155
ЗА РУБЕЖОМ
БУРЖУАЗНЫЕ ТЕОРИИ ЛИЧНОСТИ, ИДЕОЛОГИЯ
И ПОЛИТИКА
(на примере психоаналитических и бихевиористских концепций
С. К. РОЩИИ
Институт психологии АН СССР, Москва
Теория личности занимает центральное мест в психологической науке, составляя важную часть общей психологии и исходную ступень психологии социальной. Марксистам психология рассматривает личностные характеристики как следствие общественного бытия человека. В то же время человек как личность является не только продукты, но и субъектом социально-исторического процесса. Отсюда изучение проблемы личности неизбежно связано с исследованием таких вопросов, как место и роль человека в системе общественных отношений, отнесение общества к индивиду и индивида к веществу, перспективы развития этих отношений, их взаимосвязь и взаимовлияние. Общество и личность — исторически двуединый результат становления человека как Человека. Поэтому научное исследование личности нельзя осуществлять, абстрагируясь от изучения законов развития общества, а исследования общественных процессов и их результаты находятся в определенной зависимости от принятой концепции личности. В силу своего объективного содержания учение о личности имеет четко выражений идеологический характер. В обществе, разделенном на антагонистические классы, концепции личности неизбежно несут на себе печать классового сознания и классовых интересов.
Тот факт, что психологическая наука содержит в себе огромной важности идеологический потенциал, не вызывает сомнения у ученых-марксистов. В той или иной форме я степени особенности общественного сознания находят свое отражение в концепциях ученого. При этом чем теснее предмет его исследований связан с конкретными социальными процессами, тем ярче и острее проявляются в его взглядах различные идеологические и политические позиции и борьба между ними. Какую бы позицию ни занял психолог в исследованиях личности, это — идеологическая позиция, которая так или иначе отвечает запросам времени и служит интересам определенного класса.
Отношение к вопросу о социальной, идеологической и политической роли психологической науки среди буржуазных ученых до недавних пор носило принципиально иной характер. Господствующим принципом в науке, и в частности в «философии психологии», в течение многих десятилетий был позитивизм в различных его оттенках. Утверждая беспристрастность науки, отрицая значение для нее идеологии, позитивизм сам по себе составлял и пока продолжает составлять вполне определенную идеологию. Это идеология иллюзорной независимости ученого от социальной и политической жизни общества.
Однако в последние годы в западной психологической науке начался важный процесс пересмотра традиционных позиций, наряду со статьями, подчеркивающими релевантность психологии к современным социальным и политическим проблемам, все чаще появляются работы, отвергающие позитивизм в психологической науке и утверждающие ее прямую зависимость от «социального контекста», от «макроструктуры общества», т. е. от конкретных социально-экономических, идеологических и политических ценностных систем. Принцип классовой партийности психологической науки стал открыто выдвигаться на Западе. Иллюстрацией к этому может служить, например, позиция А. Басса, заявляющего о необходимости развития новой психологической дисциплины, назван ной им социологией психологических знаний, которая должна проанализировать историю психологической науки и ее современное состояние через раскрытие классовых корней и идеологических функций каждого направления и школы в психологии [3]. Это не означает, правда, что уже все психологи Запада соглашаются с необходимостью открытого идеологического самоопределения. Сторонники позитивизма еще сохраняют прочные позиции и нередко переходят в наступление против тех, кто призывает признать взаимосвязь науки и общественной жизни. Примечательно, что среди активных сторонников «чистой» науки нередко оказываются именно те ученые, концепции которых используются в интересах наиболее реакционных политических целей. Примером может служить хорошо известный психолог Г. Айзенк, который выступил
156
в 1976 г. с резкой критикой взглядов А. Басса, отрицая релевантность психологии к идеологическим и политическим проблемам [6]. В то же время концепция самого Айзенка о врожденных различиях в интеллектуальных способностях представителей разных рас и классов, порожденная буржуазной идеологией, использовалась в качестве одного из теоретических обоснований социальной дискриминации детей из рабочих слоев в системе школьного образования (см. [5]). При этом, прикрываясь оговорками о своем «эгалитарном» отношении к различным расам, Айзенк принимает прямое участие в политических акциях, направленных на сохранение расовой и социальной дискриминации под видом специальных программ обучения для детей с низким коэффициентом интеллекта. Он принял, в частности, активное участие в подготовке так называемых «Черных книг по проблемам образования», выпущенных в Англии в 1968, 1969 гг., которые английский ученый Б. Саймон назвал идеологическим контрнаступлением против прогрессивных реформ в школьной системе Великобритании. «Уместно заметить, — подчеркнул Саймон, — что среди авторов этих двух неакадемических документов нет ученых, кроме двух психометристов — профессоров Бэрта и Г. Айзенка, — которые известны своей приверженностью к тестам интеллекта» [18; 241].
