5

 

О ДИАЛЕКТИКЕ

ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

(к 110-летию со дня рождения В.И. Ленина)

 

М. Г. ЯРОШЕВСКИЙ

Институт истории естествознания и техники АН СССР, Москва

 

В 1894 г. в Петербурге была нелегально отпечатана на гектографе работа В. И. Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Став важным событием в идеологической борьбе молодых русских марксистов с либеральными народниками, эта работа отличалась силой своих методологических обобщений. В последующих ленинских трудах, в особенности в «Материализме и эмпириокритицизме» и «Философских тетрадях», развиты положения, ставшие основой диалектико-материалистической трактовки коренных проблем психологии. Под воздействием ленинских идей в нашей науке утвердились: принцип активного отражения, понимание практики не только как проверочного средства, но и неотъемлемого компонента процесса познания и др.

Эти идеи служили и продолжают служить источником конкретно-психологических поисков и решений. О значении для психологии «Материализма и эмпириокритицизма» и «Философских тетрадей» написано много работ. Менее детально рассмотрена в связи с изучением путей развития психологии ленинская работа «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». На ней мы и остановимся, не претендуя, естественно, на полноту анализа. Коснемся преимущественно вопроса, который в силу своеобразия психических явлений (их включенности в макросистемы биологических и социальных связей) неизменно выступает в качестве ключевого при любых попытках постичь порождающие их факторы. Имеется в виду соотношение различных подходов к исследованию этих явлений, за причинное начало которых принимается, с одной стороны, организм в его взаимоотношениях с природой («биотропная» ориентация), с другой — созидаемая обществом культура («социотропная» ориентация)1.

При неадекватной реализации этих подходов возникают различные формы редукционизма (или эклектики), преодолевая которые психология отстаивает «нерастворимость» своих реалий в объяснительных понятиях социальных и естественных наук. Особое значение проблема «двух ориентаций» приобретает в нынешнюю эпоху многовекторного стремительного развития междисциплинарных исследований. С позиций диалектико-материалистического монизма отношение психических явлений к природным и социокультурным может быть обозначено общей: формулой — «нераздельны и неслиянны». Но очень многое требуется, чтобы перейти от общей формулы к тем исследовательским ситуациям, в которых повседневно работает психолог. Ситуации эти изменялись — порой радикально — от эпохи к эпохе. Тем не менее имеются методологические

 

6

 

принципы, сохраняющие действенное влияние и тогда, когда существенно преобразуется конкретный состав знания.

В работе «Что такое «друзья народа»...?» с предельной резкостью и определенностью была показана антитетичность двух способов организации научного знания и интерпретация исследуемых феноменов: субъективно-метафизического и диалектического.

Мышление народников отличало метафизическое противоположение одних категорий другим. Природа в ее закономерных изменениях противополагалась ходу исторических событий, роль главных агентов которого отводилась «критически мыслящим субъектам», тогда как согласно марксизму, подчеркивал В. И. Ленин, переход от одной общественно-экономической формации к другой представляет собой не зависимый от устремлений отдельных лиц естественно-исторический процесс. Уже дефис, поставленный между «естественным» и «историческим», оттенял неправомерность противопоставления законов природы (как объективных, независимых от человеческого сознания) законам развития общества.

Детерминизм в народнических концепциях считался не совместимым со свободой воли. «Российские субъективисты, — писал В.И. Ленин, — не сумели разобраться даже в столь элементарном вопросе как вопрос о свободе воли»2. Они не понимали, что «детерминизм... именно и дает почву для разумного действования»3.

Народники исходили из идеи об извечном антагонизме личности и общества. В противовес этому В.И. Ленин подчеркивал, что сама индивидуализация личности — продукт социального развития. «Что именно пореформенная Россия принесла этот подъем чувства личности, чувства собственного достоинства, — этого народники не станут, вероятно, оспаривать. Но они не задаются вопросом, какие материальные условия привели к этому»4.

Различие в общефилософских воззрениях народников и марксистов определило коренные расхождения между ними в трактовке конкретных психологических феноменов — волевого действия и чувства собственного достоинства, помыслов личности и фактов ее сознания. В.И. Ленин, характеризуя смысл этих расхождений, не только обнажил их методологическую подоплеку, но и определил статус психологии как специальной науки. Следует подчеркнуть, что его понимание области психологических исследований предполагало, как мы сейчас увидим, единство и диалектическую взаимосвязь двух ориентации, о которых уже говорилось, — «биотропной» и «социотропной».

 

*

 

Но сперва рассмотрим ленинские замечания о психологе нового типа, об особом методе научной психологии. Мысли, запечатленные на гектографированных листках ленинского труда, отражали «споры о душе», которые захватывали в пореформенный период русскую интеллигенцию. Жар этих споров, вспыхивавших в студенческих аудиториях, на нелегальных собраниях и, вполне возможно, также и в тех кружках в Самаре, где В.И. Ленин выступал с рефератами, подготовившими его книгу, излучают ее страницы. На этих страницах воспроизводятся чуть ли не прямая, интонационно и эмоционально окрашенная речь противников новой психологии. Цитируем: «Позвольте, волнуется он, слыша как кругом толкуют о совершенно новом понимании психологии этим ученым, об особом методе научной психологии, – позвольте,

 

7

 

кипятится философ, — да в каком же сочинении изложен этот метод?»5. Толки, которые шли кругом о новом подходе к душевной деятельности, попали в ленинскую брошюру из гущи реальных споров, вращавшихся вокруг вопроса о том, кому и как разрабатывать психологию. Натуралистам или философам? Специалистам по изучению организма и его нервно-психических функций или тем, кто руководствовался убеждением, будто, говоря сеченовскими словами, «метафизическим развитием понятий о душе можно создать теорию психической деятельности, т. е. придать науке о психической жизни закругленность и законченность»6.

