с внедеятельностными подходами, в нашу задачу не входит).

Обратимся к более общей проблеме — к принципам историко-теоретического исследования.

Творчество Л. С. Выготского, как и всякий культурный феномен, вне исторического контекста представляет собой некоторую не поддающуюся изучению «вещь в себе». Но к изучению этого феномена с учетом исторического контекста можно подойти двояко.

Так, можно за «точку отсчета» взять наличное состояние науки и попытаться выявить моменты общности и различия между взглядами Выготского и той или иной современной теорией, отдавая предпочтение первому или второму (например, с целью выяснить, в какой мере возможна редукция концепции Выготского к современной теории и, наоборот, редукция современной теории к идеям Выготского). Но можно идти и принципиально иным путем — брать за «точку отсчета» работы Выготского и в них самих искать внутреннюю логику развития его концепции.

Нам кажется, что вторая исходная позиция более адекватна современным задачам психологической теории деятельности, требующим экспликации ее скрытых философско-методологических предпосылок, заложенных Выготским. Такая экспликация предполагает прежде всего обращение к его методологии.

Здесь вскрывается одно существенное обстоятельство, остававшееся во многом скрытым при анализе творчества Выготского, уже проделанном в советской психологии. Известно, что Л. С. Выготский был выдающимся методологом психологии и даже шире — гуманитарных наук вообще. Однако в рамках указанного анализа этот момент скорее декларировался, чем подробно и доказательно обсуждался. Причиной этого являлась исходная установка исследователей творчества Выготского – в своем анализе они не выходили за рамки наличного состояния психологической теории деятельности. Между тем эта теория не содержала в себе адекватных понятий для рассмотрения методологии Выготского. Если видеть в нем только предшественника конкретной психологической теории, то он и может оцениваться только как психолог. При этом роль Выготского-методолога может или игнорироваться, или лишь декларироваться. Разница между методологией и психологией в его трудах в обоих случаях исчезает. Его методологические идеи остаются за пределами анализа.

 

50

 

Однако самое важное состоит в том, что внутренняя связь методологии и психологии составляет «нервный узел» всего творчества Выготского. Здесь мы подходим к одной интересной проблеме. Почти все исследователи отмечали известную противоречивость в его работах. Это противоречие выступало по-разному. Для П. Я. Гальперина — как противоречие между интересом Выготского к эмоциям и рационалистической позицией в психологии, которую он занял в последние годы жизни [12]. Для Д. Б. Эльконина — как противоречие между историческим методом Выготского и проводившимся им противопоставлением «культурных» и «натуральных» психических функций [38] и т. д. Глубже всех проник в природу этого противоречия А. Н. Леонтьев, писавший о противоречии между исходными установками Выготского и их конкретной реализацией в работах по формированию понятий [28], [25]. Такое понимание выражает некоторый предел проникновения во внутреннюю логику концепции Выготского с позиций психологической теории деятельности. Если же выйти за пределы этих позиций, то в этой «противоречивости» Выготского просматривается взаимодействие двух пластов «го творчества — методологического и психологического.

Творчество Выготского далеко не однородно: не все возможности, раскрываемые Выготским-методологом, использовал Выготский-психолог, и не все идеи Выготского-психолога определялись его собственной методологической базой. При этом нужно учесть, что его методологические и психологические представления постоянно эволюционировали и не всегда параллельно. К тому же разные методологические идеи были отрефлексированы Выготским с разной^ степенью четкости. Поэтому перед исследователем встает очень сложная картина взаимодействия его методологических и психологических идей.

 

Л. С. ВЫГОТСКИЙ — МЕТОДОЛОГ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

Не имея возможности остановиться на всех методологических работах Выготского, рассмотрим лишь некоторые из них, написанные в характерной для него манере и дающие представление о круге проблем, резонирующих его психологической теории.

Выготский — методолог психологии начинал несколько раньше Выготского-психолога, разрабатывавшего конкретную теорию. Когда 28-летний Выготский пришел в научную психологию, то он, будучи глубоко философски образованным гуманитарием, еще не предрешал конкретных путей исследования психики, но уже с самого начала стремился предъявить к психологии некоторые нормативные методологические требования.