Связь между психологическими концепциями и общественной жизнью носит диалектический характер. Это значит, что, с одной стороны, учения и теории возникают не случайно, а отражают запросы общественной практики и, с другой, возникнув, они начинают играть вполне определенную роль в решении конкретных социальных проблем. Естественно, что нельзя впадать в крайность и пытаться упрощенно обнаружить прямолинейные, механические связи между социальными запросами и научными концепциями. Они носят опосредствованный характер, и анализ их возможен через исследование того социального климата, в котором рождаются те или иные учения и теории. Задача усугубляется еще и тем, что субъективные позиции отдельных ученых далеко не всегда совпадают с объективной ролью их научных концепций. Они могут быть искренне убеждены, что предлагаемые ими научные решения социальных проблем направлены на благо всего общества в целом, но одно дело — добрые намерения и другое — объективный результат. Идейно-политическое значение научных концепций должно оцениваться не на основе субъективных позиций их авторов и даже не на основе возможных успешных решений ими отдельных частных вопросов науки, а на базе исследования той объективной роли, которую играют их теории в общественной жизни конкретного исторического периода,
Вопрос о функциях современной психологической науки и, в частности, теории личности в идеологической борьбе следует рассматривать с позиций трех уровней: 1) уровень методологических основ различных направлений и школ, предопределяющий характер тех или иных идеологических и политических выводов из психологических теорий; 2) уровень прямой теоретической разработки проблем идеологии и политики с позиций психологической науки; 3) уровень прикладного использования психологических знаний для решения конкретных социальных, идеологических и политических задач.
Поскольку методологические основы буржуазных школ в психологии предопределены буржуазным же мировоззрением и прагматическими запросами капиталистического общества, то, несмотря на различия в области теории и методологии этих школ, их идеологическая функция обычно остается общей и заключается в обосновании незыблемости капиталистического образа жизни.
Анализ буржуазных школ в теории личности и связанных с ними социально-психологических и политических концепций мы ограничим психоаналитическим течением и радикальным бихевиоризмом, поскольку, несмотря на многолетнюю и разностороннюю их критику, они до сих пор сохраняют серьезное влияние в психологической и политической мысли Запада. Мы не претендуем также на всестороннее рассмотрение многочисленных психоаналитических и бихевиористских концепций, значение которых для развития психологии слишком многогранно и неравнозначно. Критика методологической и идеологической функции некоторых из этих концепций в понимании и интерпретации социальных и политических проблем современного общества ни в коей мере не означает отрицания того существенного вклада, который был внесен психоанализом и бихевиоризмом в разработку отдельных областей психологии. Этот вопрос достаточно широко освещен в советской психологической литературе и в данном случае не является предметом нашего рассмотрения.