Эта полемика шла в России не одно десятилетие. Она достигла кульминации в вызвавшей широкий интерес далеко за пределами ученого мира «дуэли» между тогдашним профессором физиологии Новороссийского университета И.М. Сеченовым и профессором права Петербургского университета К.Д. Кавелиным. Имеется множество свидетельств того, что их поединок оставил глубокий след в сознании русской интеллигенции — от Толстого и Достоевского до Плеханова. Через четверть века после этой дискуссии (для которой предоставил страницы не специальный научный журнал, а широко читаемый «Вестник Европы») Плеханов, критикуя народников за требование «внедрить субъективное в объективное», напомнил им об очевидном для всех поражении Кавелина и советовал Михайловскому учесть этот урок7.

Не забывали об этой некогда взбудоражившей умы дискуссии и в идеалистическом стане. Один из его лидеров — Челпанов, касаясь через много лет вопроса о методе познания психического, писал: «Для нас, русских, этот вопрос представляет интерес потому, что он одно время был предметом журнальной полемики между Кавелиным и Сеченовым. Кавелин, представитель гуманитарных наук, Сеченов — известный физиолог, спорили о задачах психологии и между многими другими вопросами затронули также и вопрос о методе психологии. Кавелин говорил, что основной прием, при помощи которого можно строить психологию, есть «внутреннее зрение», «психическое зрение». Сеченов, физиолог, утверждал, что такого внутреннего «психического зрения» вовсе нет и быть не может. Общественное мнение стало на сторону Сеченова, и в настоящее время у нас господствует взгляд, по которому метод самонаблюдения должен быть признан ненаучным. Но если бы этот спор предложить на решение современной науки, то представители ее высказались бы за Кавелина, а не за Сеченова»8. В этой оценке Челпановым дискуссии, имевшей чуть ли не полувековую давность, примечательно многое: признание того, что общественное мнение стало на сторону Сеченова, что сеченовский взгляд стал с тех пор господствующим, наконец, попытка противопоставить этому взгляду точку зрения «современной науки». Когда Челпанов писал процитированные строки, спор между Сеченовым и Кавелиным в мировой психологической науке действительно разрешался, однако не в пользу Кавелина, как хотелось и казалось Челпанову. Основной поток психологических исследований развертывался под знаком преодоления древней веры в то, что, кроме интроспекции, нет другого источника знаний о психических фактах (в отличие от физических и физиологических, материальных и социальных). Центральным в полемике между Кавелиным и Сеченовым оказался вопрос о методе психологии. Разрабатывать ли ее посредством «заглядывающего во внутрь сознания» или же занять

 

8

 

по отношению к ее феноменам такую же позицию, которой обязаны своими успехами науки о природе. За этим острым спором остался в тени и оказался оттесненным, поскольку он представлялся не имеющим сколько-нибудь существенного значения для определения статуса и будущего психологии, поднятый Кавелиным вопрос о возможности превратить психологию в позитивную науку на почве познания человеческого духа по формам, в которых он воплощен в продуктах культуры. Сеченовской естественнонаучной ориентации была противопоставлена культурно-историческая. Никаких радикальных перемен в понимании путей освоения психической реальности Кавелиным внесено не было. И для него эта реальность оставалась бестелесной, непространственной сущностью, подающей субъекту весть в его переживаниях, в образах внутреннего зрения.

Но Кавелин, некогда изучавший философию Гегеля с ее культурологической инфраструктурой, предполагал, что имеется иная перспектива покончить с нищетой психологии (области, как он писал, «засоренной хламом, выметенным из других наук»), чем намеченная в «Рефлексах головного мозга». Согласно Кавелину: «Внешние проявления человеческого духа в науке, истории, искусствах, промышленности и проч. издавна подвергаются научной обработке подобно материальным объектам естествоведения, т. е. проявления эти устанавливаются в их объективной действительности, очищаются от посторонних примесей, произвольных толкований и пр., поэтому психические факты не так шатки и недоступны для положительного изучения, как многие думают, и так называемые положительные точные науки не имеют в этом отношении преимущества перед науками о психической стороне человека»9.

Из этого следовало, что творения людей, феномены культуры (включая промышленность), запечатлев «психическую сторону», выступают как материал, не уступающий по своей объективности, достоверности, податливости научным методам тем данным физиологии и других естественных наук, от которых отправлялись сторонники направления, представленного Сеченовым. Последний, возражая Кавелину, показал, что обращение к новому (культурно-историческому) материалу само по себе бессильно избавить психологию от фикций. «Всякий психолог, встречаясь с любым памятником умственной деятельности человека и задавшись мыслью проанализировать его, по необходимости должен подкладывать изобретателю памятника и собственную мерку наблюдательности, и собственные представления о. способности пользоваться аналогиями, делать выводы и пр. …Изучение памятников деятельности человеческой приводит исследователя по необходимости к изучению обыденной психической жизни»10.