В этом смысле большой интерес представляет его статья 1925 г. «Сознание как проблема психологии поведения» [11]. На первый взгляд, суть ее сводится к декларированию того, что традиционная интраспективная психология сознания неверна. Но неверно и игнорирование проблемы сознания представителями новой объективной психологии и рефлексологии. В действительности же проблема сознания существует как вполне реальная проблема. Сознание рассматривается Выготским в этой статье, во-первых, как «рефлекс рефлексов» (причем поясняется, что под этим он имеет в виду нечто вроде рефлекторного кольца с обратными связями [11; 198]), во-вторых, как «проблема структуры поведения» [11; 181] и, наконец, в-третьих, в связи с трудовой деятельностью человека [11; 197].

Подобная статья может показаться читателю вполне конкретно-научной; предлагаются различные теории сознания, причем апелляции все время идут к самой психологической реальности и к конкретным методикам

 

51

 

ее изучения. Далее, она должна представляться эклектической и: просто логически противоречивой: предлагаются три различные теории сознания, причем всё они приводятся вместе и без детальной проработки вопроса об их взаимоотношении. Наконец, она малооригинальна: сравнение с другими работами, в частности с трудами лидера советской психологии тех лет К. Н. .Корнилова, показывает, на первый взгляд, что как обвинение в адрес интроспекционизма, так и соответствующие положительные программы представляли собой по тем временам в достаточной степени общее место [23].

Однако за внешней простотой и шаблонностью формулировок Выготского скрывается далеко идущий подтекст. Но чтобы разобраться в специфике идей Выготского, необходимо идти косвенным путем — отталкиваясь от общего контекста советской психологии того времени.

При этом следует иметь в виду следующие особенности творчества Выготского. Прежде всего, в его трудах постоянно приходится сталкиваться с терминологической небрежностью и неточностью. Тут и использование терминов, чуждых внутренней логике его системы, и невозможность высказать свои идеи «своими» словами (о некоторых примерах такого рода будет говориться ниже). Это объясняется, во-первых, обстоятельствами биографии и особенностями личности Выготского. По свидетельству его учеников, Выготского вообще отличала некоторая «небрежность гения». Кроме того, он очень спешил. Все свои основные произведения (свыше 160 наименований) он создал между двумя вспышками туберкулеза (1926 г. и 1934 г.), остро чувствуя свою обреченность. Во-вторых, Выготский часто не мог подобрать терминологию, вообще внешнюю форму, адекватную своим идеям, — просто потому, что ее вообще в 20-е гг. не существовало.

Выготский намного опередил свое время, и целый ряд основных его идей могут быть адекватнее сформулированы с применением аппарата, созданного на основе работ К. Маркса советскими философами и методологами уже в 60—70-е гг. Возможно, что многие идеи Выготского найдут еще более адекватную формулировку лишь с будущим: развитием философии и методологии.

Но есть и другая, более тонкая сторона. До сих пор мы имели в виду те неточности, небрежности и противоречия в текстах Выготского, относительно которых есть основания полагать, что их именно так оценивал и сам Выготский. Однако подобно тому, как самонаблюдение давно уже не признается в качестве единственного метода изучения психики, можно сказать, что и научная саморефлексия автора теории не может служить единственным источником достоверной информации о его творчестве «в целом». Поэтому в достаточно большом количестве случаев, когда нет данных о саморефлексии Выготского по соответствующему поводу, можно «расшифровать» скрытый смысл отдельных его высказываний (в частности, рассматривать их как «неточные» или «противоречивые»), исходя из действительного внутреннего строения всей его системы и логики развития определенной научной традиции, к которой он объективно относился и к которой субъективно себя причислял.

Как известно, 20-е гг. — это период резкого и быстрого разрушения советскими психологами традиционной, субъективно-эмпирической психологии, господствовавшей в русской науке до революции, и нетерпеливых попыток построить взамен новую — марксистскую, материалистическую, объективную психологию. При этом психологи испытывали сильное давление со стороны физиологии высшей нервной деятельности, представлявшейся образцом научной объективности и материалистичности. В начале 20-х гг. на любого ученого не могли не произвести впечатление ее успехи. Большое влияние на советских психологов тех

 

52

 

лет оказывали также идеи прямого социологического объяснения психических процессов. В условиях, когда сущность философии марксизма еще не была достаточно глубоко проинтерпретирована и усвоена советскими гуманитариями, эти идеи часто воспринимались как сугубо «марксистские» (идеи такого рода оказали большое влияние не только на психологию, но и на ряд общественных наук, например, на историю; они проникли и в литературу, и в искусство 20-х гг.). Наконец, из числа собственно психологических школ наибольшее влияние на советскую психологию оказывал бихевиоризм, привлекавший тем, что в нем виделось объективное и материалистическое направление.