Психоаналитическое учение методологически исходило из биологизации личности человека и психологизации общественных отношений. Противопоставление биологически обусловленных потребностей и влечений человека, с одной стороны, и социальных норм общества, с другой, позволило построить такую схему закономерностей общественной жизни, которая объективно оправдывала антагонистический характер отношений в капиталистическом обществе. По этой схеме человек всегда был и должен быть противником и жертвой общества. Неравное положение людей и целых классов, оказавшихся жертвами угнетения и эксплуатации, объяснялось их неспособностью к сублимации своих низменных влечений. Однако наиболее ярко реакционная идеологическая и политическая сущность теории Фрейда выявилась в его взглядах на социальные и международные конфликты. Одним из исходных методологических положений социальных воззрений З. Фрейда стал принцип нарциссизма, введенный им в свою теорию в 1914 г. Под нарциссизмом понималась склонность человека любить самого себя, связанная с инстинктом самосохранения. Первоначально эта любовь к себе объяснялась Фрейдом аутоэротическими стремлениями человека, но вскоре Фрейд понял, что таким путем ему
157
удастся выйти из тупика пансексуализмс, поскольку вся психическая жизнь человека оставалась замкнутой вокруг полового инстинкта. Фрейд убедился, что не все явления социальной жизни и даже не все неврозы поддаются объяснению с позиций пансексуалистской концепции. Тогда он значительно расширил свое понимание принципа нарциссизма, придав ему социально-психологическую окраску. Он стал утверждать, что принцип нарциссизма носит универсальный характер и предопределяет отношения между людьми на всех их уровнях — от межличностных до международных, внося в эти отношения элемент враждебности и взаимного отвращения. «Близко связанные расы, — писал он в 1921 г., — держат друг руга на расстоянии: южные немцы не могут терпеть северных немцев, англичане всячески поносят шотландцев, испанцы презирают португальцев. И теперь мы не удивляемся, что более глубокие различия ведут к почти невыносимому чувству отвращения, такому, например, какое романские народы испытывают к немцам, арийцы к семитам и белые расы к цветным.
Когда такая враждебность направлена против людей, которых мы вообще-то любим, мы объясняем ее амбивалентностью чувств... В открытой антипатии и отвращении, испытываемых людьми по отношению к чужим, с которыми приходится иметь дело, мы можем признать выражение любви к себе или нарциссизма. Эта любовь к себе направлена на сохранение индивидуального, (она проявляется так, как будто любое отклонение от индивидуальной линии развития влечет за собой критику и требование исправления этих отклонений. Мы не знаем, почему проявляется такая чувствительность к простым деталям различий, но безошибочно можно утверждать, что в связи с ней люди демонстрируют готовность к ненависти, агрессивности...» [9; 101—102]. Таким образом, принцип группового нарциссизма стал у Фрейда одним из основных механизмов общественных отношений. С его помощью он объяснял, например, даже революционную борьбу в России, утверждая, что попытка основать новую, коммунистическую цивилизацию в России должна найти психологическую опору в преследовании буржуа» [10; 115]. Позже принцип группового нарциссизма слился с принципом этноцентризма, сформулированным в начале века американским социал-дарвинистом В. Самнером.
Другим главным фактором общественных отношений стала для Фрейда идея врожденной агрессивности. Не сумев объяснить с помощью концепции нарциссизма, в частности, навязчивые галлюцинации и сновидения при неврозах, возникших у людей во фронтовой обстановке первой мировой войны, Фрейд ввел в свои теоретические построения новое начало. Это был принцип «навязчивого повторения», который стал для Фрейда одним из важнейших факторов психической жизни человека. Приписав ему инстинктивный характер, Фрейд пошел еще дальше, поставив знак равенства между принципом «навязчивого повторения» и тенденцией к «возвращению в прошлое». На каком логическом основании он счел возможность поставить этот знак равенства – не смог объяснять даже его ученик и биограф Э. Джоунс. Главное заключается в следующем: руководствуясь этим положением, Фрейд приходит к утверждению, что основной чертой инстинктивных стремлений организма является тенденция регрессии или возвращения к более раннему состоянию. Если это так, то почему регрессия должна остановиться на каком-то уровне жизни, а не довести организм до состояния «нежизни»? «Если бы цель жизни заключалась в достижении состояния, никогда ранее не достигавшегося, — писал Фрейд, — то это противоречило бы консервативной природе инстинктов. Скорее