167

 

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

 

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ КАТЕГОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

В. В. ДАВЫДОВ, Л. А. РАДЗИХОВСКИЙ

Москва

 

Выход в свет книги Эрика Григорьевича Юдина1, в которой достаточно полно представлены основные идеи этого выдающегося ученого, — бесспорно, крупное событие для советских ученых-гуманитариев, в частности для психологов.

Э. Г. Юдин (1930—1976) был философом и методологом науки. Психология выступала для него как одна из областей, в которых он применял свои общие принципы методологического анализа науки. Но не будет преувеличением сказать, что психологии он придавал особое внимание в ряду других конкретных наук. Его научные интересы с самого начала его работы были связаны с психологией; методологические принципы разрабатывались им во многом на материале психологических теорий, прежде всего теорий Ж. Пиаже, Л. С. Выготского и А. Н. Леонтьева. Но самое важное состоит в том, что Э. Г. Юдин, как не многие, умел идти впереди своего времени: потребность в таких методологических, работах, которые были им написаны в начале 70-х гг. и составили основу книги, вышедшей в свет в 1978 г., начинает по-настоящему широко осознаваться советскими психологами только в самое последнее время, на рубеже 80-х гг. Причины последнего обстоятельства кроются в истории деятельностного подхода в советской психологии.

Как известно, деятельностный подход в советской психологии, представленный работами Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия (мы не касаемся трудов С. Л. Рубинштейна, так как их анализ не занимал большого места в творчестве Э. Г. Юдина), зародился на рубеже 20—30-х гг., первоначально в рамках культурно-исторической теории и по ряду причин (осуждение их  предмет особого исследования) со второй половины 50-х гг., стал больше завоевывать положение парами советской психологической науки. При этом, как часто бывает в истории, вначале деятельностный подход развивался вширь, с конца 50-х гг. с успехом ассимилируя все новые области: психологию зрительного восприятия, психологию обучения, инженерную, социальную психологию, психологию мышления и т. д. Однако «буря и натиск» неизбежно сменились углубленным самоанализом: со второй половины 70-х гг. все большее значение приобретают теоретические, методологические исследования, идущие в глубь деятельностного подхода. Их цели — в определении границ применимости классической трехчленной схемы «деятельность — действие — операция» и трансформаций, которым она может подвергнуться, будучи примененной к новой проблематике, в установлении соотношения данной теории с другими известными психологическими теориями и т. д. А в сущности, главные проблемы, вокруг которых прямо или косвенно развертывался (и развертывается) весь этот теоретический анализ, состояли, во-первых, в определении того, что есть психика, и, во-вторых, того, что понимать под деятельностью в психологическом плане и как соотнести понятия психики и деятельности. Первый вопрос можно назвать вечным вопросом психологии, но вечным отнюдь не в плане «дурной бесконечности» или неконкретности. Наоборот, каждое время и каждая школа дают свои, вполне конкретные ответы на этот вопрос. Сумма таких ответов, собственно, и составляет историю научной психологии. Второй вопрос уже четко фиксирует специфику деятельностного подхода. Подобный анализ велся как в плане саморефлексии теории деятельности (т. е. велся ведущие ми теоретиками-психологами этого направления — А. Н. Леонтьевым, В. П. Зинченко и т. д.), так и в широком философском контексте (им занимались философы и методологи, близкие к психологической теории деятельности: Э. В. Ильенков, В. А. Лекторский, М. К. Мамардашвили и др. Одним из первых включился в эту работу и Э. Г. Юдин.

Какую роль может выполнять в развитии психологической теории деятельности философский анализ ее оснований? В сущности, вся история деятельностного подхода в психологии есть история того, как входило в концептуальный аппарат психологии в качестве основного понятия новое, идущее от философии понятие деятельности,

 

168

 

какие на этом пути встречались трудности и как, в ходе их преодоления, это понятие трансформировалось и развертывалось. Если философски «разгрузить» понятие деятельности, то оно неизбежно редуцируется (скажем, к системе двигательных, поведенческих реакций и т. д.), а соответственно редуцируется и построенная на его основе система психологических характеристик. Это ясно понимали создатели теории деятельности, например Л. С. Выготский и А. Н. Леонтьев, видевшие свою цель в построении психологической концепции, исходя из принципов философии марксизма и опираясь на философскую культуру мышления. Но при этом приходится констатировать, что и сегодня еще понятие деятельности, разработанное в философии, далеко не полностью, ассимилировано психологической теорией деятельности. Дальнейшая ассимиляция этого понятия (с его объемом, структурой и историей становления в ходе развития философской мысли) предполагает совместную работу, как минимум, психолога и философа. Причем роль философа здесь, естественно, отнюдь не популяризаторско-просветительская (изложить психологам комплекс философских представлений о деятельности), а сугубо творческая: определить границы приложимости философских понятий в психологии, выявить те трансформации, которые при этом происходят, реконструировать философское понятие деятельности применительно к психологии и т. д. Жизненная важность такой работы для психологии, в частности для развития теории деятельности, для повышения ее эвристической силы, очевидна. Очевидна я многогранность такой проблемы. Что же внес в ее решение Э. Г. Юдин в своей монографии?2