В трактовке же обыденного сознания, его строения и способностей Кавелин оставался в тенетах интроспекционизма. В интерпретации психических процессов, порождающих продукт культуры, он придерживался традиционных воззрений на эти процессы. Поэтому его призывы переключить исследование психики на новый материал, перейти от анализа поведения организма к анализу истории человеческих творений не могли придать психологии значение и достоинство положительной науки. Вместе с тем следует обратить внимание на следующее существенное для понимания развития психологии обстоятельство. В принципиально важный для истории этой науки момент, а именно в период, когда потребность в ее обособлении от философии (к ведению которой ее было принято относить) приобрела острую актуальность, наметилась конфронтация двух подходов к ее предмету – «биотропного» и «социотропного».

 

9

 

За этим противостоянием, в свою очередь, выступало коренное различие двух философских направлений, развитых в XIX в. в наиболее типичной форме в двух учениях: Гегеля и Фейербаха. Во все времена психологическая мысль зависела в своем росте от философской подпочвы. Гегелевская философия запечатлела принцип детерминационной зависимости индивидуального сознания от развивающихся форм культуры. Выступив в идеалистическом обличье, этот принцип мог преобразовать категориальный аппарат конкретно-научного мышления, лишь будучи «переведен» на язык реальной предметной деятельности. Оставаясь же в русле идеалистической традиции, Кавелин в своих «Задачах психологии» не смог наметить позитивный подход к решению этих задач. Через двадцать лет, воспитывавшийся в молодости, как и Кавелин, на гегелевских идеях, немецкий философ Вильгельм Дильтей (которому не было известно о своем русском предшественнике) также набросал «культуротропный» план реформы психологии, разделив эту дисциплину на две гетерогенные области — естественнонаучную, экспериментальную, исходящую из принятых науками о природе канонов причинного объяснения, и психологию, в основание которой должна быть положена идея телеологичности и целостности духовной жизни, смысл которой придают переживаемые субъектом ценности исторически развивающейся культуры11.

Программа Дильтея была изложена в его статье «Идеи об описательной психологии», вышедшей в том же, 1894 г., когда и ленинская работа «Что такое «друзья народа»...?». Между ленинским и дильтеевским представлениями о способе установления и разработки психологических фактов имелись различия принципиального порядка.

Дильтей (как и Кавелин) отправлялся от восходящей к Гегелю, идеалистической традиции, трансформированной применительно, к «позитивному духу» эпохи. Если на Западе крупные успехи психологического познания были обусловлены его стихийно материалистической направленностью, выраженной в сближении с физиологией,, внедрении экспериментальных методов и др., то в России, где в пореформенный период произошла резкая поляризация идейных сил по всем направлениям, и в особенности в трактовке проблемы человека, приоритет приобрело бескомпромиссно материалистическое решение этой проблемы. Первоначально оно восходило к Фейербаху, под влиянием которого утвердился «антропологический принцип» Чернышевского. Учение последнего о единстве человеческой природы, о нераздельности телесного и духовного в целостной человеческой личности, подчиненной в своем поведении законам материального мира, стало методологическим основанием сеченовской концепции построения психологии.

Таким образом, за столкновением Сеченова и Кавелина, за их расхождениями в понимании работы органов чувств, соотношении восприятия и представления, рефлекса и произвольного действия и т. п.

 

10

 

просвечивает своеобразно преломленное великое противостояние глобальных философских сил — направлений, представленных Гегелем и Фейербахом. При всем трансцендентализме Гегеля его учение утверждало принцип активности и культурно-исторической детерминации сознания. При всех преимуществах антропологической философии человека она являлась узкой и ограниченной именно из-за того, что ей этот принцип был чужд.

Преодолеть односторонность этих двух подходов — перенести принцип деятельности из сферы перевоплощений духа на почву реального исторического процесса, сохранив при этом трактовку человека как целостного телесного существа, смог К. Маркс, методологию которого воспринял и применил к новой действительности В.И. Ленин. Это была действительность не только социальной борьбы, но и развития в новых исторических условиях научного познания, в том числе психологического.

 

*

 

В.И. Ленин энергично поддержал естественнонаучное направление в этой науке, которое при всей ограниченности его философских оснований (антропологизм, а не историзм) утверждало материалистический и антиметафизический подход к психическим явлениям.

Мы остановимся сперва именно на этом аспекте ленинской трактовки путей построения психологического знания, а затем коснемся другого — не менее важного аспекта — зависимости психики от ее социальных детерминант.