таким состоянием должна быть какая-то древняя начальная стадия, давно пройденная живым существом, но к которой оно снова стремится всеми сложными путями развития. Если мы можем допустить, что по данным опыта, все живущее без исключения умирает от внутренних причин и возвращается в неорганическую природу, мы можем тогда сказать: «Цель любой жизни есть смерть» [7; 47]. Отсюда и родилась идея врожденного, биологического обусловленного инстинкта смерти. Этому инстинкту приписывалась доминирующая роль по отношению ко всем другим, в том числе и по отношению к половому инстинкту. Однако остановиться на этой стадии рассуждений означало бы оказаться в тупике, та как, признав преобладающее влияние инстинкта смерти, надо было бы признать невозможность жизни. Тогда Фрейд решил, что противостоящей силой инстинкту смерти «танатосу» должен быть инстинкт жизни «эрос», который, объединяясь с «танатосом», дает выход внутренним разрушительным тенденциям человека в форме проявления агрессивности по отношению к другим людям и этим сохраняет жизнеспособность индивида. Распространив этот взгляд на общественную жизнь, Фрейд стал рассматривать войны как неизбежное выражения стремления наций к самосохранению поскольку национальная агрессивность, не направленная во вне, должна, по его мнению, приводить к внутренним конфликтам и самоуничтожению наций. Такая откровенно реакционная и антинаучная концепция Фрейда вызвала резкие протесты даже среди его верных сторонников.
Роль врожденной агрессивности состоит не только в том, что она служит психологическим источником конфликтов и войн. Чувство вины, всегда преследующее людей, является, по Фрейду, постоянной подсознательной реакцией на вытеснение агрессивности. Это чувство находит свое выражение в состоянии беспокойства, тревожности, недовольства, несчастности. В 1929 г. Фрейд написал книгу «Цивилизация и ее болезни», главной целью которой было «представить чувство вины как наиболее важную проблему эволюции культуры и показать, что цена прогресса в цивилизации оплачивается пожертвованием счастья через усиление чувства вины» [14; 597].
158
Реакционная сущность социальных воззрений Фрейда позволила А. Маслоу сделать крайне резкое замечание. По его мнению, Фрейд «по многим вопросам оказывается в одном лагере с Гитлером» [15; 135].
Мы рассмотрели лишь основные методологические положения учения Фрейда, которые предопределяют идеологическую окраску его: взглядов. Однако существуют конкретные политические теории, полностью основанные на фрейдизме. Одной из них является концепция английского философа Р. Мони-Кирля, изложенная им в 1951 г. в книге «Психоанализ и политика» [16]. Согласно представлениям Мони-Кирля, отношения между людьми и государством складываются по тем же законам, что и отношения в семье между детьми и родителями. «Государство, — пишет он, — неизбежно персонифицируется как родительская фигура» [16; 126]. При этом тип отношений в семье, доминирующий в обществе, порождает поколение с определенными характерологическими особенностями, которые, в свою очередь, определяют политические характеристики государства. Последнее способствует укреплению сложившегося «морального характера» в новых поколениях, и тем самым образуется механизм взаимодействия между личностью и государством «по спирали». Так, если воспитывается поколение с сильным «супер-эго», то это порождает авторитарность в характере людей и приводит к развитию авторитарного, деспотичного государства, которое закрепляет характерологические особенности своих граждан.
Применив такого рода анализ к историческим процессам в Германии, Мони-Кирль заключает, что «интенсификация авторитарной природы германского государства и народа» [16; 113] началась с Фридриха Великого, деспотические черты личности которого были интроецированы сначала придворными, а затем всем народом, Каждое новое поколение все меньше сохраняло способность к свободе и все сильнее нуждалось в сильной внешней власти. Конечный результат этого процесса нашел свое воплощение в фашизме.
Аналогичным образом Мони-Кирль объясняет обратный процесс, имевший место в Англии. Там начиная с ослабления королевской власти якобы развернулся процесс гуманизации английского характера и либерализации государства. Мони-Кирль приходит к парадоксальному утверждению, что Англия стала руководствоваться воинствующим гуманизмом и, например, в первую мировую войну вступила только в целях защиты Бельгии и отчасти под влиянием «чувства вины», сложившегося у англичан после англо-бурской войны. Тем же воинствующим гуманизмом, а не политическим» соображениями Мони-Кирль объясняет, мюнхенский сговор английского правительства с Хитлером и попустительство фашистской агрессии в Европе.