В результате влияния этих и ряда других обстоятельств в психологической науке сложилась пестрая картина. Одни ученые определяли психологию как «науку о поведении» (В. М. Боровский, П. П. Блонский), другие — как науку «о рефлексах» (В. М. Бехтерев), третьи — «о реакциях» (К. Н. Корнилов), четвертые — «о системах социальных рефлексов» (М. А. Рейснер) и т. д.1

Несмотря на разноречивость этих программ, историки психологии уже выделили то существенно общее, что их объединяло. Их общий пафос был, бесспорно, направлен против понимания психологии как «науки о душе», направлен на объективизацию психологической науки. На практике эта объективизация покупалась ценой отказа от рассмотрения любых субъективных моментов в человеческой психике. Психика редуцировалась или к системе поведенческих реакций, или к комбинации условных рефлексов, или к набору того, что современный исследователь назвал бы «социальными позициями», «социальными ролями» и т. д.

Что это означало применительно к проблеме сознания? Многие видные советские психологи (П. П. Блонский, В. М. Боровский) в 20-е гг. практически игнорировали эту проблему. Они считали ее не относящейся к сфере научной психологии, так как ее невозможно исследовать научно-объективными методами. Другая группа психологов во главе с К. Н. Корниловым, напротив, считала сознание важнейшим объектом психологии и декларировала необходимость его изучения. По этой причине К. Н. Корнилов не отказывался от методов самонаблюдения и, более того, делал вывод о том, что «грядущая система марксистской психологии будет синтезом двух... течений: ...субъективного направления и... психологии поведения» [22; 9]. Наконец, сохранялась группа психологов (правда, малочисленная), остававшихся, в общем, на позициях традиционной субъективно-эмпирической психологии сознания (идеологом этой группы, как известно, выступал в те годы Г. И. Челпанов).

Итак, в советской психологии 20-х гг. существовали три точки зрения на проблему сознания: психология должна ее игнорировать как неразрешимую объективными методами; сознание является основным предметом психологии; необходимо соединение первой и второй крайних точек зрения, соединение объективных и субъективных методов. Такими тремя позициями как будто исчерпываются возможные решения проблемы сознания в психологии. Однако Выготский в рассматриваемой статье сумел отбросить все эти позиции, выйти из того круга, который они образовывали и в котором вращались советские психологи тех лет.

Принципиальная позиция была зафиксирована Выготским коротко и четко в самом начале статьи, хотя понять ее не так просто. Он пишет:

 

53

 

«Самое главное — исключение сознания из сферы научной психологии (под «научной психологией» имеется в виду «психология поведения», господствовавшая в советской психологии. — В. Д., Л. Р.) сохраняет... весь дуализм и спиритуализм прежней субъективной психологии» [11; 178].

Находясь «внутри» очерченного выше круга, это заявление можно понять только как критику тех психологов, которые совсем игнорируют проблему сознания (недаром в следующей же фразе Выготский начинает полемику с рефлексологией В. М. Бехтерева). В таком случае эта фраза Выготского должна обозначать его солидарность с позицией К. Н. Корнилова, а слова о «дуализме и спиритуализме прежней субъективной психологии» применительно к самой проблеме сознания не несут особой смысловой нагрузки. Они являются лишь данью «хорошему тону», принятому в советской Психологии тех лет, так как на практике, говоря о необходимости анализа сознания, К. Н. Корнилов не мог ничего предложить, кроме идеи возврата (в какой-то смягченной форме) к субъективно-эмпирической психологии сознания. Но такое толкование работы Выготского совершенно неверно просто потому, что во всех трех реально предлагаемых им программах анализа сознания не только не говорится ни слова о возврате к традиционной «психологии сознания», но напротив—всем своим острием они направлены как раз против такой психологии.

Итак, Выготский реально выступает против всех трех реально существовавших в советской психологии подходов к психологии сознания. Как же это возможно, когда данные подходы, казалось бы, исчерпывают все допустимые решения? В действительности ответ содержится уже в приведенной формуле Выготского. Он осуждает психологию поведения за то, что она игнорирует проблему сознания. Он считал эту проблему важнейшей проблемой психологии. Реальная историческая ситуация была такова, что пока психология поведения игнорирует проблему сознания, эта проблема оставалась «по ведомству» субъективно-эмпирической психологии. И Выготского не устраивало то, как последняя решала проблему сознания2.