Напомним характеристику В.И. Лениным психолога нового типа. «Он, этот научный психолог, отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение материального субстрата психических явлений — нервных процессов, и дал, скажем, анализ и объяснение такого-то или таких-то психических процессов»12. Обычно предполагается, что, говоря о научном психологе, В.И. Ленин имел в виду Сеченова13, ведь именно Сеченов в течение десятилетий выступал в сознании русских людей как антипод философа, занятого дедуцированием из понятия о душе ее свойств, способностей и проявлений. Учитывая, что первые месяцы студенчества Владимира Ульянова прошли в Казанском университете, где В.М. Бехтерев именно в те годы организовал первую в России лабораторию экспериментальной психологии, можно высказать предположение, что перед умственным взором В.И. Ленина выступал образ будущего автора «Объективной психологии». Впрочем, и в этом случае тянется нить к Сеченову, ибо Бехтерев воспитывался на «Рефлексах головного мозга».

Но сейчас для нас важны не отдельные лица, усилиями которых создавалась новая психология, а те методологические принципы, которые правили их мыслью. Принципы же эти, согласно В.И. Ленину, родственны примененным К. Марксом при построении своего учения об общественно-экономической формации. Их близость выражена в преодолении метафизического способа мышления, отказе от бесплодных абстракций, от попыток «начинать с конца», т. е. принимать за исходный пункт объяснения (в случае социологии — общество «вообще», в случае психологии — душу) то, что должно быть его результатом, иначе говоря — итогом тщательного изучения реальности, конкретных фактов в их закономерных, необходимых связях. В.И. Ленин

 

11

 

детально останавливается на способе разработки К. Марксом теории исторического развития общества, поскольку в борьбе с народниками главной задачей являлось раскрытие — в противовес их интерпретациям — ее истинного смысла. Но сказанное им об этой теории не ограничивалось областью общественных явлений, хотя, как отмечалось, главный упор делался на методах социологии, посредством которых был создан «Капитал». Путь К. Маркса, подчеркивал В.И. Ленин, это общий путь любого научного познания, на какие бы объекты оно ни распространяло свою власть — будь то объекты химии, биологии или психологии.

В чем же своеобразие этого пути, радикально отличного от метафизического подхода к явлениям? Метафизик, как отмечал В.И. Ленин, начинает с априорных, далее неразложимых понятий, вводимых ad hoc, таких, например, как общество, химическое сродство, жизненная сила, душа. С метафизики «...начинала всякая наука: пока не умели приняться за изучение фактов, всегда сочиняли а priori общие теории, всегда остававшиеся бесплодными»14. Конечно, и в этих теориях могли оседать следы некоторой реальности, которая, однако, из-за неадекватной методологии выступала в превращенной форме, создававшей непроницаемую завесу между действительностью, требующей научного исследования (с его критериями причинного, объективного объяснения), и субъектом познания. Так, Михайловский в трактовке общества исходил из представления о человеческой природе и присущих ей потребностях. В.И. Ленин же оценивает его приемы рассуждений как сплошную и беспросветную метафизику, поскольку «...вместо изучения и объяснения такие приемы дают только подсовывание под понятие общества либо буржуазных идей английского торгаша, либо мещанско-социалистических идеалов российского демократа, — и ничего больше»15.

Ленинская критика метафизических приемов мышления важна для ориентации не только в истории науки, но и в современной ситуации. Конечно, в наши дни никто не отважится апеллировать к сущностям времен господства философского «душесловия». Но рецидивы бесплодных общих теорий появляются порой за безобидными для современного восприятия словами, когда с этими словами соединяется представление о некоем первоначале, несоотносимом с системой конкретных, доступных экспериментальному контролю фактов, зависимость которых от природных и социокультурных детерминант открывается и доказывается принятыми наукой средствами.

Описание В.И. Лениным методов работы научного психолога воспроизводило исторически достоверную картину превращения психологии из отрасли философских знаний в самостоятельную науку. Союз с нейрофизиологией был для нее единственно верным курсом. Экспериментальное изучение сенсорных и рефлекторных актов выявило корреляции между устройством и функционированием нервных снарядов и элементами психической деятельности — ощущениями, восприятиями, временем реакции. Процессы в организме, улавливаемые посредством физиологических приборов, выступали как реальное, открытое для объективного анализа основание тех актов, причину и источник которых возводили к бессубстратной душе. Не удивительно поэтому, что исследователя нового типа считали физиолого-психологом (Сеченов) или работником в области физиологической психологии (Вундт). Ленин же назвал его просто научным психологом. Он считал, что изучение психики, игнорирующее процессы в нервном субстрате, бессильно возвыситься до уровня научного.

 

12

 

Этот вывод полностью приложим и к оценке современного положения в психологии. Неудовлетворенность физиологическим редукционизмом, одностороннее увлечение «культуротропной» ориентацией склонили некоторых ее представителей к мнению, будто обращение к нейрогуморальным механизмам поведения уводит по ту сторону психологии, в область процессов «над черепной коробкой», тогда как действительный предмет этой науки образует «экстрацеребральная психосфера». При этом упор делается на то, что действия человека моделируются по идеальным образам — схемам, заложенным в «теле» культуры, а не в толще коры головного мозга. Взамен якобы устаревшего естественнонаучного способа объяснения психических явлений предлагается культурфилософский. Тем самым одной крайней точке зрения, игнорирующей социальные детерминанты сознания, противополагается другая — игнорирующая его природные детерминанты. Как известно, согласно марксизму, человек — это природное существо, природа которого преобразована его образом жизни, социальным бытием. В связи с этим хочу напомнить давнее высказывание Л.С. Выготского: «Социальные механизмы не отменяют действия биологических и не заступают их места, а подчиняют их себе» («Психология искусства». М., 1968, с. 505).