Для науковеда и методолога Э. Г. Юдина в качестве объекта изучения выступает, в первую очередь, мир исторически развивающейся культуры. Это задает ему вполне определенный угол зрения на психологические теории деятельности. И психика, и деятельность выступают прежде всего не сами по себе, не как элементы самой реальности, не с точки зрения, своей «онтологической достоверности», но постольку, поскольку они были отражены, построены, реконструированы в различных научных, философских, технических, словом — культурных системах. Подобный подход сразу позволяет автору" прийти к ряду нетривиальных выводов.

Рассмотрение эволюции понятия деятельности в истории европейской цивилизации приводит Э. Г. Юдина к выделению по меньшей мере пяти его различных функций: деятельность как объяснительный принцип; деятельность как предмет объективного научного изучения; деятельность как предмет управления; деятельность как предмет проектирования; деятельность как ценность в различных системах культуры (с. 272—273). При этом автор подчеркивает, что эти ипостаси «деятельности часто смешивают и не различают именно из-за «необыкновенно высокой «онтологической достоверности» (с. 272) понятия деятельности, вследствие чего она всегда представляется тождественной сама себе и играющей всегда одну и ту же роль. Различные функции деятельности открылись автору лишь вследствие его отказа от онтологического и перехода к сравнительно-культурологическому подходу.

Э. Г. Юдин интересно анализирует понятие деятельности по всем пяти выделенным им функциям. Мы остановимся лишь на двух, имеющих центральное значение для психологической проблематики и одновременно занимающих центральное место в рассуждениях автора: на понятии деятельности как объяснительном принципе и деятельности как предмете самостоятельного изучения.

Прежде всего: что такое объяснительный принцип? По Э. Г. Юдину, объяснительными принципами должны называться такие понятия, за которыми «... в процессе построения знания стоят не какие-то другие понятия (а именно так и бывает в «нормальном» теоретическом рассуждении; скажем, за понятием языка стоят понятия ... речевой и мыслительной практики, знаковой системы и т. д. ...), а как бы непосредственно сама реальность. Здесь ... ставится предел ... предмету мысли» (с. 274). Итак, далее не объясняемое, т. е. не выводимое из других, понятий понятие. Именно на его основе выводятся все понятия соответствующей теории, оно лежит в основе некоторого процесса, на его основе строится представление об известном процессе.

Как понимать, однако, сам механизм объяснения, обоснования? К этому вопросу автор также подходит исторически. Он, в частности, показывает интересную перемену в понимании того, что можно считать объяснением, происшедшую в науке в XX в., с распадом господствовавшего в XVIII—XIX вв. механистического мировоззрения, допускавшего лишь жестко однозначную каузальность. Не говоря о широко известных моментах, таких, как замена принципа однозначной каузальности вероятностным принципом, остановимся на одном достаточно тонком наблюдении Э. Г. Юдина. Речь идет о зафиксированном им переходе от субстанционального к функциональному принципу объяснения. Если ранее одна из важнейших целей исследования состояла в «...сведении всей изучаемой реальности к единой ... обязательно элементарной...субстанциональной первооснове» (с. 26), то с XX в. место единой и неделимой субстанции в схемах объяснения «... занимает определенный всеобщий принцип или их совокупность» (с. 28). Подобные «всеобщие принципы» описывают ситуацию функциональной зависимости и могут выступать как универсальное свойство или отношение или механизм преобразования. Подобная перемена:

 

169

 