Именно здесь Выготский и прорывает тот круг, в котором, не замечая того, вращались советские психологи тех лет. Этот круг возникал вследствие одной предпосылки, которая на практике молчаливо принималась всеми (какие бы при этом ни делались декларации). Суть этой предпосылки в том, что сознание можно изучать в психологии так и только так, как это делали в субъективно-эмпирической психологии сознания.

Дальше уже начинаются чисто оценочные разногласия: или психолог причисляет себя к субъективно-эмпирической психологии и тогда он считает предметом своей науки сознание, или полностью отрицает такую психологию и тогда игнорирует проблему сознания, или, наконец, принимает некую компромиссную точку зрения. Новая мощная традиция в анализе сознания внутри психологической науки только зарождалась, накапливались и основания для достаточно аргументированной критики субъективно-эмпирической психологии в этом вопросе. Выготский же смог внести важный вклад в разработку проблемы сознания,

 

54

 

резонирующий основной линии развития психологической науки начала XX в., и занять в ней свое особое место, прежде всего потому, что к проблеме анализа сознания он подошел как к проблеме методологической.

Мы подробно анализируем этот момент еще и потому, что в нем кроме его объективной важности хорошо прослеживается зависимость результатов анализа творчества Выготского от позиции аналитика. Данная статья Выготского (как и некоторые другие его работы по проблеме сознания, написанные в те же годы) относится к наиболее известным его произведениям. Но читалась она всегда (и современниками, и историками) с собственно психологических позиций. Соответственно в ней видели обычно лишь то весьма банальное содержание, что Выготский выступает против игнорирования проблемы сознания в психологии поведения и т. д. Таким образом, Выготский здесь становился чем-то вроде эпигона Корнилова. Противоречия, с которыми сталкивается подобное истолкование, или не замечались вовсе, или игнорировались.

Во многом, по-другому попытался посмотреть на данную работу Л. С. Выготского А. Н. Леонтьев, который рассматривает данную работу скорее не как психологическую, но как методологическую. Это и позволило ему вскрыть в ней ряд новых пластов [24; 27]. Но провести дальнейший методологический анализ данной статьи А. Н. Леонтьеву мешала его общая позиция — судить о Выготском в рамках той психологической теории деятельности, которую он сам разрабатывал и которую он выбирал в качестве точки отсчета при анализе любых дея-тельностных направлений в психологической науке XX в.

Чтобы понять, в чем суть методологической позиции Выготского, необходимо прежде всего разобраться в том, за что же он осуждает традиционную субъективно-эмпирическую психологию сознания. Когда он пишет о ее «дуализме и спиритуализме», он, вероятно, имеет в виду присущее ей разделение всей деятельности на Природу и Дух (к которому относится и сознание) и то, что область последних явлений находится вне сферы научной детерминации.

Но здесь надо отметить еще одну «странность» позиции Выготского. Все дело в том, что понимать под «научной детерминацией». Сами представители субъективно-эмпирической психологии считали свои исследования вполне научными (как о том писал Г. И. Челпанов еще в 20-е гг.). Просто они считали, что понятие «научная детерминация» применительно к психологии не совпадает с представлениями о «естественнонаучной детерминации», принятыми в начале XX в. в ряде наук, в частности в физиологии.

Представители психологии поведения придерживались противоположной позиции. Для них «научная» и «естественнонаучная» детерминация — синонимы в психологии. С этой точки зрения они и отбрасывали субъективно-эмпирическую психологию как ненаучную (реально они вынуждены были идти на компромисс с ней, поскольку хотели сохранить проблематику сознания для психологии).

Странность позиции Выготского состоит в следующем: объявляя, что в традиционной субъективно-эмпирической психологии сознание находилось вне сферы научной детерминации, он никогда не отождествлял научную и естественнонаучную (в трактовке, принятой в начале XX в.) детерминацию.

В трудах Выготского нетрудно найти примеры многочисленных деклараций в пользу тождества для психологии понятий «научный» и «естественнонаучный». Но если, как уже говорилось выше, судить не по декларациям (делавшимся весьма ситуативно), а по действительному внутреннему строению его системы, по тому, как данная проблема

 

55

 

реально ставилась и решалась Выготским в его методологических и собственно психологических работах, то ответ становится однозначно ясным: в своей реальной работе Выготский никогда не отождествлял «научное» и «естественнонаучное». Подобное отождествление противоречит самому духу его творчества.