Сознание изначально предметно, изначально направлено на внешнюю реальность. Именно это обстоятельство порождает версию об его «экстрацеребральности». Неверно, однако, предполагать, будто с естественнонаучной точки зрения психический образ должен воспроизводить процессы в нервных клетках, а не в окружающей действительности. Ведь именно ориентация на физиологию включила психический акт в систему действенных связей организма с внешней средой. Когда определялись, например, пороги ощущений или время реакции, то происходящее в органе соотносилось с воздействием физического раздражителя и ответной реакцией — двигательной или словесной. Выходит, что уже в этих элементарных схемах физиологической психологии предполагалась зависимость интраорганического от внешних по отношению к нервной системе реалий. С открытием сигнальных регуляций поведения эта зависимость выступила еще более резко. Ведь само понятие о сигнале означает, что раздражитель, имеющий физико-химические характеристики, посредством свойств воспринимающего его нервного субстрата несет информацию о внешних объектах. Отнесенность к внешнему представлена в самом фундаменте жизнедеятельности, формой которой является психика. Поэтому, принимаясь за изучение нервных процессов (задача научного психолога — по В.И. Ленину), психолог не замыкается в пределах организма, а рассматривает эти процессы в качестве, говоря словами А.А. Ухтомского, «функциональных органов», благодаря работе которых строится производящий внешний мир его психический образ.

 

*

 

Видя преимущество позиции психолога нового типа в опоре на исследования нейродинамического субстрата, В.И. Ленина вместе с тем подчеркивал, что вывод материализма «о зависимосим хода вещей единственно совместим с научной психологией16.

13

 

Под ходом вещей, определяющим жизнь сознания, понималась динамика социальных, а не нервных процессов. Научная психология выступала как область, где одновременно решаются две ориентированные по отношению друг к другу задачи: на исследование телесного субстрата психических актов и на открытие их зависимости от хода вещей в социальном мире. На каждой из задач могут сосредоточиться различные исследователи. Разделение труда присуще любой науке. Но категориальный аппарат психологии един, как едина открываемая посредством его реальность.

Его единство, как мы видели, диалектично. Любая из психологических категорий — будь то образ или мотив, действие или личность — запечатлевает в своем генезе, развитии и преобразовании нераздельность двух взаимодействующих «силовых полей» — природного и общественно-исторического. При этом нельзя упускать из виду различие между теоретическим и категориальным планами движения научной мысли. Если конкретные частные теории могут иметь резко выраженную «моноориентацию», то знание, добытое благодаря их развитию, способно осесть в категориальном аппарате психологии лишь в том случае, если оно синтезируется с элементами знаний, ассимилированными этим аппаратом благодаря частным теориям, имевшим полярную ориентацию.

Так, биологическое учение о рефлексе воздействовало на формирование психологической категории действия благодаря тому, что она вобрала элементы знания о тех действиях, которые не могут иметь иного происхождения, кроме социального (умственные и речевые акты). Укажем в качестве примера на развитие категории действия Сеченовым и Выготским. Исходя из биологической категории рефлекса, Сеченов преобразовал ее в психологическую категорию действия, когда пришел к выводу, что рефлекторные акты, строящие пространственный образ предмета, реализуются по типу «бессознательных умозаключений», т. е. форм, имеющих социальное (логическое) основание. Выготский, отправляясь от понятия об условных рефлексах (биологического по своему статусу), преобразовал его в психический акт, когда, трактуя первоначально сознание как «рефлекс рефлексов», внес затем новое в понимание раздражителя — сигнала, преобразовав его в «культурный знак». Тем самым вводилась детерминанта, неведомая предчеловеческим формам поведения.

Биологическое учение о побудительных факторах поведения вошло в категориальный блок психической мотивации, когда в этом блоке начали накапливаться признаки, «пришедшие» из теорий, имевших дело со специфически человеческими (и, стало быть, социально обусловленными) формами побуждений — эмоциональных и волевых. Теоретические воззрения на телесную основу индивидуальных различий

 

14

 

(начиная от древнего учения о темпераментах) стали подготавливать сугубо психологическую категорию личности, когда структура личности стала объектом анализа со стороны теорий, выделивших в качестве важнейших компонентов деятельности человека его внутреннюю включенность в сферу ценностей и мир культуры. Благодаря синтезу того, что выработано теориями, концентрирующимися вокруг различных полюсов, выращивается тот магический категориальный кристалл, который придает силу научно-психологическому видению, делает это видение способным различать недоступное житейскому взору. Категориальный аппарат психологии является частнонаучным. Он содержит не сводимые к другим, предельные понятия как формы отображения определенного фрагмента действительности, а именно психической реальности.

Будучи частнонаучным, он направляется при разработке специальных психологических проблем верховной инстанцией: системой глобальных философских категорий, таких, как материальное и идеальное, природное и историческое, социальное и индивидуальное, объективное и субъективное, необходимость и свобода выбора.