Полная научная несостоятельность концепции Мони-Кирля настолько-очевидна, что не требует анализа и доказательств. Ясен также и ее политический смысл. Можно лишь добавить, что, руководствуясь своей «теорией», Мони-Кирль допускает также резкие выпады против коммунистического движения и СССР.
Неофрейдисты так называемого социального направления, несмотря на свой радикализм и. даже критическое отношение к капитализму, не внесли с точки зрения идеологии каких-либо принципиальных изменений в психоаналитическую теорию. В основе их взглядов оставался все же биологический редукционизм, хотя он преподносился несколько замаскировано. Некоторые из них пытаются подновить психоаналитическую теорию, спекулятивно включая в нее искаженные положения марксизма. Не вдаваясь в рассмотрение, достаточно известных концепции неофрейдистов, отметим лишь отдельные положения, которые отражают объективную идеологическую и политическую окраску их взглядов. Скрытая биологизация личности у неофрейдистов неизбежно приводит их к психологизации общественных отношений, а иногда и к невольному оправданию отдельных принципов капитализма. Так, основные категории учения А. Адлера [1], определяющие формирование личности, — чувство неполноценности и социальный интерес — имеют в конечном итоге не социальную и тем более не конкретно-историческую, а биологическую природу. Первое возникает из органического несовершенства и слабости человека, а социальный интерес, по убеждению Адлера, является врожденным свойством индивида, которое нужное лишь направлять в процессе его развития. Подменяя естественную потребность человека в творчестве сначала «стремлением к власти», а позже неопределенным «стремлением к превосходству», Адлер, считавший, себя социалистом, по существу выдвигает психологическое обоснование главного принципа капитализма — принципа конкуренции. Рассуждения о социальном; интересе лишь вводят в заблуждение, так как в классовом обществе не существует абстрактного социального интереса, а существуют интересы классовые. И до тех пор, пока общество будет состоять из антагонистических классов, многие важнейшие социальные интересы будут также сохранять антагонистический характер. Тезис об абстрактном социальном интересе просто маскирует отношения классового господства и подчинения в капиталистическом обществе. По теории «стилей жизни», основанной на идее компенсации чувства неполноценности, у Адлера получалось, например, что Наполеон стал Наполеоном благодаря маленькому росту и желанию компенсировать этот недостаток, а Гитлер стремился к мировому господству по причине половой импотенции. Чувствуя слабость своих позиций, Адлер к концу жизни развил концепцию «творческого я», которое определяет и цели в жизни, и средства их достижения. Концепция эта напоминает более поздние персонологические построения А. Маслоу и К. Роджерса.
Поскольку об Э. Фромме довольно много писали в советской психологической и философской литературе, остановимся лишь на его последних работах. В 1970 г. в соавторстве с М. Маккоби он выпустил, книгу «Социальный
159
характер в мексиканской деревне. Социопсихоаналитическое исследование» [11]. Книга написана с позиций так называемой культурной психологии в теории личности, объединяющей культурно-антропологический подход с психоаналитическим методом. В ней Фромм сделал попытку обосновать эмпирическими данными свою концепцию социального характера. Однако Фромму удалось лишь подтвердить несостоятельность социопсихоаналитического метода. Он недифференцированно подвел под социально-психологические понятия и личностные характеристики изучавшихся им индивидов и экономические условия их существования. В результате у него получилось, например, что культивирование сахарного тростника служит признаком восприимчивого, непродуктивного, сориентированного на мать, покорного характера мексиканских крестьян.