субстанция — всеобщий принцип — знаменательна для психологии в двух отношениях. Во-первых, «как и субстанция, подобный принцип...обладает ... онтологической отнесенностью и, следовательно, выступает в качестве характеристики самой реальности. Но в отличие от субстанционального объяснения оперирование универсальным принципом не предполагает отождествления этого последнего с каким-то конкретным материальным носителем» (с. 28). Во-вторых, если при субстанциональном объяснении неизбежна онтологическая редукция исследуемой реальности, «... т. е. последовательное сведение этой реальности к исходной субстанции» (с. 29), то при второй схеме объяснения подобный редукционизм, очевидно, не имеет места. Э. Г. Юдин не соотносит прямо эти два момента с психологической теорией деятельности, но нетрудно понять, какое значение может иметь общий методологический анализ различий субстанционального и функционального типов объяснения применительно к анализу проблемы деятельности, как объяснительного принципа психологической теории. Конечно, Э. Г. Юдин был далеко не первым, кто обратил внимание на смену типов объяснения. Переход от субстанционального к функциональному типу объяснения был предсказан философами, в частности Э. Кассирером, на которого в этой связи справедливо ссылается Э. Г. Юдин, еще до того, как он реально произошел в конкретных науках, а затем детально описан уже на примере этих наук. Психолог может здесь вспомнить и известную статью К. Левина «Об аристотелевском и галилеевском способах мышления» (1935), где применительно к психологии разбиралось соотношение субстанционального и функционального объяснений, и Л. С. Выготского с его идеей неэлементарных, неразложимых, но сложно структурированных единиц психологического анализа и т. д. Заслуга Э. Г. Юдина в том, что проведенный им анализ данной проблемы особенно близко стоит к современному состоянию психологической теории деятельности.

Вернемся, однако, к проблеме объяснительных принципов. Уже из постановки проблемы следует, что под объяснительными принципами Э. Г. Юдин имеет в виду не объяснительные принципы любых, сколь угодно широких конкретных теорий, но общие философско-методологические объяснительные принципы, характеризующие определенные большие периоды в развитии культуры. Такие общие объяснительные принципы могут и не осознаваться исследователями в конкретных областях, которые тем не менее «надсознательно» опираются на них в своей работе. Экспликация этих принципов — задача философов и методологов науки.

Э. Г. Юдин выделяет три таких объяснительных принципа, эксплицированных в истории философии: «Космос (в античной философии и науке), Природа (в философии и науке Европы в Новое время) и Деятельность  (начиная с XVIII—XIX вв. в классической немецкой философии). При этом в естествознании Природа и сегодня остается генеральным объяснительным принципом (хотя роль деятельности все увеличивается: от анализа микромира с современной трактовкой соотношения неопределенностей до комплекса эколого-географо-экономических наук и т. д.), а подлинное господство Деятельности, как объяснительного принципа (в материалистическом ее понимании, данном классиками марксизма), имеет место в гуманитарных науках. Именно на основе принципа деятельности возможна реконструкция целостной картины социальной жизни (с. 283— 291).

Универсальные объяснительные принципы, как уже говорилось, обладают, по Э. Г. Юдину, высокой онтологической достоверностью, за ними прямо просвечивает определенная реальность. Какая же реальность описывается термином «деятельность»? «Деятельность есть специфически человеческая форма активного отношения к окружающему миру, содержание которой составляет целесообразное изменение и преобразование этого мира на основе освоения и развития наличных форм культуры» (с. 268). Кроме того, анализ деятельности представляет область, где с наибольшей эффективностью могут применяться системные методы (с. 267).

Подобное рассмотрение истории культуры через смену объяснительных принципов: Космос — Природа — Деятельность, так же как и приведенное определение деятельности, бесспорно, представляет интерес для культурологов, науковедов, методологов гуманитарных наук и т. д. Что, однако, это дает применительно к проблемам психологии?

Все вышеприведенные соображения у Э. Г. Юдина «работают» на одну общую идею, на общее представление о полифоничности понятия «деятельность». В самом общем виде это может показаться банальностью — и действительно, никак не конкретизированное заявление о многозначности почти так же бессодержательно, как и заявления о сложности и простоте, легкости или трудности «вообще». Но в контексте сказанного выше идея полифоничности деятельности у Э. Г. Юдина выступает как вполне конструктивная, стимулирующая работу мысли в нескольких направлениях.

Перед нами — переплетение множества взаимопереходов. Рассмотрим лишь некоторые. Деятельность как всеобщее основание культуры, деятельность как объяснительный принцип всей системы социальных наук, деятельность как объяснительный принцип отдельных наук, деятельность как объяснительный принцип в отдельных теориях, деятельность как предмет самостоятельного изучения. И каждый из этих аспектов характеризуется, в частности, разной мерой эксплицированности самого понятия «деятельность» на фоне ее онтологической достоверности и кажущейся самоочевидности. Применительно к психологии это ставит

 

170

 

ряд новых задач и открывает новые направления исследования.