В.И. Ленин показал зависимость от системы философских категорий всего многообразия конкретно-психологических представлений о сознании и воле, помыслах и чувствах человека, его действиях и индивидуальности.

 

*

 

Первая задача В.И. Ленина в полемике с народниками заключалась в том, чтобы отстоять и развить материалистическое понимание исторического процесса. Ее решение было сопряжено с выяснением роли личности в этом процессе и тем самым с анализом детерминант человеческой деятельности. В концепции народников личность оказывалась причиной самой себя, особой субстанцией. Исходный (дважды цитируемый В.И. Лениным) тезис этой концепции гласил: «Живая личность со всеми своими: помыслами и чувствами становится деятелем истории на свой собственный страх. Она, а не какая-нибудь мистическая сила, ставит цели в истории и движет к ним события сквозь строй препятствий, поставляемых ей стихийными силами природы и исторических условий»17. Тем самым в треугольнике «природа — история — личность» стихийным и слепым природным и социальным силам противополагалась психическая сила, одаренная способностью к целеполаганию, движущая внешними событиями «на собственный страх». За ядерные компоненты структуры этой личности принимались ее помыслы и чувства, т. е. мотивационно-эмоциональные установки. С точки зрения марксизма, «теория, сводящая общественный процесс к действиям «живых личностей», которые ставят себе цели и «двигают события», — есть результат недоразумения»18.

В чем же В.И. Ленин усматривает это недоразумение? В неадекватной интерпретации факторов, движущих поведением по себе рассуждение о том, что историю делает личность «со всеми своими помыслами и чувствами», В.И. Ленин вовсе не считает ошибочным. Напротив, он оценивает его как «совершенно верное»19. Но оно сразу же оказывается ложным, когда эти помыслы и чувства лишаются конкретного социального содержания, отъединяются от поступков людей в реальных исторических ситуациях. «Но чем определяются эти помыслы и чувства? Можно ли серьезно защищать то мнение, что они появляются случайно, а не вытекают необходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом

 

15

 

духовной жизни личности и которая отражается в ее «помыслах и чувствах» с положительной или отрицательной стороны»20. Помыслы (мотивы поведения) индивида выступали как производное социальных интересов, как их отражение. Тем самым, применительно к психологии личности, решающее значение придавалось принципу ее социальной детерминации, который в ленинской трактовке предполагал единство отражения и действия. Отражая запросы социальной среды, личность активно действует по отношению к ней, и именно эти объективные, реально производимые действия служат единственной призмой, сквозь которую просвечивает весь тот внутренний, мотивационно-эмоциональный мир, за пределы которого не отваживалась выходить субъективная психология.

«По каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей...»21, Мне думается, что, часто цитируя это широкоизвестное ленинское высказывание, мы не всегда в должной мере оцениваем его многоплановый смысл. Прежде всего следует обратить внимание на выделенное В. И. Лениным курсивом. Он подчеркивает, что речь должна идти о реальной личности. Подчеркивает же это в противовес социологу-субъективисту, который, «...начиная свое рассуждение якобы с «живых личностей», на самом деле начинает с того, что вкладывает в эти личности такие «помыслы и чувства», которые он считает рациональными...»22. Отъединение личности от определяющей ее духовный склад социальной среды неизбежно превращает ее в фиктивную, утопическую фигуру.

За подобной утопией скрыто метафизическое по своей сущности мышление альтернативами: либо личность самодеятельна и активна, либо она «марионетка, дергаемая из таинственного подполья исторической необходимости». Диалектическое же решение вопроса состоит—по В.И. Ленину — в том, чтобы трактовать самодеятельность индивида не как «чистую» имманентную активность, которой противостоит историческая необходимость, представляемая в виде автоматически движущегося чугунного колеса, но придать понятию о действии содержательность благодаря выяснению его реальной функции в том закономерном ходе социальных событий, который только посредством этого действия и может быть реализован. Поэтому В.И. Лениным и вводится термин «общественное (или социальное) действие». Оно и индивидуально (поскольку производится конкретной живой личностью), и социально (поскольку обретает содержание и смысл в системе отношений между людьми). Оно и субъективно (поскольку предполагает помыслы и чувства индивидуального субъекта), и объективно (поскольку реализуется по независимым от сознания этого субъекта законам).

Ленинские слова о том, что о помыслах личностей нужно судить по их реальным действиям, указывают не только на своеобразие психологического познания как проникающего во внутренний смысл поступка по объективно наблюдаемым внешним признакам. Эти слова относятся не только к проблеме познаваемости психического, но и его природе, иначе говоря — онтологической характеристике. Ведь сфера психического существенно и принципиально расширялась. Ее состав не ограничивался более идеями, чувствами, стремлениями и другими испытываемыми субъектом состояниями. Она включала реальное действие23, которое являлось также и отношением индивида к другим

 

16

 

людям. В качестве социального действия оно входило в детерминационный ряд, где действуют законы истории. Поскольку эти законы иные, чем психологические, и поскольку социальные факторы являются определяющими в построении поведения отдельной личности, требовалось диалектическое решение вопроса о соотношении надындивидуального и индивидуального в этом поведении. Противники марксизма говорили о конфликте между идеей исторической необходимости и значением личной деятельности.