В книге «Анатомия человеческой разрушительности» Фромм развивает весьма сомнительную концепцию агрессивности. Выдвигая понятие «доброкачественной», т. е. биологически адаптивной агрессивности, он откосит к ней агрессивность «конформистскую», понимая под ней «различные акты агрессии, которые совершаются не потому, что агрессор руководствуется желанием уничтожать, а потому, что ему предложено так поступать...» [12; 207]. Известно, что именно такого рода аргументы приводили в свое оправдание нацистские военные преступники и американские участники массовых убийств во Вьетнаме. Далее, Фромм предлагает считать справедливыми некоторые войны, если «лидеры нации осознают, что экономическая ситуация окажется под серьезной угрозой..., если они не завоюют территорию, обладающую необходимыми для них видами сырья, или не нанесут поражения нации-конкуренту» (с. 207). Так социобиологическая концепция личности Фромма лриводит его к реакционным политическим выводам. Несмотря на попытки создать впечатление о близости своих взглядов к марксизму, Фромм, по выражению его коллег по психоаналитической школе Г. Маркузе и Р. Джэкоби, остается «буржуа в лефтитских одеждах». Он еще раз подтверждает эту оценку своей последней книгой «Иметь или быть?» [13], в которой повторяет ранее высказанные идеи и видит решение социальных проблем, с одной стороны, в абстрактно-экзистенциалистском отношении индивидов к повседневной действительности, а с другой — в создании некоего аполитичного «Верховного культурного совета» из представителей «интеллектуальной и творческой элиты», который должен «давать советы правительству, политическим деятелям и гражданам по всем вопросам, в которых необходимы знания» [13; 193].
На прикладном уровне психоаналитические теории личности до сих пор служат удобным средством для реализации психологизированного подхода к социальным и политическим проблемам и для пропагандирования «клинической ориентации» при социально-психологическом анализе этих проблем. Клиническая ориентация выражается в том, что корни отрицательных явлений в жизни буржуазного общества пытаются искать не в социально-экономических условиях, а в личностных отклонениях лиц, и в частности тех, кто является жертвами этого общества.
Если фрейдизм возник в условиях социально-психологического климата Европы конца XIX — начала XX в.. для которого был свойствен страх и пессимизм буржуазии, порожденные обострением классовых: конфронтации и угрозой мировой войны, то бихевиоризм несет на себе печать явно американского, происхождения.
В 1970 г. психолог Л. Брандт писал: «Сходство между общими американскими идеалами, нашедшими выражение в американском образе жизни, и принципами американской психологии (т. е. бихевиоризма) неизбежно» [2; 1091]. И действительно, социальный климат, в Соединенных Штатах в первой четверти нашего века создал условия для рождения и принятия бихевиоризма. Принципы прагматизма в философии и в жизни, ярко выраженный индивидуализм, бюрократическая организация и тэйлоровская система организации труда в промышленности, стремление к точному прогнозу и контролю — все это подготовило психологическую, интерпретацию человека лишь как носителя определенных форм поведения, складывающихся из механически детерминированных, по принципу стимул-реакция, поведенческих актов. Бихевиоризм взял на вооружение позитивистскую методологию в ее чистом виде, что позволило этому течению претендовать на анализ поведения человека вообще, якобы свободного от конкретного социально-исторического контекста, а самих себя бихевиористы «освободили» от связи с определенными ценностными системами.
Не касаясь известных этапов развития бихевиоризма, остановимся лишь на некоторых взглядах Скиннера, предопределяющих его социально-политические позиции.