В чем же для него слабость субъективно-эмпирической психологии и какие он намечает пути введения сознания в сферу научной детерминации?

В 1925 г. Выготский не мог дать прямой ответ на эти вопросы — еще не были разработаны соответствующая терминология и аппарат. Но мысль его достаточно ясна. Рассмотрим прежде всего три сформулированные Выготским программы: «сознание есть рефлекс рефлексов», «сознание есть проблема структуры поведения», «сознание есть момент в трудовой деятельности человека». Различия их столь очевидны, что невольно встает вопрос: неужели этих различий не видел сам Выготский? Д если видел, то зачем и по какому признаку он объединил их, почему даже не поставил вопрос о мере их совместимости?

По нашему мнению, если считать эту статью психологической, а Выготского, как ее автора, — психологом, то ответа нет и быть не может (вернее, он может сводиться лишь к плохо совместимому с представлением о Выготском ответу — к предложениям об элементарной эклектике, логической путанице и т. д.). Поэтому-то подобный вопрос и не ставился ранее при анализе этой статьи.

Иная картина открывается, если рассматривать данную статью как методологическую. Тогда возникает предположение, что вопрос о совместимости этих программ не ставится Выготским просто потому, что этот вопрос ему не нужен. Данные программы выполняют в его методологической статье не содержательную, но лишь иллюстративную функцию. Он описывает их для того, чтобы наметить несколько возможных оппозиций субъективно-эмпирической трактовке сознания, причем оппозиций чисто методологических, и оппозиций только в одном пункте, по одному признаку.

Чтобы яснее вычленить этот пункт, нужно обратиться к другому моменту в этой статье. В ее конце Выготский указывает на «...совпадение в выводах, которое существует между развиваемыми здесь мыслями и тем гениальным анализом сознания, который был сделан Джемсом» [11; 197]. И далее он приводит цитату из русского перевода статьи В. Джемса «Существует ли сознание?»: «Мысли... сделаны из той же материи, что и вещи» [16; 126]. Понятно, что эта идея В. Джемса направлена против дуализма, причем характерна ее близость к позиции любимого философа Выготского — Спинозы, который писал, что мышление и протяженность не две разные субстанции, а лишь два атрибута одной и той же субстанции. Как же, однако, Джемс предлагает снять дуалистический подход и, следовательно, ввести сознание в поле научной детерминации?

Как известно, В. Джемс был автором законченной положительной концепции — концепции «потока сознания». Однако никаких следов ее влияния на Выготского обнаружить невозможно. Зато один важнейший ход мысли В. Джемса в статье «Существует ли сознание?», как нам представляется, дает ключ к объяснению методологических поисков Выготского, объясняет и его восхищение В. Джемсом.

В. Джемс писал: «Вот уже 20 лет, как я усомнился в существовании сущности, именуемой «сознанием»... Мне кажется, настало время всем открыто отречься от него» [16; 120]. Но Джемс, конечно, «отрицает» сознание совсем не так, как это делали современные Выготскому рефлексологи. И в этом различии — суть дела для Выготского. В: Джемс далее пишет: «...Я намерен только отрицать смысл этого

 

56

 

слова (сознание. — В. Д., Л. Р.), как сущности или субстанции, но буду резко настаивать на его значимости в качестве функции» [16; 120] (подчеркнуто нами. — В. Д., Л. Р.). Мы не беремся рассматривать место данной формулы в контексте творчества В. Джемса. Но то, что для Выготского данное противопоставление (сознание: сущность или функция) имело огромное значение, — это бесспорно.

В приведенной мысли В. Джемса мы имеем четкое указание на полифункциональность понятия «сознание» в системе психологической науки. Зафиксировать подобную полифункциональность было невозможно, стоя в позиции лишь психологического анализа проблемы. При любом эмпирическом исследовании феноменов сознания (например, методами самонаблюдения) оно выступало как «равное самому себе», выступало, казалось бы, только с точки зрения своей сущности и ни с какой другой. Полифункциональцость. сознания не выступала и при критике традиционной субъективно-эмпирической психологии с позиций психологии поведении, где отрицалась методика самонаблюдения, ставилась цель фиксации объективными методами поведенческих реакций, а сама проблематика сознания снималась с повестки научной психологии.