Это представление вытекало из уже отмеченного нами метафизического подхода к вопросу о соотношении между закономерным ходом социально-исторических процессов и собственной активностью индивида, имеющей свои психологические параметры. «На самом деле, никакого тут конфликта нет... идея исторической необходимости ничуть не подрывает роли личности в истории: история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей»24. Личность является автором поступков, регулируемых ее разумом и совестью, т. е. факторами, имеющими социальное происхождение и сущность, но относящихся также и к разряду психологических.

«Действительный вопрос, возникающий при оценке общественной деятельности личности, состоит в том, при каких условиях этой деятельности обеспечен успех? в чем состоят гарантии того, что деятельность эта не останется одиночным актом, тонущем в море актов противоположных»25. По существу, здесь был поставлен вопрос, чрезвычайно важный не только в теоретическом аспекте, но и в практическом (единство этих аспектов неизменно отличало ход ленинской мысли) — об эффективности деятельности, факторах, которые обеспечивают ее успешность.

К сожалению, в дальнейшем в психологических описаниях реальной активности личности этот вопрос оказался редуцированным. Здесь сложилась иная традиция, чем при анализе сенсомоторных и интеллектуальных детерминант поведения, рассматриваемого в биологическом контексте, где оценка по критерию эффективности изначально включается в программу исследования, которая неизменно предусматривала определение (по итоговому приспособительному эффекту) степени успешности реакции. За этим стояла идея адаптивной ценности психического процесса, рассматриваемого с точки зрения того, насколько эффективно решается благодаря ему задача на выживание организма, на удовлетворение его потребностей. С появлением в психологии понятия о деятельности в качестве особой, притом специфически человеческой, формы взаимодействия индивида с миром (качественно новой сравнительно с биологическим, поведенческим взаимодействием) внимание исследователей сосредоточилось на выяснении своеобразия этой формы, ее отдельных компонентов (разбиение состава деятельности на мотив, цель, действие, операцию и т. п.), отличии сознательного целеполагания от бессознательной психической регуляции и т. д. Остается, однако, крайне мало изученной проблема социальной эффективности деятельности. Как будто задача работы психолога по анализу, построению и моделированию деятельности исчерпывается воссозданием предполагаемых структурных блоков безотносительно к тому, какой эффект в итоге будет достигнут.

Но ведь весь смысл процесса определяется построением нового социального продукта в широком смысле слова (изменения как социальной ситуации, так и предметного мира путем воплощения программы в материале, образующем сферу культуры). Качество этого продукта как детерминанта и показатель эффективности деятельности

 

17

 

остается в традиционных психологических схемах подпороговой величиной. И понятно почему. Ведь разработка этой проблемы, как явствует из ленинского анализа, требует выхода за пределы психических форм, с тем чтобы соотнести их уже не с биологическим «полем» (ср. адаптивное поведение), а с социальным, имеющим особую структуру и закономерности развития (названные В.И. Лениным исторической необходимостью). Только при таком соотнесении становится возможным определить, насколько данное действие личности является эффективным, т. е. насколько оно, будучи произведено субъектом, позволяет справиться с объективными запросами конкретной проблемной ситуации, которые, в отличие от проблемной ситуации, на биологическом уровне изменяются по законам истории, творцами которой являются большие социальные группы. Чтобы ответить на вопрос, при каких условиях деятельность личности становится успешной, а при каких оказывается «одиночным актом, тонущем в море противоположных», необходимо опереться на эти законы.

Результат действий личности должен быть оценен по социально-культурной непсихологической шкале26. Мы вновь сталкиваемся со сложностью диалектики психологического познания. Оно призвано постичь двойной эффект действий реальной личности: изменения в ней самой и в социальном мире. Психолог на каждом шагу сталкивается с этой задачей. Он не вправе ограничиться изучением изменений, происходящих только в субъекте, овладевающем культурными ценностями, способами и схемами их «присвоения» и т. п. В круг его непосредственных интересов входит в не меньшей степени изучение — совместно с другими науками — схем и способов преобразования социального мира — творчества в широком смысле слова.

Когда он игнорирует этот, второй, аспект взаимоотношений личностного и социального, над ним нависает угроза особой формы редукционизма, отличной от физиологического редукционизма, но так же, как и этот, последний, препятствующей реконструкции психической реальности в адекватных ей научных понятиях. Этот редукционизм можно было бы условно назвать социокультурным, поскольку он сводит психические акты к воспроизводству схем деятельности, запечатленных в предметах (материальных и идеальных) данной культуры. На долю психологии остается изучение механизмов, которые обеспечивают подобное воспроизводство. Оно может мыслиться и как интериоризация, и как экстериоризация. Однако и в одном, и в другом случае личностное трактуется только как результат воздействия на индивида социокультурных феноменов, но не исследуется в качестве их причины, хотя именно в созидании этих феноменов активность психического получает высшее выражение. Конечно, как уже отмечалось, для научного объяснения непригодно обращение к «чистой»

 

18

 

активности, к абстрактным «помыслам» и «чувствам», якобы движущим историческими событиями. В.И. Лениным была убедительно показана несостоятельность этого воззрения. Вместе с тем, говоря о зависимости хода идей от хода вещей как единственно совместимом с научной психологией, В. И. Ленин рассматривал реальные действия конкретной личности (управляемые ее идеями и чувствами) как неотъемлемый компонент (и стало быть, регулятор) объективного «хода вещей» в человеческом мире. Тем самым историко-материалистическая позиция противополагалась натуралистической.