Главным фактором формирования человека и общественных отношений Скиннер считает культуру, содержание которой находит выражение в определенном наборе комплексов подкреплений. При этом выясняется, что речь идет о культуре, а точнее о социальной системе современного буржуазного общества, и именно о ее сохранении и бихевиористском совершенствовании заботится Скиннер. «Жизнь, свобода и стремление к счастью, — пишет он, — составляют основные права. Но это права индивида... Они имеют лишь самое небольшое отношение к выживанию культуры» [19; 180]. Тем самым Скиннер признает, что речь идет не об интересах человека, а о сохранении определенного социального строя. При этом еще в 1969 г. Скиннер подчеркивал, что не имеет значения, будет ли «запрограммированная культура» нравиться или нет современным людям. «Человек, который настаивает на том, чтобы судить о культуре в понятиях, нравится она ему или нет, ведет себя поистине аморально», — писал он [20; 41]. Главное он видит в том, чтобы через набор соответствующих комплексов подкреплений культура могла создавать легко манипулируемый
160
человеческий продукт, который не должен ни в чем выражать недовольства. Скиннер выступает как противник наказаний и утверждает, что цели запрограммированной культуры могут быть достигнуты с помощью позитивного подкрепления. Однако это положение носит чисто демагогический характер, поскольку под позитивным подкреплением имеется в виду предоставление людям самых необходимых жизненных благ. Скиннер говорит, например, что в его культуре каждый должен иметь право свободно высказываться без опасения быть наказанным, однако позитивно подкрепляться в форме, например, предоставления хорошей работы будут лишь высказывания, соответствующие интересам культуры. Иными словами, каждый волен вольнодумствовать, но вот рассчитывать на хорошую работу он не может, так как не заслужил позитивного подкрепления. Хорошо известно, что лишение позитивного подкрепления в виде запретов на профессии для коммунистов и прогрессивно настроенных людей уже давно используется в капиталистическом мире.
Проблема свободы решается Скиннером с позиций тезиса о позитивном и аверсивном подкреплении. Под последним понимается подкрепление, связанное с неприятными, негативными последствиями. Вопрос о свободе, по Скиннеру, возникает лишь тогда, когда человеку нужно освободиться от чего-то неприятного, и достигается это с помощью относительно простых форм поведения, называемых рефлексами. «Человек чихает и освобождает свои дыхательные пути от раздражающих веществ. С помощью рвоты он освобождает желудок от неудобоваримой или ядовитой пищи... Это, конечно, несомненно мелкие примеры борьбы за свободу, — пишет Скиннер, — но они значительны. Мы не говорим в этих случаях о любви к свободе» [19; 26]. Так, на уровне чихания и рвоты Скиннер рассматривает проблему свободы в обществе, поскольку здесь имеет место тоже лишь попытка рефлекторно освободиться от такого социального контроля, который основан на наказании. Если же аверсивный контроль заменить на позитивное подкрепление, то исчезает то, от чего надо освободиться, и, следовательно, проблема снимается, поскольку выясняется, что свобода — это просто надуманное понятие.
Вопрос о достоинстве связывается Скиннером лишь с позитивным подкреплением. И здесь оказывается, что «мы признаем достоинство или ценность человека, когда мы приписываем ему то, что он сделал. Степень (достоинства), которую мы ему приписываем, обратно пропорциональна тому, насколько видны причины его поведения. Если мы не знаем, почему человек ведет себя определенным образом, то мы приписываем его поведение ему самому... Мы восхищаемся людьми в той степени, в какой мы не можем объяснить их поведение, и слово «восхищаемся» означает здесь «изумляемся» [19; 58]. Иными словами, если мы знаем причины конкретного поведения человека, то, каким бы оно ни было по содержанию и своим последствиям для общества, оно не может вызвать у нас ни интереса, ни чувства уважения к человеку и, следовательно, вопрос о его «достоинстве» не может возникнуть.
Скиннер далее утверждает: «Мы даем максимальные оценки в тех случаях, когда имеются совершенно явные причины вести себя иначе. Например, когда с влюбленным плохо обращаются или когда искусство, музыка, литература подавляются» [19; 47]. Если при этом влюбленные все же продолжают любить, а деятели искусства творить, то именно этим они завоевывают уважение.
В этих спекуляциях Скиннера проявляется сознательное игнорирование общественных ценностей и социальной значимости поведения людей, что позволяет ему девальвировать не только понятия свободы и достоинства, но и самые лучшие человеческие качества, такие, как служение людям, бескорыстие, мужество, верность идеалам. «В более широком смысле слова Скиннер утверждает, — пишет в этой связи Н. Хомский, — что если нам не понятен Эйхман, но мы понимаем, за что борются вьетнамцы, то мы должны бы восхищаться Эйхманом, а не сопротивлением вьетнамцев» [4; 123].