Зафиксировать подобную полифункциональность можно было лишь встав в методологическую позицию по отношению к проблеме сознания;, апеллируя не к самой психологической реальности, а к категориальному строю психологических теорий. Именно такую позицию, опираясь, в частности, на идеи В. Джемса, и занимает Выготский в статье «Сознание как проблема психологии поведения».

Что же могла дать Выготскому фиксация полифункциональности понятия «сознание»? Подобная фиксация с, «отрицанием сознания как сущности» (а точнее — с отрицанием возможности для психолога именно такого подхода к сознанию) как в фокусе собирала в себе очень многие идеи методологии психологической науки XX в.

Мы остановимся лишь на одном аспекте, наиболее глубоко осознанном Выготским и оказавшим наибольшее влияние на его творчество. Для Выготского понятия «сущность» и «функция» выступают как некоторые аналоги того, что современный методолог психологии назвал бы «общий объяснительный принцип» и «предмет самостоятельного изучения».

На примере другой работы Выготского мы ниже покажем, как он понимал проблему соотношения «объяснительного принципа» и «предмета самостоятельного изучения». Здесь же только отметим, какую роль разведение этих двух категорий реально сыграло в его анализе проблемы сознания.

Для методолога при осознании подобного различения психологическая проблема сознания оборачивается совсем по-иному. Чтобы действительно получить принципиальную возможность изучить сущность (генез, структуру, детерминанты и т. д.) сознания, необходимо встать в такую методологическую позицию, чтобы сознание выступило здесь как предмет самостоятельного изучения. А для этого необходим, в свою очередь, некоторый более общий объяснительный принцип. Он есть категория в концептуальном строе психологической науки, отражающая определенный слой реальности. Необходим, следовательно, поиск такого слоя реальности, функцией которого выступает сознание. Таким образом, сущность сознания можно изучать лишь тогда, когда сознание предстает как функция.

Если же само сознание выступает как объяснительный принцип (а именно так обстояло дело в традиционной «психологии сознания» — это было невольно отражено в определении сознания как «сцены», как «общего хозяина психических функций» и т. д.), то изучать его

 

57

 

сущность нельзя — можно лишь описывать отдельные феномены, относящиеся к сознанию.

Именно эта методологическая ошибка — претензия на изучение сущности сознания с той позиции, с которой это было принципиально невозможно, являлась следствием невыявленности полифункциональности сознания. Эта ошибка представляла, с точки зрения Выготского, основной порок традиционной субъективно-эмпирической психологии сознания. С учетом этой его позиции статья «Сознание как проблема психологии поведения» становится логически прозрачной, ясно выступает и ее пафос.

В данной работе Выготский одним из первых в советской науке встал при анализе проблемы сознания на методологическую позицию. Это позволило ему вскрыть основную замаскированную слабость традиционной субъективно-эмпирической психологии сознания, а тем самым сразу отвергнуть все три наличных в советской психологии тех лет рецепта решения проблемы сознания. Они исходили из отождествления проблемы сознания с конкретным способом ее решения в эмпирической психологии и не видели ему реальной альтернативы (кроме ликвидации самой проблемы).

Перед Выготским же такая альтернатива встала. Необходимо было, как он уже видел, придать сознанию иной методологический статус: поставить его в позицию предмета самостоятельного изучения (мы сознательно выражаемся в терминах 60—70-х гг., так как такая «модернизация» только проясняет существо мысли Выготского, для которой в 20-е гг. не существовало адекватной формы выражения).

Для этого, в свою очередь, необходимо было найти новый объяснительный принцип в психологии, иными словами — вычленить такой слой реальности, который детерминирует сознание, исходя из которого возможна нередукционистская реконструкция сознания.

Такова главная задача, к которой пришел Выготский в результате проделанного им анализа проблемы сознания — таков и главный итог этого анализа. Решение этой проблемы стало одной из основных задач всего научного творчества Выготского. Его, конечно, следует искать за пределами данной статьи. Но некоторый материал к размышлениям в этом направлении она дает.

Как уже говорилось, все три положительные программы Выготского также ставятся им в методологическом плане. Их цель — проиллюстрировать несколько слоев реальности, могущих детерминировать сознание. Поэтому общее во всех положительных программах Выготского одно: все они выводят анализ сознания за пределы самого сознания. В них предлагаются три варианта решения одной и той же методологической проблемы — поиска слоя реальности, выполняющего роль промежуточного звена между объективной реальностью (внешним миром) и сознанием, такого звена, через анализ которого возможно включение сознания (не отдельных феноменов, а сущности сознания) в сферу явлений, описываемых законами научной детерминации.