Картина, взаимоотношения многочисленных психологических теорий структурируется единым центром — понятием деятельности. Каждая теория выступает исходящей из определенной проекции понятия «деятельность» как из объяснительного принципа. Это позволяет и наметить новую типологию психологических теорий3, и по-новому осветить генез и меру саморефлексии отдельных теорий, и выявить обобщенную картину тех граней понятия «деятельность», которые реально выступали в истории психологии в качестве объяснительных принципов. Проиллюстрируем сказанное на примере анализа Э. Г. Юдиным конкретных психологических теорий — теорий Я. С. Выготского и А. Н. Леонтьева.

Споры о соотношении этих теорий, о том, в какой мере теорию Л. С. Выготского можно считать психологической теорией деятельности, начались еще при жизни Л. С Выготского и продолжаются по сей день. Это связано прежде всего с трудностями в нахождении исходной позиции для анализа и реконструкции трудов Л. С. Выготского, адекватной и. их объективному содержанию и методологической рефлексии по этому поводу самого Выготского, ибо эта рефлексия составляет неразрывный элемент его творчества я рассматривать их по отдельности неправомерно. Нам представляется, что Э. Г. Юдин сумел найти одну из наиболее адекватных, на сегодняшний день, позиций для такого анализа. Во-первых, исходя из идеи деятельности как объяснительного принципа, он сумел достаточно полно реконструировать многие положения Л. С. Выготского, в частности его концепцию интериоризации (с. 295). Во-вторых, сам методологический ход Э. Г. Юдина — поиск скрытого объяснительного принципа теории — близок Л. С. . Выготскому-методологу. В своей имеющей программный характер для всего его последующего творчества рукописи 1926 г. «Исторический смысл психологическою кризиса» Л. С. Выготский подробно описывает этот прием и, более того, дает указание, что именно предметно-практическая (в частности, трудовая) деятельность должна выступать в качестве объяснительного принципа общепсихологической теории. Таким образом, анализ Э. Г. Юдина позволяет во многом восстановить целостность творчества Л, С. Выготского (при том, что, разрабатывая общие принципы своего анализа, Э. Г. Юдин, по-видимому, не преследовал эту цель как основную).

Подобный анализ позволяет Э., Г. Юдину проследить взаимосвязь теории Выготского и теории Леонтьева (или, другими словами, внутреннюю логику деятельностного подхода Выготского — Леонтьева) как дальнейшее развитие идеи деятельности, как объяснительного принципа психологической, теории, где центр тяжести переносится на вычленение структуры деятельности, что позволяет проанализировать структуру психики (с. 298). Вместе с тем четкое осознание Э. Г. Юдиным полифоничности понятия деятельности в современной науке, в частности разведение им таких функций, как объяснительный принцип и предмет самостоятельного изучения, позволили ему вскрыть одну замаскированную трудность психологической теории деятельности. Дело в том, что схема «деятельность — действие —операция; мотив — цель — условие» возникла и доказала свою конструктивность именно в контексте понимания деятельности как объяснительного принципа, идущем еще от Выготского. Но в условиях, когда не разводятся категории «объяснительный принцип» и «предмет самостоятельного изучения», она стала приниматься за схему этого последнего. «Так в одной схеме совместились две разные методологические функции... Вообще говоря, в самом но себе, этом факте нет ничего, что требовало (бы оценки в терминах «хорошо» или «плохо» (с. 311). Все же Э. Г. Юдин определенно настаивал на невозможности механического переноса, без предварительного методологического анализа, схемы объяснительного принципа на предмет самостоятельного изучения. Помимо требований собственно методологической корректности это диктуется и более прагматическими соображениями. Именно, когда исследователь, пользуясь схемой, сталкивается с трудностями, необходимо выяснить, что же не работает: схема объяснительного принципа или предмета изучения? Эта идея Э..Г. Юдина представляется весьма конструктивной и, по крайней мере, требующей специального рассмотрения при дальнейшем развитии психологической теории деятельности.

Мы остановились далеко не на всех проблемах, поднятых в данной книге и представляющих интерес для психологов. Хотелось показать лишь главное: глубину я новизну идей Э. Г. Юдина, с которыми можно соглашаться или спорить, но которыми нельзя пренебрегать.

Говоря о посмертной книге Эрика Григорьевича, нельзя не сказать о большом труде, который вложили в ее создание члены редколлегии и составители И. В. Блауберг, В. П. Зинченко, Н. Г. Кристостурьян, А. П. Огурцов, В. Н. Садовский и Б. Г. Юдин. Все они — близкие друзья и единомышленники автора — отредактировали его работы, «состыковали» их и написали послесловие к этой книге, достойное памяти Э. Г. Юдина.