Теория запрограммированных культур Скиннера и основанные на ней концепции переустройства общества составляют уровень конкретно-теоретической разработки с позиций бихевиористской теории личности социальных, идеологических и политических проблем. В качестве метода реализации своих теоретических положений Скиннер предлагает модификацию поведения, которая уже достаточно широко используется на прикладном уровне. Методы модификации применяются в школах, психиатрических лечебницах, в местах заключения и вне рамок этих учреждений. Из научной и политической литературы известно, что необоснованное применение методов модификации поведения и злоупотребление ими вызвало заметную волну протестов и привело к ряду судебных процессов в США. В 1974 г. американские власти были вынуждены создать Национальную комиссию для защиты лиц, используемых в качестве объектов для биомедицинских и поведенческих исследований. Закончив работу в 1977 г., комиссия вынуждена была признать, что в исправительных учреждениях США широко используются «методы аверсивного обусловливания (с применением электрического тока и фармакологических, средств с неприятным эффектом), а также модификация поведения, основанная на лишении заключенных элементарных условий, которые потом они должны зарабатывать как привилегии». В целях той же модификации поведения «в крайних случаях» применяется также кастрация и психохирургия [17; 3081]. Главное при этом заключается в том, что выбор средств и методов модификации поведения, а также определение ее объектов полностью зависит от произвольных решений администрации исправительных учреждений. Как пишет журнал «Нэйшн» (15.1.1977 г.), объектами модификации поведения обычно являются члены радикальных негритянских организаций и те, кто пытается бороться за свои права.
161
Комиссия признала также, что модификация поведения, формально предназначаемая для перевоспитания людей, фактически используется как система наказаний.
Такова идейная связь многих теоретических концепций западной психологии с конкретными политическими выводами и практическим применением их в политике. Выявление этой связи должно занимать, существенное место в психологической науке, которая играет важную роль в идеологической борьбе.
1. Adler A. Individual psychology. — In: G. Lindzey, C. Hall (eds.) Theories of personality. N. Y.: John Wiley, 1965, p, 97—104.
2. Brandt L. W. American psychology. — Amer. Psychol, 1970, v. 25, No 11, p. 1091—1093/
3. Buss A: The emerging field of the sociology of psychological knowlledge. — Amer. Psychol., 1975, v. 30, No 10, p. 988—1022.
4. Chomsky N. For reasons of state. London: Fontana, 1973. — 221 p.
5. Eysenck H. E. Race, intelligence and education. London: Temple Smith, 1971. — 159.
6. Eysenck H. E. Ideology run wild. —Amеr. Psychol., 1976, v. 31, No 4, p. 311.
7. Freud S. Beyond the pleasure principle. Standard edition, v. XVIII. London: Hogarth Press, 1955.
8. Freud S. New introductory lectures on psychoanalysis. London: Hogarth Press, 1937.
9. Freud S. Group psychology and analysis of the ego. Standard Edition, v. XVIII. London: Hogarth Press, 1955.
10. Freud S. Civilization and its discontent. Standard edition. v. XXI. London: Hogarth Press, 1961.
11. Fromm E., Maccoby M. Social character in a mexican village. Englewood Cliffs, New Jersy: Prentice-Hall, 1970.
12. Fromm E. The anatomy of human destructiveness. London: Jonathan Cape, 1974. — 521 p.
13. Fromm E. To have or to be? N. Y.: Harper and Row. — 1976. — 215 p.
14. Jones E. The life and work of Sigmund Freud. London: Penguin books, 1964. — 670 p.
15. Maslow A. Motivation and personality. N. Y.: Harper and Brothers, 1954.—379 p.
16. Money-Kyrle R, E. Psychoanalysis and politics. London: Gerald Duckworth, 1951. — 183 p.
17. National commission for the protection of human subjects of biomedical and behavioral research. Federal register, v. 42, No 10, 1977.
18. Simon B. Intelligence, psychology and education. London: Lawrence and Wishart, 1971. —280 p.
19. Skinner B. F. Beyond freedom and dignity. N. Y.: Alfred A. Knopf, 1972. — 215 p.
20. Skinner B. F. Contingencies of reinforcement. N. Y.: Appleton-Century-Crofts, 1969. — 319 p.