Хотя для Выготского самое важное состояло в констатации принципиальной необходимости такого поиска, приведенные им в качестве возможных иллюстраций направления поиска также представляют большой интерес.

«Сознание есть рефлекс рефлексов» [11; 198]. Это крайнее выражение расхожих по тем временам формул у самого Выготского идет еще от его первого доклада на Втором Всероссийском съезде по психоневрологии «Методика рефлексологического исследования в применении к изучению психики» (В января 1924 г.) [8; 42]. Тогда эта формула, провозглашалась Выготским не с методологическими, но с методическими й конкретно-психологическими целями и действительно служила для

 

58

 

него выражением содержательной позиции. Она отражала очень краткий и не имевший существенных последствий период его увлечения физиологическим редукционизмом (в связи с этой формулой он называл себя «...большим рефлексологом, чем сам Павлов» [8, 42]).

Через полтора года он переходит на совсем иные позиции, внутренний смысл этой формулы утрачивается, но сама она механически переходит в статью «Сознание как проблема психологии поведения». Выготский уже так далеко ушел от этой формулы, что, высказав ее, он тут же фактически сводит ее на нет, подвергает критике: «...Приходится переменить взгляд на поведение человека как на механизм, раскрытый вполне ключом условного рефлекса» '[11; 181] или: «Надо изучать не рефлексы, а поведение — его механизмы, его ' состав, его структуру» [11; 180].

Таким образом, рефлексологическая программа Выготского не оригинальна и оценивалась им самим, по крайней мере, амбивалентно. Анализ его последующего творчества показывает, что реально она не сыграла в нем никакой роли. И это вполне естественно: подобная программа, видящая детерминанты сознания в физиологии мозга, очень плохо согласуется с углубленным методологическим анализом, к которому в те годы пришел Выготский.

Формула «сознание есть проблема структуры поведения» [11; 181] Выготским не уточняется. Он ясно говорит лишь о том, что поведение «ключом условного рефлекса не раскрывается». Трудно понять, как эта программа Выготского относится к бихевиоризму, к реактологии и т. д. Но здесь есть одна идея, намечающая его переход к третьей программе.

К анализу сознания можно подойти через анализ поведения. Если так, то исключительное значение должно иметь различие в поведении животных и человека — именно это различие связано с появлением сознания, которое есть только у человека. Специфика же человеческого поведения, по мнению Выготского (причем он здесь прямо опирается на соответствующее место из «Капитала» Маркса), — в труде, в наличии у человека трудовой деятельности [11; 175, 197].

Итак, по третьей программе Выготского, являющейся в сущности развитием второй, сознание выступает как момент структуры трудовой деятельности человека. Эта программа представляется наиболее значительной. Во-первых, она оригинальна и точнее всего выражает специфику идей Выготского. Правда, он только нащупывал ее и даже не имел адекватных средств четко ее сформулировать. Во-вторых, она сразу связывалась не с конкретными (рефлексологическими, бихевиористическими и т. д.) методиками, а выходила на солидную методологическую и философскую базу. И в-третьих, — это самое главное — ее подлинный смысл раскрывается лишь в сопоставлении с последующим, методологическим и психологическим творчеством Выготского, в котором она (в отличие от первых двух) имела решающее значение.

 

1.         Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29.

2.         Будилова Е. А. Философские проблемы в советской психологии. — М., 1972. —336 с.

3.         Бэкон Ф. Новый органон. — В кн.: Бэкон Ф. Сочинения. В 2-х томах. Т. 2. М., 1978, с. 5—215.

4.         Выготский JI. С. Из неизданных материалов. Выступления Л. С. Выготского по докладу А. Р. Лурия 5 и 9 декабря 1933 г. — В кн.: Психология грамматики/ Под ред. А. А. Леонтьева. М., 1968, с. 178—196.

5.         Выготский Л. С. Инструментальный метод в психологии. — В кн.: Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М, 1960, с. 224—234.

6.        Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса.— М., 1926. – 258 с. — (Рукопись. Личный архив Г. Л. Выготской).

 

59

 

7.         Выготский Л. С. История развития высших психических функций. М., 1960.— 223 с.