Для последней вещь — это объект природы, не тронутый руками человека, не «облученный» энергией его мысли и воли; взаимодействие же подобных объектов представляется в русле натуралистического подхода по типу физического или биологического.

 

*

 

Ленинский анализ поучителен для современной науки, призванной отобразить в системе рабочих понятий диалектику природного и социокультурного в психической регуляции деятельности человеческой личности. Историко-материалистический подход противостоит четырем установкам, бессильным перед этой диалектикой:

а)  метафизическому противоположению психического как самодостаточной идеальной и бестелесной сущности нейрогуморальным и поведенческим актам;

б)  редукционизму, сводящему психическую реальность к какой-либо из конфигураций церебральных, биофизических, биохимических или кибернетических структур;

в)  редукционизму, сводящему работу сознания к воспроизводству социально-нормативных схем (логических, лингвистических и др.);

г)  «системной» эклектике, когда видимость целостности в построении картины психических процессов человека создается путем комбинации разноприродных конструктов, заимствованных откуда угодно — из психофизики и антропометрии, кибернетики и социологии, теории информации и тестов на невротизм.

Иногда все это гетерогенное скопище скрепляется магическим словом «система» и снабжается немудреным математическим аппаратом (исчисления корреляций, факторного анализа и т. п.), создающим иллюзию целостности и единства.

По поводу подобных приемов Л.С. Выготский (в неопубликованной рукописи «Исторический смысл психологического кризиса») остроумно замечал: «Берется хвост от одной системы и приставляется к голове другой, в промежуток вдвигается туловище от третьей. Не то, чтобы они были неверны, эти чудовищные комбинации, они верны до последнего десятичного знака, но вопрос, на который они хотят ответить, поставлен ложно. Можно количество жителей Парагвая умножить на число верст от Земли до Солнца и полученное произведение разделить на среднюю продолжительность жизни слона и можно безупречно провести всю операцию без ошибки в одной кафре, и все же полученная цифра может ввести в заблуждение того, кто захочет узнать, каков национальный доход страны».

Истинная системность означает органичную связь компонентов целого, их взаимообусловленность. Для адекватного отображения подобной связи нужны логически гомогенные понятия. Своеобразие объектов психологического познания, их сложные детерминационные зависимости от объектов других наук — естественных и социальных — все это требует, чтобы понятия, которыми оно оперирует, отображали диалектику (взаимосвязь, взаимопереходы, взаимопревращения) биопсихического и социопсихического на различных уровнях организации

 

19

 

жизнедеятельности человека — от чувственных впечатлений и простейших мотиваций до высших интеллектуальных и волевых актов.

Если обратиться к категориальному аппарату психологии, от «разрешающей» силы которого зависит способность восприятия психологом своих конкретных проблем и его умение в них продвигаться, то можно убедиться, что ядерные компоненты этого аппарата сложились и продолжают развиваться не иначе, как в процессе соотнесения двух ориентации — на нейробиологию и на исследование социальных форм. Иначе говоря, как об этом писал В.И. Ленин в конце прошлого столетия, — на процессы в нейросубстрате, с одной стороны, на порядок и связь социальных «вещей» — с другой. Конечно, сам научный психолог не является специалистом ни по нейробиологии мозга, ни по социальным структурам. Но добытое на этих двух полюсах, между которыми движется коллективный психологический разум, позволяет выпытывать у психической реальности все новые и  новые тайны.

Выявленное нейробиологией мозга в отношении механизмов построения восприятия и движения, мотиваций и речевых актов наполнило собственно психологические категории образа, действия, мотива важным содержанием27. Каким же бесперспективным в свете этого выглядит игнорирование ленинской оценки «биотропной» ориентации научного психолога, т. е. ориентации на анализ нервных процессов! Оно столь же бесперспективно, как игнорирование ленинского положения о том, что динамика идей, помыслов, чувств детерминируется факторами, действующими из глубин социального бытия, и что в независимый от сознания порядок этого бытия включены реальные действия личности.

В тигле общественно-исторической практики как первичной детерминанты человеческих форм поведения преобразуются нейромеханизмы этого поведения, посредством которых реализуется его психическая регуляция.

Перед нами единый детерминационный ряд, ни одно из звеньев которого не может быть изъято без того, чтобы не распалась система как целое.

Диалектике психологического познания (как его методологии) противопоказаны и односторонность, и эклектическое соединение гетерогенного. Диалектика означает своего рода «диалог» — взаимодействие точек зрения, обмен идеями, рождающий продукты, которые ни один из участвующих в нем голосов сам по себе, независимо от другого, произвести не может. Значение такого диалога для прогресса научной психологии явствует из ленинских положений.