8.         Выготский Л. С. Методика рефлексологического и психологического исследования. — В кн.: Проблемы современной психологии / Под ред. К. Н. Корннлбва. Л., 1926, т. 2, с. 26—46.

9.         Выготский Л. С. Мышление и речь. — М., 1934.— 324 с.

10.     Выготский Л. С. Проблема культурного развития ребенка. — Педология. 1928, № 1, с. 58—77.

11.     Выготский Л. С. Сознание как проблема психологии поведения. — В кн. Психология и марксизм / Под ред. К. Н. Корнилова. М.: Л., 1925, с. 175—198.

12.     Гальперин П. Я. Введение к статье Л. С. Выготского «Спиноза н его учение о страстях в свете современной психоневрологии». — Вопросы философии, 1970, № 6, с. 119—120.

13.     Давыдов В. В. Виды обобщения в обучении. — М., 1972.

14.     Давыдов В. В. Категория деятельности и психического отражения в теории А. Н. Леонтьева. — Вестник МГУ (Психология), 1979, № 4, с. 25—41.

15.     Давыдов В. В. Проблема обобщения в трудах Л. С. Выготского. — Вопросы психологии, 1966, № 6, с. 42—45.

16.     Джемс В. Существует ли сознание? — В кн.; Новые идеи в философии. СПб. 1913, вып. 4, с. 102—127.

17.     Зинченко П. И. Проблемы непроизвольного запоминания.— Научные записки Харьковского гос: пед. ин-та иностр. языков, 1939, т. I, с. 146—187.

18.     Иванов В. В. Комментарии. — В кн.; Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968, с. 499—560.

19.     Иванов В. В. Очерки по истории семиотики в СССР. — М., 1976. — 304 с.

20.     Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. — М., I960. —285 с.

21.     Кедров Б. М. Диалектическая логика как обобщение истории естествознания.— В кн.: Очерки истории и теории развития науки. М., 1969, с 9—34.

22.     Корнилов К. Н. Современная психология и марксизм. — В кн.: Психология и марксизм / Под ред. К. Н. Корнилова. М.: Л., 1925, с. 9—23.

23.     Корнилов К. Н. Учебник психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма.— Л., 1926.— 164 с.

24.     Леонтьев А. Н. Борьба за проблему сознания в становлении советской психологии.— Вопросы психологии, 1967, № 2, с 14—23.

25.     Леонтьев А. Н. Л. С. Выготский. — Сов. психоневрология, 1934, № 6, с. 187—190.

26.     Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. — М., 1959. — 495 с.

27.     Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. — М., 1975. — 304 с.

28.     Леонтьев А. Н., Лурия А. Р. Психологические воззрения Л. С. Выготского. — В кн.: Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., 1956, с. 4—36.

29.     Петровский А. В. История советской психологии.— М., 1967.— 367 с.

30.     Радзиховский Л. А. Анализ творчества Л. С. Выготского советскими психологами.— Вопросы психологии, 1979, № 6, с. 58-^67.

31.     Радзиховский Л. А. Основные этапы научного творчества Л. С. Выготского / Канд. дис. — М., 1979. —226 с.

32.     Розенталь М. М. Принципы диалектической логики.— М., 1969. — 478 с.

33.     Смирнов А. А. Развитие и современное состояние психологической науки в СССР.— М., 1975. —352 с.

34.     Таланкин А. А. О повороте на психологическом фронте. — Сов. психоневрология, 1931, № 2—3, с. 8—23.

35.     Ткаченко А. Н. Проблема исходной единицы анализа психического в истории советской психологии (1920—1940). — Вопросы психологии, 1980, № 3 с. 155—159.

36.     Челпанов Г. И. Психология и марксизм. — М., 1925. — 60 с.

37.     Щедровицкий Г. П. О принципах анализа объективной структуры мыслительной деятельности на основе понятий содержательно-генетической логики. — Вопросы психологии, 1964, № 2, с. 125—132.

38.     Эльконин Д. Б. Проблема обучения и развития в трудах Л. С. Выготского. — Вопросы психологии, 1966, № 6, с-33—42.

39.     Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности.— М, 1978.— 351 с,

40.     Ярошевский М. Г. Психология в XX столетии. — М„ 1971. —368 с

41.     Ярошевский М. Г., Гургенидзе Г. С. Л. С. Выготский — исследователь проблем методологии науки. — Вопросы философии, 1977, №8, с. 91—106.

(Продолжение статьи см. в № 1 за 1981 г.)